- Ничего не жалеет. И денег даст, и харчи, и если надеть что - тоже даст.
- А ты ему?
- Я для него - все, - со страстью ответил парень. - Я ему всем обязанный!
- А как на злое дело пошлет? Пойдешь?
- Этого вы мне, гражданин начальник, не шейте. Это уже не по делу.
И снова подобрался весь, закаменел на стуле.
Ивакин внимательно смотрел на него.
- Значит, велит избить - побьешь. Велит ограбить - ограбишь. Даже если четверо на одного.
- Ничего я про ваши намеки не знаю, - решительно сказал Воротняк. - Мимо шел…
- Откуда шел? С кем?
Воротняк заговорил вполголоса, доверительно и ровно, о друзьях, с которыми гулял на окраине (в противоположном вокзалу конце города), о девушке, которая была с ним. И наблюдал невозмутимо, как вызывает Ивакин своих работников и рассылает по его адресам - за парнями и девушкой.
Сказать бы сейчас Воротняку, что узнан. Так и подмывает сказать. Но говорить нельзя, рано еще говорить и самому думать об этом рано: солдат мог обознаться…
- Вадим Федорович, долго мне еще тут быть?
До чего прямой взгляд у парня, до чего обиженный голос!
- Придется обождать. Если действительно не виновен-хочется этому верить,-извинимся перед тобой.
«Хочется этому верить»… А ведь не солгал. Хочется верить, что Воротняк тут ни при чем. Стекла, может, бил спьяна, но к четверке той отношения но имеет. Не имеет отношения к тому, что люди в больнице, у одного проломлен череп и наступила слепота…
Так всегда у Вадима: нет радости, когда человек задержан. Пока идет допрос, пока видишь перед собой обыкновенного парня и еще нет уверенности в его вине, очень хочется верить - не он. А времени на поиск мало, и выходит - Вадим Ивакин против Вадима Ивакина. Будто не люди совершили преступление, а злые духи, и хочется верить, что этот сидящий перед тобой человек к преступлению непричастен. И когда уже доказано - бандит, и груз должен бы свалиться с души, Вадим не испытывает облегчения. Преступление раскрыто, преступник задержан, работа завершена, но Ивакину нет покоя. Ему нужно, жизненно необходимо сейчас же, не медля, повернуть какой-то рычаг, переключить сидящего перед ним человека- человек же он! - на другую волну. Но не существует такого рычага, человека не переключишь, не перемотаешь, как перегоревший трансформатор. И все же… Какие-то контакты нарушены, и если их выявить…
И будет он копаться в душе такого Воротняка, мучиться и искать: что нарушено, когда, где, почему,- и не найдет - времени мало, совсем нет времени. И будет ходить, налитый злой тяжестью, метать колкие взгляды из-под насупленных бровей (проступает отцовское), носить под сердцем душную злую тревогу, как мать дитя носит. Только тревоге его нет исхода…
Не успел выкурить сигарету, как снова вздрогнул телефон. Звонил Цуркан: девушка, названная Воротняком, вторую неделю в Болгарии.
- Зайди на обратном пути в бюро интуризма, возьми официальную справку. Все.
Бросил трубку, посмотрел и в который раз подивился на этого стреляного Воротняка: разговор слышал, а реакции никакой…
И снова трубка, и дежурный уводит задержанного, и снова дежурный: вести в суд или повременить?.. Вот как…
Теперь звонки следуют один за другим, и входит кто-то, и выходит кто-то, и вот уже начальник отдела подполковник Шевченко: «Что нового в показаниях Воротняка?..»
Подполковник круглой бритой головой своей похож на поэта Шевченко, знает это и сходство с великим однофамильцем ребячливо подчеркивает: усы отрастил вислые и нет-нет да и ввернет в речь украинское словцо.
Уже и подполковник ушел. Вадим звонит в больницу - как состояние пострадавших: нужно вести задержанного на опознание. Может быть, трубку снимет Кира? Но трубку снимает старшая сестра отделения, и Вадим рад этому. Он совсем не знает, что сказать Кире, просто захотелось услышать ее отчетливый голос, спросить об Альке…
Положил трубку, забежал в комнаты к работникам, распорядился коротко и вернулся к себе. Закурил, взял в руки письма.
