— Я тя научу свободу любить! Это не на Рябушинских работать!

Макаровский и бровью не повел. Сел в кресло. Закинул ногу на ногу.

— Георгий Никитич, вы эту игрушку уберите. Человек я нервный и очень сильно пуганный. И мой вам совет, бросьте свои партизанские привычки.

— Я те брошу! Я тебе так брошу! Я вам покажу…

— На «вы» перешли, это уже хорошо. Вот так и надо, — продолжал Макаровский как ни в чем не бывало. — Автомобиль — сложная машина, его мало построить, его еще надо довести до кондиции.

Управляющий двинул кулаком по столу. Раз, другой. Но уже ясно было, что остывает.

— Ладно, — сказал, — вы меня, одним словом, Сергей Осипович, простите, я ведь тоже, как это сказать, человек. Ну, что ж это происходит! Ну, что ж это такое! Сколько ждать еще можно?

— Все готово. Теперь только терпение.

В механосборочном на козлах уже собирали вторую машину, а рядом с ней третью. До седьмого ноября оставалось четыре дня. Четыре.

Десятый грузовик закончили шестого ночью. Окрасили в красный цвет революции, поставили сушить. К утру он обсох, но был липким, когда до него дотрагивались, на красной эмали оставались следы.

Все десять машин выстроили в ряд. Гудели моторы, из выхлопных труб вырывались клубы серого дыма. Пели шестерни в коробках передач. Шоферы ходили вокруг машин. Подкачивали баллоны, ставили зажигание.

— Ну, тронулись! — распорядился управляющий. — По машинам! Давай, давай!

Колонна двинулась. Соблюдая дистанцию, выкатились из заводских ворот. За рулем головного грузовика сидел инженер Ципулин — гордый, красивый, в черных перчатках с крагами. Куртка на нем была кожаная, блестящая, а брючки старенькие, но кто заметит, когда сидишь. Встречный ветер рвал кумачовое полотнище, прикрепленное по борту толевыми гвоздочками: «Рабочий-хозяин строит автопромышленность, которой не было у капиталиста-хозяина!» Ципулин! Эх, Ципулин, красный герой, сердце сейчас вырвется из груди.

Когда въезжали на Красную площадь, оркестр в длинных кавалерийских шинелях, блеснув медью, заиграл было «Встречный марш», но звуки марша тут же и потонули в рокоте моторов, в нескончаемом «ура!» и «даешь!».

Грузовики были красные, как знамя. И даже еще красней. Наши грузовики.

— Да здравствуют советские рабочие!

— Ура!!!

— Да здравствует товарищ Ципулин!

Вся амовская колонна, все те слесаря, токаря, литейщики, кузнецы, обойщики, сверловщики, инженеры и служащие конторы: счетоводы, бухгалтеры, курьеры — все, кто гордо ехал на десяти красных грузовиках, и те, кто поспевал следом, потому что на всех — куда там! — места не хватило, запели «Вихри враждебные».

Управляющий Георгий Никитич с глазами, полными слез, с учащенным сердцебиением от восторга и радости, его охвативших, пел вместе со всеми, и ему казалось, что над площадью из всех голосов громче всех поднимается его голос, забирает вверх к куполам Василия Блаженного и скачет в четком ритме по зубцам кремлевской стены, как по клавишам.

Расцеловав всех, кто оказался рядом, Георгий Никитич уже за Каменным мостом сел в свой «протос» и разрыдался. Сдали нервы. Кузяев опустил боковое стекло.

— Никитич, ты это… ну… успокойся… Никитич… Ладно.

— Ой, Петя, сил нет… До какого же счастья дожил…

А между тем в заводской столовой, украшенной флагами и портретами вождей мирового пролетариата, готовились к торжественному собранию и ждали гостей из ВСНХ, Моссовета, ЦУГАЗа, Металлургтреста, Госбанка… Ждали делегаций от «Динамо», «Серпа и молота», «Красного пролетария».

