Он замолчал, ожидая, что Жуков резко возразит. Тот промолчал. Видимо, прикинул, что могло случиться, если бы штаб армии перебрался ближе к Москве, в Лаптево. Когда штаб покидает осажденный город, это, как ни крути, деморализует остающиеся войска и население. Сейчас он не в дальнем Лаптеве, а в центре Тулы, на углу Литейной и Арсенальной. И войска, население знают это. Как защитники Москвы и москвичи знают о том, что в тяжелый для столицы час Центральный Комитет партии, Наркомат обороны и сам Сталин не покинули ее.

— Какие меры принимаете? — в голосе Жукова стих рокот.

— Стрелковый полк Веденина начал бой за освобождение московского шоссе. Кроме того, ряд соединений армии готовят удар по каширской группировке противника.

— Какая вам помощь нужна?

«Вот это деловой разговор! — повеселел Болдин, вглядываясь в расстеленную карту. — Значит, будем, будем тебя бить, хвастливый Гудериан! — Он на мгновение представил себе немецкого генерала, стоящего вот так же перед картой. — Да ведь у тебя еще более хреновские дела, чем у меня! Ты ведь запутался в этих шальных, опрометчивых ударах во все концы! Мы у тебя и спереди, и с боков, и сзади. Берегись: медленно запрягаем — быстро ездим!..»

Жуков усмехнулся, услышав помолодевший голос командарма.

— Товарищ командующий, прошу с севера вдоль московского шоссе навстречу веденинскому полку пустить танки.

— Прикажу! Но и вы принимайте решительные меры по ликвидации вражеской группировки, перерезавшей шоссе. — Жуков положил трубку.

Танковая дивизия, которую обещал Жуков, пятого ноября прибыла с Дальнего Востока.

Табаков принял полк. Поняв, что о нем, Табакове, позаботились Жуков или Булганин, а может быть, и оба вместе, он решил воспользоваться этим и в управлении кадров фронта выцыганил Леона Тобидзе с Воскобойниковым и Дорошенко. Веселее воюется, когда рядом старые боевые товарищи. Леон стал комбатом, Воскобойников — командиром взвода. А особой радости — ни у одного. Пересесть с замечательной «тридцатьчетверки», маневренного «БТ-7» или даже с неуклюжей «матильды»-англичанки на слабенькие «Т-26» — какая радость. Понимали, конечно: на безрыбье — и рак рыба, придет время — будут хорошие танки, а пока что нужно воевать и побеждать тем, что есть.

После разговора с Болдиным Жуков приказал дивизии Реута немедленно выдвинуться в район вражеского прорыва и, разгромив противника, освободить шоссе и железную дорогу Москва — Тула. На коротком совещании у командира дивизии было принято предложение Табакова: атаковать немцев с ходу, без предварительной артиллерийской подготовки. Свое нестандартное предложение он обосновал несколькими причинами. Всякая артподготовка настораживает противника, он сжимается в пружину для отражения атаки. Огонь должен вестись по хорошо разведанным, конкретным целям и при достаточном количестве снарядов. Ни целей, ни снарядов дивизия почти не имела. Стало быть, нет резона и предупреждать противника об атаке малоэффективной артподготовкой. Кроме того, начавшийся сильный снегопад с ветром на нет сводил преимущество немцев в самолетах, связывал действия их танков. Ударом с ходу, сказал Табаков, дивизия навяжет врагу свою волю, принудит сражаться оружием ближнего боя — винтовкой, автоматом, гранатой, орудиями прямой наводки и даже врукопашную, то есть тем, чем, дескать, мы сейчас сильны. Чтобы не терять понапрасну танки, использовать их из засад и там, где понадобится развить наметившийся успех, где противотанковые огневые средства противника будут подавлены артиллерией.

Выслушав командиров, Реут поднялся и придавил огромной пятерней расстеленную карту.

— Так, — сказал он и с карты перевел глаза на раскаленную докрасна «буржуйку», будто заинтересовался вдруг пальбой свежих березовых поленьев, всунутых расторопным ординарцем. Зачем-то перевел взгляд на жестяное колено трубы, выведенной в форточку. Труба гудела и потрескивала. Реут по-мальчишески шмыгнул простуженным носом, похожим на ржавую шелушащуюся картошку, и уставился в Табакова: — Так. Приказ таков. Вы, товарищ Табаков, наступаете в центре, вдоль линии железной дороги. Ваша задача — выбить немцев со станции. Вас поддержит артиллерийский полк. Танкисты подполковника Малова выходят к шоссе Тула — Серпухов и очищают его от врага. Мотострелковый полк Хафизова идет левее железной дороги… Совместно со стрелковой дивизией сибиряков внезапно навалимся на прорвавшегося врага и уничтожим его. До начала боя хранить радиомолчание. Сноситься только через связных. К местам сосредоточения выдвигаться скрытно. — Реут сделал паузу и оглядел присутствовавших командиров. — Вопросы есть? — Взгляд его вновь остановился на Табакове. — Вопросов нет, но вы чем-то неудовлетворены, подполковник?

Табаков встал со стула.

— Я готов к выполнению приказа.

— Но приказ вас не удовлетворяет?

— Нет.

У командира дивизии катнулись массивные желваки под широкими мужицкими скулами, на серые глаза его словно бы тень пала, но сейчас же они просветлели, стали чистыми и холодными. Так с лезвия хорошей бритвы мгновенно сходит парок дыхания. Реуту вспомнились слова из служебной характеристики на нового командира полка: отличается прямотой, даже резкостью, инициативен, настойчив при отстаивании своего мнения… Скользнул взглядом по его орденам: ни у кого из присутствующих нет столько, в том числе и у него, комдива. Может, именно это отличие заостряет грани табаковского характера?

— Почти все ваши предложения приняты…

— Кроме главного!

Реут снял с «буржуйки» зафыркавший медный чайник и налил в эмалированную кружку кипятку. Не поднимая головы, бросил:

— Все свободны. — Сам с кружкой отошел к окну.

От штаба дивизии до расположения полка километров десять — двенадцать зимнего проселка. Он застекленел от гололеда и весь в раскатах, набитых машинами и санями обозников. Кое-где дорогу перехватили наметы снега. Разыгрывалась метель. Как ни поторапливал Табаков, шофер то и дело тормозил или переходил на низшую передачу. Раза два на раскате так кидануло — едва «эмка» не опрокинулась.

— Лихо, брат, лихо! — говорил при этом комиссар полка, прыгавший рядом с Табаковым на заднем сиденье, и как то очень уютно, по-стариковски покрякивал и шуршал новеньким, необмятым полушубком, от которого остро пахло овчиной.

Табаков чувствовал, что своими репликами комиссар хотел расшевелить его, вызвать на разговор, на откровенность. Когда Табаков прибыл в дивизию, сразу спросил: кто комиссаром в танковом полку? Видимо, Реута насторожил вопрос. Почему о комиссаре в первую очередь спросил, не о заместителях, не о начальнике штаба? Возможно, полагает, что причина первых неудач и больших потерь бригады заключена в слабой политико-воспитательной работе среди бойцов и командиров?

И — вопросом на вопрос:

— Почему именно о комиссаре спросили?

— Хочется знать, кого обретаю, потеряв друга. — Табаков коротко рассказал о Борисове.

— Понятно. Думаю, вам повезло. Комиссар Земляков из московских ополченцев. Преподавал историю в институте. Отлично знает немецкий язык, так как во время первой мировой войны был в германском плену. Храбр. Умеет находить общий язык с бойцами…

Был разговор пять дней назад. Дни эти прошли относительно спокойно: дивизия почти не принимала участия в боях, залечивала раны и набиралась сил.

Машину кидало, и Земляков никак не мог свернуть самокрутку, махорка сыпалась на колени.

— Остановите! — приказал Табаков шоферу.

Тот вильнул к обочине и остановил машину, непонимающе оглянулся. Земляков, улыбаясь, склеивал цигарку языком. Табаков мотнул подбородком:

— Езжайте!

— А на комдива не след обижаться, — с той же улыбкой сказал Земляков, затягиваясь так жадно, что из цигарки стрельнули искры. — У него конкретный план командующего: немедленно очистить шоссе и железную дорогу. Немедленно, Иван Петрович. Ибо отрезанной Туле необходимы продовольствие, боеприпасы, людские пополнения.

Табаков отмолчался. Свое мнение он высказал на совещании у комдива, комиссару оно известно. Табаков предлагал концентрированным ударом отсечь прорвавшуюся группировку от основных сил немцев. Очистка шоссе и железной дороги могла задержаться на день-два, зато вражеские части, оказавшись в окружении, были бы уничтожены или пленены. План комдива предусматривал одновременный удар почти по всем очагам сопротивления, из одной точки — врассыпную, веером. Это, быть может, эффектно, быть может, обескуражит противника внезапностью, но, почувствовав собственную неустойку, он сможет организованно отступить или запросить подкрепления. Будь отсечен мощным ударом танковой и стрелковой дивизий, враг оказался бы в безвыходном положении. А на войне только уничтоженный или плененный противник не поднимает вновь оружия.