В коридоре послышались шаги, возмущенный голос: «Не имеете права!..» Дверь отворилась, в кабинет быстро вошла молодая женщина, крутощекое лицо пылает. За ней лейтенант Лунев - плотный, приземистый, по-медвежьи косолапый.
Женщина ринулась к столу.
- Начальник, я жа… - И осеклась, уставилась на Вадима круглыми глазами, ахнула и совсем иным, певуче-насмешливым тоном протянула: - Здра-ав-ствуй, бра-а-тец! Не признал?..
Вадим пристально смотрел на нее.
Лунев доложил: задержал возле рынка - продавала каракулевую шапку потерпевшего Бунькова. Шапку предъявили его жене и дочери, обе опознали.
- Говорит, ее вещь, на выпивку не хватило.
- А как же, братец, - в прежнем насмешливо-певучем тоне заговорила женщина.- Праздник, деньги нужны.
Вадим отпустил Лунева. Сказал тихо:
- Садись, Зина…
И молча, изучающе долго смотрел на нее. Трудно было поверить, что эта женщина, сбывавшая краденое, - Зина Ракитная, или, как он привык называть ее, - Юка, смешливая девочка с кудряшками вокруг лба и милым голоском: «Ты кому писать будешь, когда уедешь?..»
- А ведь я тогда влюбилась в тебя, дура,-грустно, уже без всякого наигрыша проговорила Ракитная и заплакала громко. - Ой, ду-у-ра!..
И так же неожиданно, как начала, перестала плакать, усмехнулась нагло.
- Знала бы, где тебя искать, шапку продавать не пришлось бы: денежки-то мои у вас, как в сберкассе… за десять лет, небось, и проценты набежали немалые!
- Расскажи о себе, - попросил Вадим. - Как все эти годы жила?
Зина рассмеялась.
- Твоими молитвами, братец! А еще Кириными. - И снова горько, без наигрыша, сказала: - Я беспамятная, зла не помню… И жизни своей не помню. Пробежали годы, меж пальцев утекли. Нечего рассказывать.
- Как к тебе эта шапка попала?
- Моя шапка. Любовник подарил. Уж и не помню, который… Ты меня отпусти, братец, все равно ничего не добьешься. Моя шапка, и все тут.
- Придется тебе про шапку рассказать, Зина. Хозяин шапки в больнице избитый лежит, ослеп. А ты бандита покрываешь.
Ракитная встала. Усмехнулась.
- Думала, у нас родственный разговор получится, а ты допрашиваешь… Ну чего смотришь?.. Доказательств у тебя нет, мало кто шапку за свою признает - все одинаковые, в одном магазине за одни рубчики куплены! А без доказательств ты меня держать не имеешь права, я законы знаю, ученая.
- Кто выучил?
- Не хочу больше с тобой разговаривать. Вызови косолапого, пускай проведет, куда надо. Я ничего, я обожду, пока время у тебя кончится и ты мне сам дверь на улицу распахнешь.
Когда ее увели, Вадим вытер испарину со лба. Закурил. Походил по кабинету и остановился у окна, за которым все было тихо, бело. Потянул ветерок - и улицу заволокло снежным дымом. А снег падал и падал, мелкий, бесцветный, из окна его не видно, только на фоне темной стены заметно: сеется невесомый сухой дождь.
Он прикрыл глаза, но белый туман не рассеялся, Вадим даже ощутил его ледяное прикосновение. Отер ладонями щеки, вернулся к столу. Опустил голову на руки.
Он силился вспомнить, как выглядит Ракитная, но из тумана проступило лицо Юки, каким оно было десять лет назад в тот вечер. Отчаянное лицо только что беспечной девочки, осознавшей в одну минуту, что рушится все.
Вадим снял телефонную трубку, набрал номер больницы, попросил Киру. «На операции?.. Нет… Ничего… Еще позвоню».
В кабинет входили люди, он говорил с ними, давал поручения, отвечал на вопросы и сам спрашивал, голос у него был обычный, и никто не заметил, что Ивакин отсутствует.
Потом его на несколько минут оставили в покое, и он снова перенесся домой, в Днестрянск, и снова увидел Юку. Но уже не ту, испуганную разоблачением, а веселую, ничем не омраченную, какой она предстала перед ним з день знакомства. Это был день его возвращения из армии и потому значительный и памятный для него, и сейчас, спустя десять лет, он перебирал подробности и пытался понять, как все это произошло и что, собственно, произошло…