Подрагивают плечи у Никиты Ивановича, ноги не умещаются под столом, да разве так сможешь, когда шестой десяток на поясницу вешать начал… Годы да воды точат природу: согнут поясницу, выскоблят волос, растреснется голос, хлопнут в загорбок, — выскочит запас, и не узнает себя человек.

Никите Ивановичу годы тоже проскоблили лысину, оставив пепельный валик на затылке. Гнули горб, да только присутулили, а потом отступились, махнув рукой:

— Такого вертучего не придавишь. Пусть такой останется!

И вышел в круг старичок плотненьким обрубочком на крепких ногах, погладил лысину — и за пляску.

Легонек старик на кругу, еще владеет ногой. Будто гоняет Никита Иванович по полу говорливые галечки. Он поворачивается к оркестру, протягивает руки, смотрит-просит, развертывая ладони, покачиваясь на точеных ногах, играет каблуками. Подрагивает его фигурка, как межевой столбик среди июльских духовитых трав в полевом мареве.

— Дай, дай, подсыпай, а я разбросаю!

Смеется учитель, наклоняется со сцены, стряхивает со струн играющую цепочку звуков. Идет с ней бережно Никита Иванович по кругу, показывая присутствующим, сколько веселой музыки несет он! А потом вдруг взметнет руками, схватится за голову, будто поражен тем, как неосторожно обронил такое добро, и за вертится и поплывет среди рассыпанных звуков. Плясал он со словами. Сам шутливо признавался, что где нога не возьмет, там язык доведет. Его веселых куплетов ждали зрители, просили:

— Присказывай, Микита Иванович, присказывай. Давай присловье под ногу!

Пройдется плясун по кругу легкой уточкой по волнам, потрет лысину — и вот, слушайте:

Под аплодисменты вышел старик из круга.

— Когда он складывает, откуда что берет?

— Это он нынче про себя обсказывал.

— Вроде и меня прихватил тоже.

— У кого такой жизни не было. Скажешь про одного — каждый про себя подумает.

Расходились из народного дома поздно. Настроение бодрое и радостное разносили по домам.

Ночь вывесила над коммуной звезды. Месяц призапоздал где-то, а надо бы ему быть тут.

Пристало вечернее облако к вершине сосны, припало пламенной грудью, оброняло алые искры в заросли леса, и загасили их прохладные тени надвигающейся ночи. Поздний вечер зажег звезды, уложил на ночь коров на прогретом стойле, замешкался в тростниках, поднимая туман, и принялся выкладывать лунную дорожку на темном окне пруда. Бежит лунная мозаика, теряется в наплывающих волнах теплого пара. Ночь бережно опускает на воду редкие звуки, они вспыхивают лунными бликами, звучат-поют, как сочно вибрирующая виолончель. Густой камыш, облитый светом, поднимается строем органных труб. Это оттуда слышится хорал ночи…

Сижу у воды, вглядываюсь в играющую россыпь света на уснувшем пруду. И кажется, что по такой лунной дорожке вышагало мое детство из тальниковой заросли по вязкому зеленому войлоку ряски, по круглым листьям кувшинок на простор чистой воды. Как начнется моя дорожка по земле, что сумею сделать? Дрожат, качаются блики на лунной дорожке детства, а на берегу моя юность ставит перед собой первые вопросы, думает.

Жизнь каждого человека, как вехами, отмечается волнующими для него событиями. Вот сел ты за школьную парту и написал первое слово. Вот мчишься домой, и все избы, всегда безразличные, удивленно поворачиваются, придвигаются ближе к дороге, чтоб разглядеть твой пионерский галстук. А вот приносишь домой книжечку с силуэтом Ленина — паспорт юности комсомольской, и начинается закалка и проверка твоих человеческих качеств. А качества проверяются только трудом.

Жаркая сенокосная погода. Подваленная трава лежит высокой зеленой бровкой, темнеет и к вечеру пахнет свежим сеном. Группой женщин-косарей командует коренастый, шумоватый Михаил Носов. Он не любит затора в работе и сердится, когда кто-нибудь, соблазненный спелой земляникой, замешкается на прокосе, остановит ритмичное жвыкание кос. Он всегда становится последним, поджимает передних, покрикивает:

— Пошел, пошел. Отхвачу мослы-то! Ягоды зимой в сене выберешь.

— Подь ты к черту, Михайла! С тобой килу наживешь. Время передохнуть.

— Кила — нажива. Ее тоже заробить надо. По скольку ручек на душу вышло?

— Уж счет потеряли. Вон какую пластушину положили!

Пока не поспела гребь[44], нас — подростков — к литовке приучают. Сперва путаемся около кустов. Носов Михаил становится сзади, берет в беремя новичка вместе с косой, водит и советы подает:

— Травы не бойся, не пяться, а наседай! Носок литовки надо приподнять. Брей пяткой! Дыхание ровняй, не задерживай, на замах пригадывай.