— А дальше-то, ну, дальше-то что? Рассказывай, как же это получилось, что Виктору ногу-то?..

— Ветер бил со всех сторон. Баржа то проваливалась между волнами, то лезла на гребень. Понимаете, водища хлещет через борт, бревна скрипят, тросы натянулись до звона. Мы сидели в кубрике, сушили робу и травили анекдоты, а на палубу следить за бревнами выходили по очереди. Когда настал черед Виктора, он вышел и тут же вернулся, шепчет мне:

«Бригадир, кажется, бревна расползаются, пошли подстрахуем».

Я поднял еще троих грузчиков.

Виктор, обвязываясь тросом, проговорил:

«Я проберусь на трюм, лезь за мной, сдается мне, что штабель поехал».

Цепляясь за тросы и бревна, мы почти подобрались к трюму. Волна окатила нас с головы до ног. Сделали еще рывок, и вот уже рукой подать до цели.

Я переждал минуту, осмотрелся и посветил вокруг фонариком. Желтый луч выхватил из темноты крюк, с которого сорвало крепежную проволоку. Связка бревен угрожающе двигалась на нас. Медлить было нельзя. Звать еще кого-либо на помощь было поздно. Удар волны — и бревна, как спички, могли посыпаться за борт.

Я взялся обеими руками за проволоку, потянул к крюку — не хватает. Собрал все силы, рассчитывая на помощь врага и союзника — крена. Бревна сгрудились на одну сторону, замерли, потом, черт бы их драл, зашевелились и… поползли. И вдруг кто-то оттолкнул меня в сторону. — Кириллов умолк и отвернулся. Быстро достал из кармана сигарету, зажег спичку, жадно закурил.

— Но что же все-таки случилось с Виктором?

Кириллов посмотрел на меня умоляющим взглядом. Чувствовалось, что ему нелегко говорить об этой страшной минуте, но мне хотелось узнать все до конца.

— Виктор оттолкнул меня, рванул проволоку и набросил петлю на крюк. У меня гора с плеч. Ну, думаю, пронесло! И вдруг раздался ужасный крик. Это кричал Виктор.

Волна накрыла нас обоих. Когда волна схлынула, я не мог понять, что же произошло. Мозг царапнула мысль: неужели?.. Я осветил фонариком кричащего Виктора. Нога его была зажата тросом и бревнами. Освободить ее можно было, только если обрубить крюк и спустить лес за борт.

Как он кричал, невозможно передать. На подмогу прибежали и те трое грузчиков, что были на подстраховке. Они хотели перерубить трос. «Поздно! — заорал на них Виктор. — Руби ногу!» Но при крене ребята все же сумели ногу Виктора вытащить из петли. Нога болталась, как веревка. Только потом я понял, что Виктор спас не только лес, но и мою жизнь. Если б Виктор не оттолкнул меня, я б оказался под связкой бревен и вместе с ними ушел бы за борт…

…После этого случая Игорь как-то сник, ходил осунувшийся и мрачный. Он — начальник района и обязан был при штормовом предупреждении снять с рейда все бригады, а плавсредства укрыть в устье реки. Все это звучит просто: «снять, укрыть». А в этом месяце, наверное, только десять дней не штормило. Если при каждом штормовом предупреждении прекращать работу, кто же тогда будет выполнять план?

Меня потрясло случившееся. До боли жаль беднягу Виктора. Игоря тоже. Булатов делает вид, будто ничего ужасного не произошло. Да это и понятно: он сам советовал Игорю не прекращать работу на рейде. Но в таких делах Семен Антонович, как всегда, осторожен: он именно посоветовал, а не приказал! Виктора увезли в больницу в райцентр. Все очень переживают за него. Надо в воскресенье обязательно навестить парня.

И еще Рая… Все склонны были считать ее виновной в аварии, установленные факты тоже говорили против Раи. Но я все равно была уверена, что Рая совершенно ни в чем не виновата. Я беседовала почти со всеми крановщиками порта: они как один уверяли меня, что вероятнее всего дал трещину гак. Кущ рекомендовал мне сдать гак на анализ. Но если бы я отдала гак в наши мастерские, то Булатов ни за что не поверил бы в объективность анализа — ведь в мастерских работает муж Раи Толя! Поэтому я отнесла злополучный крюк на осмотр механикам рыбокомбината. Сегодня они должны дать ответ. Когда я шла к комбинату, нервы мои были напряжены до предела. Скорей, скорей узнать, каким будет заключение механиков!

