— Это вы, вы останетесь маслопупами, а Валька мой как-нибудь божьей милостью станет «дедом»[3], пройдет по палубе лайнера в белых перчатках. Запомните, обязательно запомните — пройдет по палубе лайнера! Валька будет учиться на стармеха! Я помогу ему, я все сделаю, а вы, вы… Ненавижу вас, ненавижу! Завидуете мне, вот и злитесь!

И забилась на плече у Валентина в рыданиях.

ГЛАВА IX

В жизни хорошее всегда идет рука об руку с плохим, радость соседствует с горем. Неделя, как милуюсь я с Валькой, а чую, что счастье мое не полно, — не могу поднять глаза на ребят, когда встречаюсь с ними в порту…

Одно утешает — Карпухин убрался из нашего отдела, вместо него приехал инженер, настоящий начальник коммерческого отдела. Я так рада! Сгинуть бы этому Карпухину вовсе — так нет, Булатов перевел его в отдел снабжения.

Знакомить нового начальника с делами Карпухин не стал и акта передачи не составлял, просто-напросто освободил свой стол, где у него было много хорошей бумага, линеек и разных карандашей, сграбастал все это богатство и унес в новое логовище. Я, не утерпев, съязвила:

— Вы теперь в своем амплуа, Петр Федорович!

— А вы как думали? Маленькие роли не по мне, — самодовольно ухмыльнулся он.

Я хотела было бросить ему вслед что-нибудь поязвительней, но вовремя сдержалась.

— Певчая, к парторгу! — крикнула мне Аллочка.

В кабинете партбюро уже сидели Сашка Полубесов и Лешка. Я поздоровалась. Ребята покраснели, а Лешка почему-то вскочил со стула.

— Разрешите идти? — обратился он к парторгу.

— Идите.

Когда я увидела своих бывших друзей, мне стало не по себе. «Ребята, ребята… Не рассмеяться ли нам? К черту все, к черту! Что мы дуемся? Стиснуть бы друг друга в объятиях, да и зажить по-старому. Хватит злиться». Они вышли, я вздохнула и тут же подумала: «Может, приходили жаловаться на меня и Валентина?.. Парторг, наверно, будет говорить о том, чтобы мы переселились к родным, благо у Валькиных родичей места хватает. Ну уж, дудки! Кроме Вальки и я имею право на жилплощадь, мы не виноваты, что нам дали комнату в первую очередь. — Мысли мои шли вразнобой. — А что, если парторг начнет напирать на совесть коммуниста?.. Ведь он будет прав!»

Но волновалась я зря: о квартире не было и речи.

— Я вас, Певчая, пригласил вот по какому вопросу, — проговорил парторг, закуривая. — Ребята ваши, панинцы, пришли с интересным предложением. Клуба у нас в Усть-Гремучем нет, красного уголка тоже, а коллектив растет, собираться где-то надо. Так вот, хлопцы разыскали старую баржу, привели ее в порт… — Он встал и подошел к окну.

Из окна была видна река, временные причалы, Ключевская сопка, а около одного из причалов, вытащенная на берег, лежала ржавая баржа. Я посмотрела на парторга и в недоумении улыбнулась.

— При чем же тут я?

— А при том, что самый наш актив — коммунисты и комсомольцы — приехали с вами из Панинского порта. Вот вам и карты в руки. Организуйте клуб на барже. — Глаза его как бы задиристо поддразнивали меня.

— На барже? — удивилась я.

— Вот именно — на барже! Посмотрите, тут ребята и план и расчеты уже кое-какие сделали. Башковитые, черти! Я с ними вполне согласен. Ну а строители в свою очередь тоже, конечно, помогут. И если вы постараетесь, то торжественное заседание на Октябрьские праздники будем проводить в своем морском клубе. — Парторг буравил меня смеющимися глазами. — Здорово, а? В морском! Понимаете, Певчая? Наверняка нигде нет такого клуба! Да, вот еще что, свяжитесь с Карпухиным, он теперь за начальника снабжения, возьмите у него красок и всего прочего, что понадобится.

Я чуть не упала со стула: опять этот незаменимый Карпухин. Чтоб ему треснуть! «Да вы что, товарищи!» — хотела я крикнуть парторгу, но одумалась и решила отложить разговор до более подходящей минуты.

