Юрочка шабашил и шел в курилку к наладчикам. Курить ему не нравилось, но с первой получки он купил пачку «Тройки» и держал ее наготове, чтобы быть в полных правах со всеми остальными. Юрочку влекли разговоры. И не про хоккей (про хоккей можно было и в газете прочесть и по «Времени» послушать), а про женщин. Про женщин нигде и ни в каких источниках не сообщалось то, что в курилке. Во-первых, это были немножко другие люди и даже не совсем люди, потому что с особенностями характера. Которые иногда нормальный мужчина вынужден был разгадывать. Это сходилось с Юрочкиными ощущениями: женщины ему казались марсианками, из которых исключением была только мама. Мама была вполне нормальным человеком. Зато все остальные составляли таинственное сообщество, относившееся к Юрочке почему-то с легкой дозой насмешливости. Чем он заслужил несерьезность с их стороны — он не мог приложить ума. Ростом он был как все, как все работал, как все приглашал, скажем, девушку в кино, а она почему-то фыркала. Юрочке хотелось послушать, как в таких случаях поступают мужчины постарше, но у них такая тема в разговорах абсолютно не возникала.
Как с этим быть и как подходить к девушкам с сознанием такой неизбежности? Но хуже всего — всего хуже, что хотелось поскорее именно эту неизбежность постичь, добраться до нее как можно скорее. Разве в таких мыслях можно было признаться отцу? Да никогда! Отец жил совсем по-другому, разве возле него могли даже близко возникнуть подобные истории? Юрочка разрывался душой над открывшейся бездной: как может существовать такая черная пасть, почему никто ее не закроет, не уничтожит раз навсегда, ведь знают же о ней люди — и ничего, продолжают себе спокойно жить, как будто этого страшного и мерзкого нету вовсе.
Промучившись так, он взял да и спросил в курилке. Курилка ответила громовым хохотом молодых глоток, а обнаруживший тут Юрочку мастер пообещал, что позвонит отцу насчет его курения, и отобрал «Тройку».
После этого Юрочка влюбился. «Она» работала контролером на участке масок, сидела над светящимся изнутри столом-стендом в белых перчатках. Юрочка, кончив работу, подолгу простаивал за стеклянной дверью участка, глядя, как мелькают эти белые перчаточки, как сосредоточенно хмурится розовое лицо над прозрачным листом тонкого металла, как подрагивают зеленые цифры на электронном табло над головой девушки. Наконец она заметила его и спросила, что за парнишка там торчит. Юрочка вошел, солидно представился, а затем пригласил ее в кино. Избранница повела себя точно так же, как остальные: сделала круглые глаза и захихикала. Юрочка спустился в бытовку, заперся в пустой душевой и долго рассматривал себя в зеркале над умывальниками. На лбу и подбородке у него виднелись набухшие прыщики, но в целом это было вполне нормальное мужское лицо. Юрочка всегда старался, чтобы оно не оставалось без какого-нибудь следа работы: легкого мазка машинного нагара, пятнышка тавота, налета металлической пыли на щеке. Чтобы не оставалось сомнений, кто есть кто. Нет, в смысле внешности все являло порядок, и поведение избранницы оставалось объяснить лишь причудливой тайной женского естества.
Отец, возясь со своими конструкциями дома, часто рассказывал Юрочке, как преодолеваются разные хитрости материалов и узлов, показывал, как с ними обращаться, чтобы заставить действовать, и Юрочка примерно так представлял себе и единоборство с лукавым девичьим характером, который тоже надо понять и суметь взять в руки. Очаровательное существо в белых перчатках стоило борьбы.
Два раза судьба благоволила к Юрочке, и ему удалось блеснуть перед избранницей: отказал электронный счетчик, и Юрочка явился вместе с наладчиком, парнем довольно ленивым, охотно свалившим «эту мельтешню» на усердного ученика. Юрочка, ловко работая инструментом, не сомневался, что за ним следит восхищенный взгляд и что он оценен по заслугам.
Но оказалось, что все не так просто, и любовь действительно, как пишут в книжках, должна претерпеть испытания. Возле Юрочкиной милой наметился оператор фотоэкспонирования, обладатель усов и кудрей до плеч, который бессовестно использовал все перебои с поступлением металлической ленты для просиживания возле контролера в белых перчаточках.
