— Ишь ты ранняя какая! — удивилась она, открывая калитку навстречу мне.

Мельком я заметила ее пристальный, изучающий взгляд. Цепкие глаза ее как бы пытались ощупать, вывернуть меня наизнанку. Ох уж эти свекрови! Но я и виду не подала — отшутилась, и мы, как только я переступила порог, обнялись и расцеловались.

Незаметно за приготовлениями пролетело утро. Валька с отцом ушли в магазин.

Народу набралось в небольшой домик Пересядько много, но моих никого не было. Я сидела как на иголках, то и дело выскакивала из-за стола, бросала тревожные взгляды на дверь. Радость моя понемногу начинала исчезать. Не о такой свадьбе мечтала я. Пили много, то и дело кричали «горько», что-то все говорили, похваливали меня, но все было не то… Я страшно удивилась, когда в дом вошел Булатов… Ведь я его не приглашала!.. Но каково же было мое удивление, когда Булатов поцеловался с матерью Валентина! Перехватив мой недоумевающий взгляд, Валентин пояснил:

— А разве ты не знала, ведь он… мамин брат, дядя мой…

Я настолько была поражена этим открытием, что не смогла в течение минуты выговорить и слова. Вот это да!

Булатов подсел ко мне и, подавая рюмку с водкой, сказал:

— Ну что ж, племянница, чокнемся за новое родство. Доволен, что наш Валька отхватил себе такую красавицу. Один тебе совет — заставь его, тюленя, учиться. — Потом, прищурив глаза, как бы о чем-то задумавшись, секунду-другую молчал и вдруг проговорил с усмешкой:

— Эх, племянница, жизнь каждого из нас то гладит, то кует, то в лоб, то по лбу огреет. Не будь дурочкой — подальше от всяких дрязг, особенно споров с начальством…

Я с возмущением взглянула на Булатова и опустила глаза. Мне не хотелось пить с ним. Когда сдвигаются рюмки, сближаются и души людей. За произнесенным тостом слышится звон и искрится вино: я знала, что искорки эти высекаются дружески столкнувшимися людскими сердцами. Нет, я не хотела пить с человеком, который плохо поступил с моими товарищами и со мной самой. Мне было неприятно, что этот человек оказался моим родственником. Я молчала, А он, очевидно поняв мое настроение, поставил рюмку на стол и обнял меня.

— Не люблю силой навязывать тоста. Не хочешь — не надо, — сказал он и на минутку задумался, потом вдруг снова оживился и, улыбнувшись, опять поднял рюмку. — Хватит ершиться. Валентин, разрешаешь поцеловать твою жену?

Мне захотелось ударить его по жирной, самодовольной физиономии, но я сдержалась и, чтобы показать, что мне все нипочем, тоже подняла рюмку и сказала:

— Выпьем за наше счастье!.. — И чуть не заплакала: где же мои друзья, почему они оставили меня в такую минуту?

Свадьба шла своим чередом. Большинство гостей оказались украинцами. За столом вскоре грянули песню «Ой, на гори тай женци жнуть». Какой-то рыбак, настоящий Мазепа — широкоплечий, с усами, пошел плясать гопак, А я сидела словно не на своей свадьбе — хмурая, вот-вот заплачу. Валентин пил, будто совсем забыв обо мне. А когда в дом вошел Карпухин, он сразу потянулся к нему из-за стола, обнял и закричал:

— Вот душа-человек! Спасибо, Петр Федорович, спасибо! Теперь, считай, все мои друзья тут, никто не побрезговал, а вот Галина дуется — забыли ее кореши. Может, мимоходом постучать к ним в окошко?

Булатов что-то зашептал на ухо Карпухину, и тот стремительно выскочил, так же, как и появился.

Я встала из-за стола и только хотела выйти на улицу, как по знаку Булатова заиграл баян и Семен Антонович пригласил меня танцевать.

— Ну вот, Галинка, все и уладилось, и ты теперь наша, камчатская, понимаешь, камчатская! Камчатка любит людей смелых, сильных, а не хлюпиков, держись за меня — не пропадешь!

— А я бы и без вас не пропала.

Булатов рассмеялся.

— Да, но предпочла поскорее избавиться от палатки и трудностей и кинулась к мужу под крылышко!