Во всяком случае, это меня не сбило с толку, я загорелась мыслью во что бы то ни стало помочь ребятам открыть клуб к празднику. Я любила быть на народе, любила работу веселую, живую, а постройка клуба, да еще какого — на барже! — была как раз по мне, и я пообещала парторгу, что мы все сделаем. Сказала и тут же выскочила за дверь, выскочила и остановилась. «Все сделаем, а с кем делать? Где мой актив? — подумала я. — Сегодня пятница, через десять дней и праздник, надо торопиться, надо поднимать людей. Хорошо бы а выходной день организовать воскресник да и в субботу под вечер неплохо бы поработать…»

Комсомольской организации еще нет, и парторг прав — актив приехал со мной, мы и должны начать. Да, но я растеряла его, свой актив, рядом со мной нет ребят, моих друзей: без них я не смогу выполнить поручения. Как все-таки плохо быть одной! А ведь, кажется, совсем недавно… Не подумайте, что я была когда-то секретарем. Нет, не была я в Панине секретарем, а все равно парни и девчата вокруг меня вечно крутились.

Я долго думала и наконец решилась — пойду к ним, к ребятам, больше мне не к кому идти. Пойду и скажу: «Мы должны, мы обязаны!»

И они отозвались, потому что клуб нужен не только мне, но и всем людям Усть-Гремучего, в том числе и им самим. Это обрадовало меня. Ребята пошли, подавив в себе оскорбленные мной дружеские чувства. Я знала, что нелегко им было переломить себя, сознавала и свою неправоту, Моя же гордость, сжавшись в комочек, обреталась где-то невесть в каком уголке неспокойной моей души…

Как хорошо быть с людьми, в их гуще! Сегодня субботник с трех часов, завтра — с десяти.

Я пришла на полчаса раньше. Ребята собрались у баржи без опоздания. Баржу поставили в правильное положение, закрепили в грунт, сделали мостки, дорожку. Любуйтесь, люди, стоит наш клуб на загляденье всем, видавший виды, встречавшийся грудью в грудь с цунами, ненси и прочими штормягами! Правда, облик у него пока еще не ахти какой, но пройдет дня три — и клуб наш станет неузнаваемым красавцем. Еще бы — разве я не знаю наших парней! Я ручаюсь за них: орлы ребята! Кто скребет ржавчину с обшивки, кто возводит надстройку на палубе. И всюду песня. Вон появился на горизонте и сам толстяк Булатов, переваливается с ноги на ногу, словно пингвин.

— Как дела, Полубесов? — спрашивает он.

Сашкин молоток отплясывает чечетку.

вместо ответа весело поет Сашка, еле сдерживая дробь молотка.

— Конечно, в коммуне, иначе и быть не может! — в тон ему говорит Булатов и тоже берет молоток и начинает помогать молодежи.

Странный человек Семен Антонович: то хамит, то говорит настоящие слова, те слова, от которых и на сердце легко, и уважать и любить его, как начальника, хочется. Мне горько только одно — нет с этими хорошими людьми Вальки, моего мужа. Мало того, что не пришел на субботник, — он еще и накричал на меня дома: «Каждой бочке ты гвоздь, и чего лезешь не в свои сани?» Ревнует, что ли? А к кому? Неужели к Толе? Тогда виновата я сама. Дура. По простоте своей выболтала ему о том, что наговорил Сашка в палатке в день свадьбы, — и вот теперь мучайся. Но ведь не могла же я от мужа с самого начала нашей жизни что-то скрывать? Не могла, не имела права. Надо его разубедить, но как?..

Стою, орудую скребком — ракушки, накипь, ржавчина так и летят в стороны. Рядом со мной тоже кто-то горячо скребет, я оглядываюсь и вижу страшно знакомое лицо, близкое-близкое… В это мгновение я словно попала в Москву, на Большую Якиманку, вернулась в детство… Около меня парень в телогрейке, щеки — не поймешь, то ли грязные, то ли небритые.

— Борька, неужели это ты?..

Сквозь грязь на лице парня проступила краска.

— Борька! — бросилась я ему на шею. Да, это был он, друг моего детства Борька Шеремет, сын режиссера, самый хороший паренек из счастливых дней моей юности.

— Галька!..

И мы расцеловались.