С высоты своего огромного роста тот задумчиво смотрел на макушку командира.

— Та, мабудь, правильно… Вот каток треба заменить. И трак словно собака выкусила, тоже треба заменить…

— Треба так треба… — Воскобойников вдруг остановился и повел носом. — Кухня приехала, Дорошенко! Борщом хохлацким запахло!

— Аг-ха! — не кашлянул, а вроде как из пушки-сорокапятки гахнул недовольный Дорошенко. — Овсянкой воняе… Каждый день овсяна каша. Ржать почнемо, як кони. — И опять: — Аг-ха!

— Предрассудки, Дорошенко. Мне вчера знакомая бабушка целого петуха, сварила, а я не кукарекаю!

— Та петушиного в тебе богато…

— Отставить, Дорошенко! — И Воскобойников полез в танк за котелком и ложкой.

На полянку, скрипя полозьями, въехала походная кухня, поставленная высокими колесами на крестьянские розвальни. Неподкупно суровый повар привязал к головкам саней вожжи, натянул поверх стеганки халат и, взобравшись к котлу, взял в руки огромный черпак, царственно, чуточку небрежно откинул крышку: подходи, чумазые! Вместе с паром на поляну пахнуло таким духовитым, столь щедро заправленным луком и салом борщом, что у Табакова даже скулы свело и рот мгновенно наполнился голодной слюной. Загремели котелки, затопали сапоги и валенки танкистов, ринувшихся к кухне.

Пожалуй, нигде, никогда не бывает такого развеселого скопления солдат, как у походной кухни! И чего тут только не услышишь! Радующийся желудок развязывает языки, наперчивает шутки.

Повар строг, неулыбчив, но остер на язык, от всех успевает отбрехиваться.

— Кормилец, добавь полчерпака!

— Фриц добавит, милольстивый государь…

— Больно суров, кормилец, раздвинь улыбку на ширину приклада!

— Не валяй дурака, двигай…

— Не я тебя ставил к котлу, не мне тебя и валять!

Угрожающий взмах черпака, и любитель добавки под гогот бойцов ныряет в толпу. Повар замечает в стороне унылого пехотинца без котелка:

— А ты чего скучный, Пономарев? Стоишь как выпросительный знак. Иль теща померла? Подходи, со дна зачерпну!

— Хвораю, брат. Есть болезнь — болеешь, и болеть хочется. Хорошо, что кустов много…

— Товарищ главпузо, мне со дна…

— Подумаю. Парень ты ничего, да походка у тебя меньшевистская. Сутулишься, ногами шаркаешь…

— И зад клином! — вворачивают со стороны. — Им хорошо крученые дрова колоть!..

Тобидзе подбежал к Табакову, вытянулся, бросив на мгновение руку к шлему, доложил о результатах атаки. Потери ощутимы: два легких танка сгорели вместе с экипажами, в роте автоматчиков убито восемнадцать, ранено девятнадцать бойцов, словом, треть роты выведена из строя. Окопы противника батальон взял, а из деревни не выбил: там, в подвалах и блиндажах, оборудовано множество огневых точек, артиллеристы их не подавили.

«Нет снарядов, не хватает снарядов! — подумал Табаков. — А ведь в прошлой мировой семьдесят пять процентов всех потерь войска несли от артиллерии…»

Ординарцы принесли им котелки с борщом, и Табаков с Тобидзе присели на ствол молодой сосны, срубленной снарядом. Табаков полагал, что ему и двух котелков не хватит, а есть расхотелось после пятой ложки. Он вернул котелок ординарцу. От каши отказался.

— Плохо, Иван Петрович? — перестав хлебать, Тобидзе подрожал черным зрачком, всматриваясь в лицо Табакова.

— Хорошего мало, Леон… Однако личные неприятности не стоит возводить в мировую скорбь. — Табаков поднялся. — Поторопи народ с обедом, сейчас должны прибыть командующий фронтом Жуков и член Военного совета Булганин.

Тобидзе вскочил.

— Что же вы мне раньше, товарищ подполковник!..

— Пусть народ после боя подзаправится…

Минут через десять с НП дивизии позвонили: высокое начальство выехало!

Танки взрокотали, начали выстраиваться на поляне. Воздух наполнился запахом сгоревших солярки и бензина. А вскоре Жуков, Булганин и командир дивизии, оставив автомобили у опушки, шли перед шеренгой танкистов в синих и черных комбинезонах, перед счетверенным строем роты автоматчиков в белых маскхалатах. Потом Жуков остановился и, заложив руки за спину, сказал:

— Рад познакомиться с вами, воины отдельного танкового батальона. О вашей отваге, о ваших подвигах не буду распространяться, скажу одно слово: мо-ло-дцы!

