— Галина Ивановна, разрешите еще вопрос? — снова сказал Покровский-Дубровский.

— Пожалуйста.

— Вы только извините — вопрос… понимаете… щекотливый… Все наши ребята, да и я, близко к сердцу принимаем… Ну, ваше положение… Если только нужно помочь чем-то, мы всегда…

Я неловко промолчала, чувствуя, что краснею, а Виктор доверительно шепнул:

— Он бросил вас, да?

Я рассмеялась:

— Нет, Виктор, он не бросал меня. Просто мы не сошлись характерами, и я попросила Пересядько оставить меня в покое.

— Вы уж меня извините, но как будет с ребенком?

— Для ребенка лучше совсем не иметь отца, чем иметь такого…

Покровский-Дубровский пристально посмотрел на меня. А я вспомнила, что разлад между отцом и матерью Виктора когда-то привел к тому, что парень оказался за решеткой. Потому и принимает он мои беды так близко к сердцу.

— Понимаете, — снова сказал Виктор очень серьезно и строго, — надо так все сделать, чтобы он никогда не упрекал вас…

Да, Виктор, говоря о моем будущем ребенке, думал и о своей печальной судьбе.

— Нет, Виктор, он не будет меня упрекать, я все сделаю для этого…

— Правильно, Галина Ивановна. Так вот, если потребуется помощь, мы готовы…

— Спасибо, Виктор.

Покровский-Дубровский как-то устало улыбнулся.

— Иду. К вам Крылов направляется, а я не хочу ему на глаза попадаться в таком виде…

— Иди, — сказала я. — Только прошу тебя — не пей. Вот увидишь — все будет хорошо…

Виктор улыбнулся, пожал плечами и направился к складам.

…Порт, проснувшись, разминал могучие плечи. С речного причала, где я стою, Усть-Гремучий весь на виду. У пирсов — корабли, баржи, катера. Над судами простерли свои стальные руки краны! Над берегом режет воздух чайка… Алый луч утренней зари касается ее крыльев. Люди, один за другим, потянулись длинной цепочкой к проходной. Хорошо видно, как спецовки, пиджаки, гимнастерки, форменки быстро исчезают в проходной. Вот побежали опаздывающие на работу девчата-приемосдатчицы. Потом неторопливо, с достоинством, зашагала портовая интеллигенция. Мелькали портфели, мичманки, белоснежные воротнички. Со стороны баров уже нарастает шум. Краны, лебедки, автопогрузчики, грузовики уже начинают свой неумолчный железный гомон…

Замечтавшись, я даже не заметила Лешку.

— Здорово, Галя! Извини, что рано поднял с постели. Нужна ты мне позарез! — и Лешка провел ребром ладони по горлу. — Понимаешь, выбрали меня комсоргом порта, а я не знаю, с чего начинать. Ты ведь три года в Панине занималась этим делом. Помню, работа у тебя кипела, как бурун от винта. Подскажи, очень тебя прошу.

«Справится ли он с этим поручением? Не вышло бы как у Толи, — подумала я. — Нет, Лешка не такой, молодежь знает его, верит ему. А уж если говорить насчет умения, так я тоже не была всезнайкой. И мне в Панине доставалось на орехи…»

Лешка, тяжело вздохнув, сказал:

— Сорок комсомольцев пришли на первое собрание. Это вместо двухсот! Соображаешь? Что делать? Досада меня взяла: и на кой черт, думаю, все это мне сдалось? Ну, переизберут, турнут пораньше — не беда, кроме лишних шишек ничего не потеряю. Так примерно и порешили. А встретился с Баклановым — стыдно стало. «Что, сдрейфил?» — спрашивает. А я стою и молчу.

— То-то, смотрю я, похудел ты, — засмеялась я.

— А ты что думаешь — и верно, похудел!

Я взяла Лешку под руку, и мы пошли к управлению. Я поведала Лешке обо всем, с чем приходилось мне сталкиваться, когда была я комсоргом в Панине. Рассказывала обо всем, до мелочей.

Порт шумит, грохочет… С барж, плашкоутов, из дверей складов, откуда-то сверху то и дело прорывается сквозь шум: «Здорово, секретарь!» «Привет, Леха!» «Зайди!..» Лешка рассеянно кивает в ответ, внимательно слушая мой рассказ.