Говорил все это Булатов с прежней улыбкой, в тоне его голоса чувствовались назидательные нотки, будто я была для него не инженером, а совсем беспомощной, сопливой девчонкой. Я терпела его ради приличия. Как только кончился вальс, я нашла в общей куче одежды свое пальто и, пользуясь суматохой, незаметно выскользнула из дому. Оказавшись одна, смахнула слезы. Ну и свадьба!.. Потом подошла к бараку, остановилась. Ключей от комнаты у меня не было. Куда идти? В палатку?.. Да, но там ребята… мои бывшие друзья… Они причинили мне боль, не поздравили. Хоть бы предупредили, что не придут. Так я думала в эту минуту, а ноги тем временем вели меня в палатку…

Навстречу шел Карпухин.

— Вы за ними? — кивнул он в сторону палатки. — Не дозоветесь!

— Пошли вы!… — крикнула я и вошла к своим друзьям.

Все дома, смотрят в пол, молчат. Я тоже. Села на свой топчан и заплакала. Подскочила Лена, за ней Шура.

— Галка, что с тобой? Почему ты здесь?..

— Почему, почему! Сами знаете, почему… За что вы так обидели меня?

Лена молчала, Шура тоже, а ребята о чем-то тихо перешептывались. Потом ко мне подошел Сашка Полубесов.

— Хочешь знать правду?

— Да.

— Саша, сегодня не надо, ведь у нее свадьба, не надо, — умоляюще проговорила Лена.

— Нет, надо! Тем более если сама хочет этого. Хочешь?

— Хочу.

— Так слушай. Ты должна быть прямой и честной. Такой и знали тебя в Панине, с тебя брали пример, с тобой поехали сюда… Толя Пышный любил… хотя знал, что тебя любит Игорь. Ну, и комкал, прятал в себе, понимаешь, это самое… Мы надеялись, берегли, а ты, как последняя…

— Сашка! — закричала Лена.

— Продолжай, — твердо сказала я, и мне показалось, будто Сашка не мораль читает мне, а подносит кубок с горьким зельем, я его неторопливо должна выпить до дна, каплю за каплей… Пусть говорят. Если бы они молчали, я бы сошла с ума. Пусть говорят! Значит, я еще им чем-то дорога — ругать могут только своих.

Слова Сашки рушились на мою голову, как обвалы грома. Я была ошарашена. Какая нелепость: выходит, Толька любил меня… Странно. Это никак не укладывалось в моем понятии. Неужели он из-за меня поехал на Камчатку? Но почему тогда Толька ни словом, ни намеком, ни взглядом не выдал себя? Я ничего не примечала в нем. Впрочем, настоящие мужчины умеют не выдавать своих чувств. Неужели я стоила того, чтобы из-за меня… Значит, Толька прятал в себе, комкал, потому что Игорь… А думал ли Игорь по-серьезному связать свою судьбу с моей?

Сашка продолжал язвить меня тяжкими упреками. Наконец я не выдержала его обвинений, опустила голову, но все равно чувствовала, как он сверлил меня злыми глазами. Я присела на Шурину койку. Я боялась встретиться взглядом с Толей. Мне было стыдно за то, что я оказалась неотзывчивой, сухой. И вот теперь все от меня отвернулись. Мне стало обидно и больно. Я опять поднялась и подошла к Сашке, хотела взять его за руки, заставить замолчать, выслушать меня. Ведь я не такая, как он говорит обо мне. Стараясь подавить в душе смуту и отчаянно злясь, я неожиданно стала задирать Сашку:

— Продолжай, Саша!

Полубесов оглянулся, как бы ища поддержки у ребят, и, убедившись в том, что все на его стороне, снова впился в меня глазами.

— Ты, Галька, сделала нам больно: не по праву занимаешь комнату. Ты должна отдать ее более нуждающемуся, ну хотя бы Лене с Лешкой, у них скоро будет ребенок. Или вон инженер вчера приехал с мальчишкой. Тебе было и здесь неплохо, а уж если приспичило выходить замуж, могла бы у его стариков пожить — у них свой дом.

Я слушала, и мне казалось, что говорит Сашка не обо мне, а о каком-то другом, очень плохом человеке, которого осуждала и я сама. Но вот он назвал и его, Валентина…

— И что ты нашла в этом маслопупе, ну, скажи? Ей-богу, когда я узнал о твоих шашнях, мне захотелось набить вам обоим морды.

Лицо Сашки нервно передернулось и стало багровым. Сашка закурил, жадно проглотил несколько затяжек. Я встала и хотела было попросить у ребят прощения, хотела сказать, что не нужна мне комната, что мне лучше остаться с ними в палатке, но в это время вошли Валентин и Булатов, и я, подбежав к Вальке, к своему Вальке, сама не зная, откуда взялись слова, выкрикнула вдруг безрассудно, сверкнув по ребятам косым взглядом: