— А кто нам с тобой не дает жить так?.. Теперь на каждом заводе, при каждом учебном заведении эти кружки.

Лукашевич только отмахнулась с досадой, вбирая глазами по-старинному плавно танцующие пары. Чувствовалось: она вся сейчас там, в этом танце, и до всего остального ей нет никакого дела. А Ритке снова вспомнился Андрей. Попыталась представить себя с ним рядом на месте какой-нибудь из танцующих пар и… не смогла. Андрей танцев не любил и не умел танцевать. Кривлялся только. А что он, собственно, умел? Поесть, выпить и… что еще? И работа-то у него была какая-то стариковская.

Полонез кончился, и Лукашевич вздохнула громко, с сожалением. Гоша-беленький подвел к ним свою партнершу отдохнуть. Танька жадно вгляделась Светлане в лицо.

— Учитесь ведь! И когда успеваете?

— Не успеваем, — простодушно улыбнулась Светлана, и Ритка почувствовала на себе ее дружелюбный взгляд. — В том-то и дело, что не успеваем.

Светлана, конечно, рассказала бы подробнее, но квартет заиграл вальс «Сказки венского леса», и Гоша снова увлек ее на середину зала.

И опять они с Лукашевич жались к стене, подавленные захватывающим зрелищем. Неизвестно, сколько бы они простояли так, но после вальса Гоша-беленький объявил танцы для всех, и какой-то длинноволосый студент тотчас же пригласил Лукашевич:

— Вы танцуете?

Татьяна тут же перестроилась, игриво стрельнула глазами и положила руку ему на плечо.

Ритку хотел, было, пригласить немолодой уже, лет 26-ти, бородатый студент, Гоша-черненький грозно сверкнул на него глазами и буквально увел у него Ритку из-под рук. А потом ее перехватил у него Гоша-беленький.

Теперь уже танцевали все, кто мог. Конечно же, не так чинно и красиво, как студенты — полонез и вальс. Их белые платья и черные парадные костюмы потерялись среди пестрых нарядов девчонок. Музыканты все убыстряли темп, и Серафима уже явно доняла директора, он не успевал за ней, а она только лукаво щурилась и двигалась все энергичнее. Майю кружил молоденький, юркий студент. Красиво шли Маргарита и такой же, как она, высокий, стройный преподаватель пединститута, приехавший со студентами.

…В эту ночь в группах никак не могли угомониться. Оставшаяся на дежурство Лаврентьевна не сердилась. Она понимала: им нужно выговориться. Она и сама нет-нет да присаживалась на чью-нибудь койку и включалась в разговор. И только в первом часу спохватилась:

— У вас совесть есть, девчонки? Мне ведь тоже надо отдохнуть. Как-никак, и дома двое.

Это подействовало, Лаврентьевну жалели.

Девчонки дружно посапывали носами, а Ритка еще долго лежала без сна и припоминала свой разговор с Гошей-беленьким. Танцевать по-настоящему оказалось труднее, чем извиваться в шейке, но Гоша так незаметно и легко исправлял все ее промахи, что она вскоре освоилась, напряжение спало. А Гоша сказал:

— Видите девушку с высокой черной прической? Она с кем-то из ваших танцует. Дочь директора. Моя будущая жена. Еще год проучимся и…

— Так чего же вы с ней не танцуете? Она обидится?

— Не обидится, — возразил Гоша. — Она умная… Кто это сказал, что лучше жениться на глупеньких? Ничего подобного. Если сам маху дашь, жена выручит.

Подумала, что поступает, может быть, не очень красиво, и все же не смогла не задать своего вопроса:

— И вы ждете?.. Ведь еще больше года.

— Что поделаешь! — погрустнел Гоша. — Год и еще госэкзамены… Нет, мне родители не запрещают. Хотя и не советуют. Поженимся — будет ребенок. И ему внимания не сможем уделить, и учеба пойдет через пень-колоду. Лучше уж мы этот год продержимся, зато потом… сразу после госэкзаменов… по турпутевке в свадебное путешествие! Старики обещают денег нам к этому времени подкопить.

Узкое, в мягких детских кудрях лицо Гоши и так располагало к себе, а тут и вовсе просветлело. Не сказала Гоше ничего в ответ, подумав с подступившей вдруг к сердцу тоской: «Вот как добрые-то люди поступают! Умеют ждать. Андрей бы так не смог… И что она все вспоминает его? Весь вечер. Выходит, есть еще парни, которые в состоянии бережно отнестись к девушке?»