Строй радостно шевельнулся, но промолчал, хотя, наверное, надо бы было одной грудью, одним дыханием выпалить: «Служим Советскому Союзу!» Да ведь командующий сам сбил с толку, не поздравил, а, как-то не по-уставному, похвалил. И уступил место Булганину. Тот покашлял в перчатку, в свою изящную бородку.

— От имени Президиума Верховного Совета СССР я вручу отличившимся воинам правительственные награды. — Опустил глаза на развернутый в руке листок. — Командир батальона подполковник Табаков награждается высшей наградой Родины орденом Ленина. — Он протянул свободную руку к адъютанту, взял орденскую книжку с коробочкой.

Табаков прошагал к нему негнущимися ногами. Чего угодно ждал, только не награды. А Булганин тянул к нему руку для поздравления. Пожал его руку и Жуков, удержав Табакова возле себя. Пожимая руки Тобидзе, Воскобойникову, Дорошенко, остальным, кому Булганин вручал награды, он с пристальным дружелюбием поглядывал на невысокого командира.

— Определенно, я вас где-то встречал, подполковник. На Халхин-Голе?

— Так точно, товарищ командующий. Одиннадцатая танковая бригада…

— Эта бригада была грозой для японцев. Рад видеть вас в здравии.

— Спасибо, товарищ командующий…

Много ли человеку надо. Два-три добрых слова — и он по-другому мир видит. Праздничными показались крупные редкие снежинки, парашютиками оседавшие на поляну, на белую броню, на подтянутых танкистов, успевших смыть пороховую копоть с лиц. Вокруг рубиновой выпуклости новенького привинченного ордена на груди Воскобойникова они образовали нарядный белый венчик. Желто-синим огоньком порхнула по веткам синица. Точно крылом струну задела: дзинь! И еще: дзинь-дзинь! И вниз осыпается шелковый шорох стронутого снега.

Дали команду распустить строй, и экипажи пошли по машинам, приподнято, оживленно переговариваясь. Жуков направился к одному из танков, поставил ноги чуточку врастопырку, по-кавалерийски. Заложив руки за спину, обошел, цепко осмотрел со всех сторон. Даже под днище заглянул. У громоздкой машины настораживали неудачный наклон броневых листов, неуклюжая тяжелая башня, большие навесные фальшборта, прикрывающие ходовую часть. От подобных фальшбортов советские танкисты давно отказались. При движении по раскисшим дорогам под них столько грязи набивается, что или катки летят, или двигатель глохнет от перегрузки. Взгляд — на Табакова:

— Английский?

— Так точно! Английский средний танк «матильда». Неделю назад получили.

— Хорош?

— Дареному коню в зубы не смотрят…

— Мы золотом и кровью за них расплачиваемся! — жестко обрезает Жуков. — Конкретнее.

— Хорошая лобовая броня. Шестьдесят миллиметров. На дизельном топливе. Это достоинства. Недостатки: мощность двигателей мала. В два с половиной раза ниже, чем у нашего «Т-34». Отсюда неудовлетворительные скорость и маневренность. Мал запас хода. Слабо вооружение — сорокамиллиметровая пушка. Неустойчивость. Даже на небольшом косогоре легко перевернется набок. Танкисты говорят: недоумок.

— Спасибо.

Жуков пошел к автомашинам. Думая об английском танке, представил себе черную полярную ночь. Холод, мгла, штормующее море. И в море том — караваны судов, молчаливые, настороженные, без огней. На каждом шагу подкарауливают их фашистские подводные лодки, крейсеры, бомбардировщики. Удар торпеды, и на мгновенье ночь озаряется всплеском пламени, по волнам разносится эхо взрыва. Пучина поглощает разломившееся судно, людей и грузы. Бесценнейшие грузы: танки, самолеты, орудия, боеприпасы… Долог, тяжел, драматичен путь от Британии до портов СССР. Этот танк проделал его, чтобы здесь, в Подмосковье, получить хлесткое — недоумок! Благодарят за хорошее. Недели две назад Сталин негодовал, когда ему доложили, что грузы, прибывающие из Англии, плохо упакованы, особенно — самолеты. Они поступают в разбитом виде. Сталин сказал: «Кровью и золотом — за металлолом! Это похоже на Черчилля…»