На пути в мастерские, рядом с рыбным заводом, стоял дом Пересядько. Вызывавший тошноту запах тухлой рыбы заставил меня ускорить шаг. И еще хотелось побыстрей миновать дом Пересядько. Сколько пришлось мне хлебнуть в нем горечи и обид! Бегло взглянув на окна, я увидела новые тюлевые занавески. Наверное, в комнатах стало светлее — раньше ставни всегда были закрыты наглухо даже днем. Жена Вальки, врач, должно быть, любит воздух, свет, солнце…

А вот и мастерские рыбокомбината. Акт в моих руках, и я готова кричать от радости! В сломанном гаке обнаружена скрытая трещина, заводской дефект. Значит, Рая не виновата! Мелькнула, правда, мысль о том, что деньги за кондитерские изделия придется все-таки выплачивать порту. Заводу иск не предъявишь, конечно. Но разве это важно? Главное в том, что победила вера в человека, не будут запятнаны его достоинство и честь. Рая останется крановщицей. Чувство облегчения и радости целиком охватило меня. Но, видимо, сказалось нервное напряжение — мне стало очень плохо. Я еле дотащилась до дому. Вечерело, накрапывал дождь. Надо зайти к Пышным, обрадовать их, но нет сил. Утром зайду обязательно!

Не поужинав, я бросилась на тахту. Кружилась голова, к горлу подступала тошнота. Сердце билось прерывисто и громко. За последние дни я слишком много волновалась. Столько неприятных событий!.. Ночь тянулась мучительно долго. А лучше мне не становилось. Рано утром я отправилась в рыбокомбинатовскую больницу, потому что в поликлинике порта врач — мужчина. Лена Крылова поможет мне попасть на прием, ведь она работает там медсестрой.

Изрядно волнуясь, я робко вошла в кабинет. Врачом оказалась молоденькая симпатичная девушка. Усадив меня, она, как и все врачи, спросила:

— На что жалуетесь?

Я рассказала, что очень плохо чувствовала себя ночью.

Девушка, улыбнувшись, показала рукой на топчан. Внимательно осмотрев меня, снова спросила:

— Сколько месяцев?

— Кажется, около семи.

— А откуда вы? — прозвучал неожиданный вопрос.

— Из Москвы.

— Я тоже из Москвы! — обрадовалась девушка. — В этом году окончила Первый медицинский!

— А вы не жалеете, что сюда приехали?

— Что вы, нисколько! Люди здесь замечательные, и потом практика преотличная!

Ее легкие, ласковые прикосновения успокоили меня.

— Ну вот, — сказала она, закончив осмотр, — вы напрасно волновались: все, что происходит с вами, вполне естественно и закономерно. — Девушка снова улыбнулась. — Побольше ходите, больше двигайтесь, чаще бывайте на воздухе.

Пока врач записывала что-то в карточку, я расспрашивала ее о Москве.

— А вы давно там не были? — в свою очередь поинтересовалась она, продолжая писать.

— Давно. Я на Дальнем Востоке вот уже шесть лет. А перед тем, как попасть сюда, училась в Одессе. Так что в Москве я не была, пожалуй, лет десять.

— Прошлым летом я тоже побывала в Одессе. Тогда как раз цвела акация. Как легко дышалось, весь город был пропитан ее ароматом! Очень красиво там. Но жить в Одессе я все равно бы не согласилась.

— Почему?

— Здесь интересней. Дикий, необжитый край…

Мы, не сговариваясь, посмотрели в окно: прямо перед нами синели горы, в заоблачные выси устремлялись вершины вулканов.

— Да-а, — продолжала девушка, — в наши дни надо работать только на такой окраине — есть где развернуться!

— У вас комната в Усть-Гремучем? — спросила я.

Девушка вдруг смутилась, покраснела.

— Сначала жила при больница, а недавно получила комнату. А вы кем работаете?

Я ответила.

Девушка же с какой-то детской непосредственностью вдруг похвасталась:

— Мой муж тоже портовик!

— Вы замужем? — удивилась я. — Вот бы не подумала! А кем он в порту работает? Я же всех знаю…

В этот момент в кабинет вошла Лена Крылова.

— Ну как, Галина Ивановна? — участливо спросила она.

— Все хорошо, Лена, спасибо.