— Приходите к нам в институт, Рита, — прервал мысли Гошин голос. Музыканты заиграли быстрый фокстрот, Гоша радостно помахал Светлане и снова положил руку Ритке на плечо. — Станцуем еще разок, а потом со Светланой… Так вот, говорю: приходите к нам!

Напомнила ему:

— Я же еще только в девятом. И потом… Говорят, есть такой институт: садоводства и виноградарства. И еще Лесная академия. В Ленинграде. Мне бы в такой попасть. Я сейчас как раз с землей вожусь, с рассадой. Нравится, да. Во всяком случае лучше, чем с людьми.

— Не любишь людей? — заглянул в глаза Гоша. — Они могли быть лучше? Некоторые. А другим и некуда быть лучше. Например, таким, как Юрий Гагарин.

— Сколько их, таких, как Гагарин?

— А я люблю с ребятами, — признался Гоша. — Направлять их. И землю люблю. Я ведь деревенский. Мы со Светланой в колхозную школу после института собираемся. Знаете, как там уютно? В деревенских школах. Никогда не бывали? Жаль!

Танцы еще продолжались, вышла в коридор, постояла у окна, прислушиваясь к шарканью ног. Будто речная волна о песок бьет. Гоша со Светланой, конечно, дождутся госэкзаменов, а потом уедут в деревню учить колхозных ребятишек. Будут бегать с ними зимой на лыжах, весной искать на полях первые цветы, и будет у них жизнь простая и осмысленная, нужная. Им будет не стыдно смотреть людям в глаза, а главное не будет точить недовольство собой.

Постояв возле фойе, направилась по неосвещенному коридору к бачку. Во рту, видимо, от волнения пересохло. На диване за бачком кто-то разговаривал вполголоса. Повернула, было, назад, но, услышав голос Дворниковой, затаила дыхание.

— Нет, — жестко сказала Галка. — И не зови. Это ты сейчас потому, что тебя поругали. А приеду я… Будет специальность и угол найдется. Теперь-то уж не пропаду.

Поторопилась уйти, чтобы не мешать. Одобрила про себя Дворникову: «Правильно, Галка, не соглашайся!»

Так, с мыслями о Дворниковой и ее будущем и заснула.

Утром все поднялись, конечно, невыспавшиеся, но никто долго не раскачивался, как обычно. Принялись припоминать подробности вечера, рассматривать подарки. А ее позвали от двери:

— Грачева, на выход!.. Там к тебе приехали.

Подумала не без досады: «Мать бы еще пораньше собралась! Не завтракали даже еще».

Но в холле навстречу поднялась из кресла Катя.

— Подожди, — сказала завуч, — я тебе бумажку напишу. На всякий случай. Вряд ли за три дня управитесь. Праздники… Ты знаешь что? Ты позвони нам, чтобы мы в курсе были. Маргарита помолчала, и добавила, понизив голос:

— Поддержи мать то! Одна ты у нее теперь осталась опора. Побудь с ней сколько надо. Мы тут все оформим.

Катя приехала с отцом. Иван Николаевич и рассказал завучу обо всем, пока Ритка одевалась, а Катя ждала. Приехали они за ней на такси и всю дорогу на обратном пути промолчали. Было видно: не хотят говорить при чужом человеке. Шофер, широколицый дядька в кожаной куртке, все поглядывал на Ритку, явно намереваясь что-то спросить, но, видимо, так и не решился.

Возле дома Иван Николаевич вышел из машины первым и открыл перед Риткой дверцу. И тут горло перехватило. Помогла Катя, объяснила озабоченно:

— Я в школу сейчас сбегаю ненадолго. Ответственная я за оформление нашей праздничной колонны. Поручила там, правда, Кешке Опенкову. Справится, конечно, и все равно проверить надо.

Первомайская демонстрация на площади должна была начаться ровно через сутки.

Ритка и не предполагала, что возвращение домой так взволнует. Даже и такое вот, по случаю беды и всего лишь па каких-то три дня. Уж, кажется, до чего опостылели неуют необжитых комнат, теснота этих новых кварталов, где взгляд всюду натыкается на камень стен! В душе все еще жила тоска по старому бараку, где нужно было спешить под крышу только в непогоду и где домом, по сути, был весь лес с веселой одуванчиковой лужайкой и просторным, ничем не загороженным небом. Там всегда было где спастись от пьяных скандалов отца, от напряженного, тягостного ожидания этих скандалов. Там успокаивала мудрая тишина леса, согревала и радовала каждая былинка. Но вот переступила порог крошечной передней, увидела на вешалке материн полушалок, и сердце зачастило где-то под горлом.