— Да, чуть не забыл, — сказал он вдруг. — Понимаешь, с членами комитета тоже беда. Стал я их распекать, что плохо работают, а Сашка Бес состроил святую рожу и говорит: «Ты секретарь, всему голова, ты и начинай крутиться, а мы что, «шестеренки», дадут ход — не подведем». И остальные в ту же дуду. Как сговорились. А ведь у нас две сотни комсомольцев — тоже ждут, как новая метла мести будет. Но собрание все-таки провели. Шумели, конечно: скука у нас, портовая столовка никудышная. После всей этой говорильни спели комсомольские песни — и по домам. Петь-то приятно — да ведь дело надо делать. Очень хочется, Галка, делать людям хорошее, черт возьми! Надо действовать, надо и грузчиков расшевелить.

Я подумала о Покровском-Дубровском — было бы здорово к Лешке его пристроить. Будет помогать комсоргу — сразу забудет о своем одиночестве. И Лешка его из поля зрения не выпустит.

— Вот о чем еще хочу я посоветоваться: какой, по-твоему, шаг нужно нам сделать, чтобы сдвинуться с места?

— Да ты уже сдвинулся… — сказала я, но тут незнакомый высокий парень крикнул:

— Привет комсоргу!

— Здорово, бригадир!

Мы остановились. Молодой грузчик с открытым, добродушным лицом весело смотрел на Лешку.

— Ну, как вчера? — спросил комсорг.

— Нормально! Отработали смену на «Тургеневе», — начал рассказывать парень, — приходит начальник района: «Ребята, выручайте, некого ставить, а разгрузить судно во что бы то ни стало надо сегодня!» Ну и остались, пока не добили Не знаю, процентов, наверно, полтораста дали…

— Молотки! Так не забудь — в семь свадьба, приходи с ребятами.

— Ясно!

Когда мы направились дальше, Лешка сказал:

— Демобилизованный моряк, служил на Камчатке, ну и решил поработать, бригаду свою сколотил. Старики над ребятами посмеивались: «Дня три побалуются — и дух вон». И, знаешь, не зря говорили: ребята хотя и здоровые, а жилы на руках все равно распухают — механизация механизацией, а в трюме пока что нужны руки. Если, например, бревна грузят, надо сначала охватить каждое чалкой, а уж потом только кран выдерет его из общей кучи. И так с утра до вечера. И представь себе — на перекурах его ребята как ни в чем не бывало хохочут, друг друга подкалывают. Черти, ей-богу черти! Это на работе. А вот чем их занять после — ума не приложу. В Панине, помню, комсомолия была победовей. Как мы там начинали? Ну-ка, вспоминай!

— Да ничего особенного и не было, Леша, — ответила я. — Ну, самодеятельность, всякие викторины, часто о стихах спорили, о кино. Так и начинали. Потом кто-то из нас придумал создать комсомольский отдел кадров; и еще добились, чтобы в каждом новом доме нам выделяли по одной квартире…

Внимательно слушавший меня Лешка схватил вдруг за руку какого-то пробегавшего мимо паренька:

— Когда же ты, друг, взносы соберешь со своих?

Паренек осклабился:

— Между прочим, старый комсорг за руки никого не хватал… А взносы — будь спок — соберу я в срок! — и, хитро подмигнув нам, помчался дальше.

— Ну и угри заплывают в наши воды — не прихватишь! — покачал головой Лешка. Немного погодя он сказал:

— Ты права, начинать, пожалуй, следует с общественного отдела кадров. Штука стоящая! А то текучка у нас велика. Да и с начальством насчет квартир тоже надо посоветоваться. Не мешало бы еще взять шефство над столовой — молодежь почти вся там питается, а готовят плохо…

— Главное, Леша, не браться за многое. Распыляться не надо. Наметил три-четыре важных мероприятия — на них и держи курс.

— Ты куда сейчас?

— В управление, куда же еще! Шутки шутками, а мы с тобой почти весь лесной причал обошли. Могу теперь докладывать, что коммерческого брака не обнаружила.

— Ох, и хитра! Со мной беседовала, а глаза, наверное, за грузами следили…

— С тебя пример брала, — в тон Лешке ответила я. — Шел с дамой, должен был бы ей внимание оказывать, а сам людей останавливал, чуть ли не членские взносы собирал!

Мы рассмеялись.

— Приходи сегодня в клуб, на молодежную свадьбу, — пригласил Лешка.

— Спасибо…

— Бакланов будет, Булатов пообещал прийти.

— Постараюсь, Леша, — сказала я, зная, что, конечно, пойти не смогу. Дело, разумеется, не только в самочувствии, но и в настроении.