Вскоре Юрочку осенила догадка, что они даже уходят вместе домой. (Или в кино?!) Юрочка перестал интересоваться мамиными пирогами, игнорировал суп, не слышал, что рассказывает отец о новой «машине» центробежного литья. Он обдумывал, как проверить свою ужасную догадку. Будучи однажды отправлен в подвальный склад за резцами для мастерской, он обнаружил, что из камеры транспортного путепровода открывается широкое поле обзора, откуда можно видеть всех выходящих из подъезда «Колора» в направлении автобусной остановки.
Лето уже набрало полную силу. В заводском пионерлагере отдыхала вторая смена ребят, и Таня нет-нет да и вздыхала ночью в ухо своему Валентину, что не пора ли проявить родительскую власть и велеть Юрочке закругляться с работой. Почти все каникулы парень на производстве, на носу восьмой класс, а мальчишка отощал совсем и ест плохо с переутомления. Но Фестиваль улыбался в темноте, вспоминая, как сын принес и выложил перед матерью первую получку, всю до тринадцати копеек мелочью. «Сынок, — сказала Таня, — ты бы хоть трешку зажал, вон как батька твой», — и вмиг показала тайный уголок за подкладкой Фестивалевого бумажника, где действительно хранилась вечная потертая десятка. «Ну, он все-таки депутат Верховного Совета», — оправдала она размеры суммы. И выдала Юрочке три рубля.
После первой получки Юрочка загордился, стал солидный, и речи быть не могло о применении родительской власти. Танины вздохи таяли безрезультатно. Неизвестно почему, она беспокоилась все сильнее, придумывая разные страхи относительно Юрочкиного здоровья, а в последнюю неделю уже прямо ждала со дня на день, что у сына откроется чахотка. Она твердила это Фестивалю, и тому становилось не по себе. Он думал о свойствах материнской психики, о неразумных силах души, плавящихся в чрезмерной любви к потомству, и не решался отвергнуть их благородство, ибо благородство всегда безрассудно. Фестиваль понимал жену, разделял с ней ее чувства, хоть и не опускался до ее предчувствий. Но тем не менее и ему вдруг становилось не по себе от ее вздохов. В конце концов он решил, что пора прекращать Танино беспокойство, а то она еще сама заболеет, чего доброго. Зачем жить в постоянном напряжении? Действительно, пора парню и отдохнуть. Наработался, хватит. Наверстает остальное в следующие каникулы. И вообще — вся жизнь впереди. Успеет еще.
И чтобы Таня окончательно успокоилась, Фестиваль обнял ее, шершавым ребром ладони отвел прядку волос со лба и прошептал, что завтра поговорит с Юрочкой. Как раз подоспел отпуск, можно им вместе поехать в деревню.
Назавтра у Юрочки было решено занять наблюдательный пост в транспортном отсеке, День выдался жаркий, и в холодильных установках на химическом участке предприимчивые ребята попрятали бутылки с пивом. Туда после обеденного перерыва стали потихоньку наведываться посвященные, из тех, кому заводская газировка казалась напитком недостаточно утоляющим. Среди жаждущих был и некий оператор Вова. Вова пел в ансамбле «Мотодром», владел диском «Вавилон» в исполнении Бонни-М, снял целую коллекцию слайдов со знакомыми девушками, ездил на мотороллере и притом обладал массой достоинств парня без затей, который никому не лезет поперек, а просто живет в свое удовольствие. Рабочее место Вовы помещалось у погрузочного окна конвейера, где он ставил кинескопы в подвески воздушного транспортера. Дальше пузатые стеклянные трубки уже плыли сами через все здание на склад сборочного цеха, то поднимаясь к потолку, то опускаясь и пересекая дорогу людям, напоминая горный подъемник для лыжников, где в легких стульчиках они бесстрашно болтаются над пропастью.
Вова пошел работать оператором на «Колор» потому, что жил неподалеку в новом микрорайоне. Что касается специальности, то ему было все равно кем. Он не видел смысла, как его родители, таскаться через весь город в «свои конторы». Какая разница, лишь бы близко. Все остальное Вову не волновало. «А я не карьерист», — отвечал он, если кому-то приходило в голову спросить его, почему он «не стремится». Втроем с родителями их зарплата составляла приличную сумму; на все, что надо, хватало. Одним словом, жили как все. О чем тут думать.