Мишка поднялся на крыльцо, и в это время дед выскочил за порог. Одет он был в брезентовый дождевик, резиновые сапоги, и Мишка с улыбкой для себя отметил, что похож он сейчас на киношного джигита: в плаще словно в бурке.

Увидев Мишку, дед недовольно хмыкнул, вздернул бровями, глухим голосом заговорил:

— Спать ты здоров, Мишка…

От соседнего дома в серой пелене дождя обозначилась темная фигура в плаще. Не иначе Петрован Шепелев, дедов сосед, хромает в гости. У Петрована на фронте ногу покалечило, и теперь она плохо гнется, как протез, но, несмотря на это, ходит Петрован быстро. И сейчас он скоро оказался возле повозки, за картуз рукой взялся:

— Бог в помощь, соседи!

Дед что-то буркнул в ответ, расстилая клеенку, на соседа не посмотрел. Мишка, наоборот, с любопытством поглядывал на Петрована — он большой балагур, дед Петрован. Но сейчас Шепелев был серьезен, рукавом смахнул дождь с лица, спросил деда:

— Ну берешь, сосед, не передумал?

— Беру, беру, — дед глухо бурчал, и Мишка почувствовал, что попутчик деду как раз не по душе, и эти слова он скрепя сердце произнес.

Втроем они быстро погрузили свиную тушу в бричку и поехали. Дождь продолжался, но, кажется, это нисколько не беспокоило деда, он громко чмокал губами, понукая лошадь покрикивал: «Эй, любезный», — и Ветерок, серый мерин, переходил на рысь, хотя колеса глубоко врезались в размытую дорогу. Два следа тянулись за бричкой, как лыжня в глубоком снегу. Мишка же, наоборот, скоро почувствовал холод, кепка его набухла как губка, тяжело давила на голову, плащ, который дал ему дед, встал колом. Потянуло в дрему — сказался ранний подъем, но уснуть под холодящим тело и, кажется, проникающим в нутро дождем было невозможно.

Дед, поминутно вытирая лицо и усы, философствовал, но Мишка половину слов не разбирал. Но главное усек для себя. Вот закончит Мишка институт, придет в деревню, и у матери все станет на свое место. А как же иначе! Спецам зарплату большую платят, да и скотину можно водить, только не ленись.

Мишка долго молчал, спорить с дедом под дождь не хотелось, но потом не стерпел, спросил с ехидцей:

— Может быть, мне тоже, как Яскал, по домам ходить, червонцы сбивать, а?

Дед Поликарп замолк на минуту, лицом к Мишке повернулся, точно хотел удостовериться, в какой связи такой вопрос внук задал, и зачастил торопливо, будто дорога у них заканчивается:

— А что Яскал, что Яскал? Ему завидовать надо. Живет и в ус не дует, хоть и усов у него нет. Главное — уважение у людей имеет.

Дед еще долго что-то бурчал себе под нос, но Мишке стало неинтересно. Он о последних словах деда думал, и первый раз почувствовал неприязнь к деду. Вот мать у Мишки радикулитом страшно мается, а почему? Совсем девчонкой заставил ее дед босиком глину в конце сентября месить для сарая, а вода прудовая уж ледком подернулась. Теперь вот и аукается…

Невеселые Мишкины размышления прервал вдруг Петрован. Он локтем толкнул Мишку, когда дед примолк на минуту, засмеялся:

— Ты, Михаил, на работу не дюже налегай — работа дураков любит. Отдыхай поболей, потом наработаешься. Я в прошлый год на курорт попал и понял — прожил я век за куриный тек. Мать честная, вот уход за нашим братом! Четыре раза в день кормят-поят, холят, что племенного бугая. На эту ванну прихожу, а как ее пользовать — ни хрена не знаю. Ну, один мне, чую, в шутку, разъясняет. Ты снимай штаны, говорит, вон на тумбочке банка кефира — видишь? — и булочка, съедай и вот в это корыто ложись. Ну, я так и сделал и только в воду горячую — аж фыркает — улегся, девка в белом халате появилась, затрещала, как сорока: «Куда кефир делся?» Я ей отвечаю: «Я съел, вон товарищ приказал». Ну, так она мне ничего, а этого пересмешника, веришь или нет, чуть кипятком не обварила. Вот какие дела получаются. Я тебе скажу, Михаил, лучше не придумаешь курорта этого, живешь как с господом богом в обнимку…

Мишка не удержался, захохотал, и дрему как рукой сняло.