пели заводские синеблузники, маршируя по сцене под баян. И весь зал подпевал:

У заводской проходной возле десяти красных грузовиков шумела, двигалась толпа, и в ртутной глубине автомобильных фонарей отражались возбужденные лица, головы, спины.

Вспоминали события дня. На Театральной площади, возле здания Автоклуба, когда колонна остановилась, чтобы проверить моторы и подождать отставшую машину, к ним вышли работники клуба и его старые члены, еще с дореволюционным стажем. Начались вопросы, и удивление было чрезвычайное.

— Один дядёк грузовик наш со всех сторон обошел, все клейма осмотрел, ажно под картер заднего моста подлец, гриб старый, и все не верит, что наши машины! «Какого, — спрашивает, — завода?» — «С АМО!» — «АМО, — твердит, — машин не выпускает». А вот и ваша ошибочка в полном понимании проблемы, чтобы в другой раз не допытывался, неужто сами сделали. Сами!

— Чего один! Считай, каждый спрашивал!

— Шоферам почет! Товарищ Ципулин, сядьте за штурвал, покрасуйтесь, а мы поглядим. «Ура!» крикнем.

— Да здравствует товарищ Ципулин!

— Ура! Ура!..

5

В судьбе не всякого инженера бывает свой звездный час. Это даже и непонятно, где отмеряется, кому, за заслуги, за услуги, за выслугу лет, трудом, восторгом, интуицией зарабатывается? А разве не важно еще и вовремя поспеть, когда притихло все в смиренном ожидании, а ты вот он я!

Олег Николаевич Булыков считал себя удачливым человеком, у него все хорошо в общем-то складывалось, но звездного часа, так, чтоб потом всю жизнь взахлеб, будто крылья за спиной и хруст перьев и непроходящее ощущение, что не зря прожито, у него не было, он это про себя знал и, надо сказать, не очень огорчался: современный человек, на кого жаловаться? кого винить? На общем фоне он был из молодых, да ранний, лучше многих, а то мы про других не знаем, кто чего стоит. Он делал свое дело и старался думать, что хорошо.

Однажды попался ему в руки иностранный журнал на английском языке, и он, забравшись в холодную постель, углубился в чтение. Было это в Японии, куда ездил он по своим автомобильным делам, в гостиничном номере, наполненном неживым кондиционированным воздухом и запахом лимонного (грейпфрутового?) аэрозоля, которым, он видел, две горничные в цветных кимоно фукали на стены и в потолок. Он шел по длинному коридору и видел, как работали эти две трудящиеся японки, обычные женщины, только обе в кимоно. Одна катила пылесос, включала в штепсель у двери и начинала швабрить пол, вторая, которая толкала следом тележку с бельем, стелила постель, вытирала пыль с подоконника, со стола, ставила на место пуфик, — в каждом номере один и тот же пуфик, — затем обе разом кончали свое дело и, выходя, фукали из пластмассовых баллончиков одна влево вниз, другая вправо вверх — и пошли дальше. Работали, как на конвейере. Красиво работали, но это так, к слову.

Булыков погасил верхний свет, включил настенную лампочку, освещавшую ровно журнальную страницу и больше ничего, и принялся читать. У него была многолетняя привычка читать на ночь. Каждый вечер сорок пять английских минут перед сном, чтоб не забывать язык англосаксов. В этом плане он держал себя в строгости, никаких поблажек не допускал, литературу выбирал подходящую, и журнал, разумеется, был технический, посвященный общим проблемам машиностроения. Но редакция наряду с серьезными статьями посчитала возможным поместить тест, для того, чтобы каждый читатель при желании мог бы выяснить иерархию своих потребностей. Вот так. Булыков потянулся, взял с пуфика шариковую ручку, приступил к выяснению. Там был ряд вопросов, и за каждый ответ полагалось то или иное количество очков. Все они складывались, и по сумме на следующей странице можно было получить ответ.