Дед оглянулся, набухшими глазами посмотрел на него, потом на Петрована, пробурчал:

— Вот всегда так — богатые про землю, а бедные — про любовные утехи… Ты не слушай его, Мишка…

Петрован замолчал, нахмурился, видно, обиделся на деда и всю оставшуюся дорогу молчал.

В город дед с Мишкой приехали часам к десяти. Дождь наконец прекратился, хоть мутные ручьи еще журчали по улицам. У рынка, где всегда теснились подводы, зябко жались две лошаденки, запряженные в телеги. Дед, как от дождя, встряхнулся от утомительной поездки, повеселел с лица, дружески подтолкнул локтем Мишку, дескать, хорошо, парень, что на рынке подвод мало, наверное, забыв их не совсем приятный разговор дорогой, и заспешил к базарной ветстанции. На ходу он вытягивал из кармана справки, выданные Яскалом.

Молодая женщина лет тридцати появилась у повозки минут через десять, вслед за дедом. Была она высокой, подтянутой, каштановые волосы оттеняли яркую красоту лица. Не глядя ни на кого, попросила:

— Показывайте!

Дед суетливо развернул клеенку, показал свиную тушу, встал в стороне, согнувшись в каком-то подобострастном поклоне. Наверное, это отметила женщина. Она долго вертела в руках справки, написанные Яскалом, будто сочинялись они на каком-то непонятном языке, и в конце концов изрекла:

— А справки у вас неправильно оформлены.

Дед удивленно поднял брови, сказал:

— Да у нас врач вроде ученый, не может быть, чтоб бумажки не знал, как написать…

— Не знаю, не знаю, я тоже ветеринарный врач и по таким документам разрешить торговлю не могу.

Женщина протянула справки деду. И тот, приняв бумажки, начал их суматошно перебирать в руках, наливаться краской. Спокойной, даже какой-то ленивой походкой женщина пошла назад к низенькой станции, обходя лужи. Солнце, наконец-то пробившееся из-за туч, кажется, высветлило, сделало ее фигуру еще более стройной.

Петрован хмыкнул удивленно, деда в сторону отозвал, что-то ему на ухо зашептал.

Тот начал перебирать губами, точно что подсчитывал, и вдруг неожиданно сорвался с места, мелкими шажками засеменил вслед за женщиной.

Появились они вместе не скоро. Врачиха торопливо поставила клеймо на тушу, и дед крикнул Мишке:

— Давай к павильону!

Петрован тоже пошел на базар, Мишке подмигнул и в толпе растаял.

В павильоне Мишка, вооружившись топором, пластал тушу на мелкие куски, а дед, ставший неожиданно оживленным, шуровал около весов, весело покрикивая:

— А ну, подходи, навались, у кого деньги завелись!

Закончив торговать, дед аккуратно пересчитал деньги, засунул их в боковой карман пиджака, разгладил усы.

— Теперь бы, Мишка, и чайку неплохо с устатка попить!

Чувствовалось, что дед был доволен и торговлей, и самим собой. И уже не дрожали руки, а взгляд его стариковских глаз стал цепким и острым, как у охотника, он улыбался, щурился поминутно. За чаем в столовой дед шутил, оживленно бил себя ладонями, точно в пляске, подмигивал заговорщицки Петровану. Тот нашел их незадолго до этого и в чайную пошел с радостью, за чаем хвастал обновками, купленными в магазине.

Возвращаясь, где-то за городом, Мишка спросил:

— А что, деда, Яскал в бумагах напутал? В чем дело?

Дед долго не отвечал, точно прикидывая, стоит ли все рассказывать, потом заговорил спокойным тоном:

— А кто их поймет, Миша. Ученые люди… А может быть, по пословице: «Рыбак рыбака видит издалека»…

Дед замолк на несколько минут, потом продолжал:

— Жизнь-то, она какая, Миша? Человек каждому месту должен соответствовать. А так или не так делает, попробуй докопайся. Вот ты станешь врачом, тогда без горя. Любую бумажку состряпаешь, и платить не надо…

— Как платить? — удивился Мишка. — За бумажки какая плата?

— Всякая работа, Миша, уважения стоит. — И дед замолчал.

— Ты думаешь, Мишка, — вступил в разговор Петрован, — она, бабочка та, задарма мясо клеймила? Как бы не так! Может, и Яскал что напутал, где-нибудь закорючку другую поставил, а скорее всего сама выдумала. Она как рассуждает: погода баламутная на улице, старику с мясом домой возвращаться никак нельзя — пропадет добро, значит, он за червонцем не постоит…