— Вот сейчас заряжающий посылает снаряд в ствол орудия… Наводчик наводит орудие на цель… А теперь замковый производит выстрел…

Все с напряжением ждали, но выстрела не последовало.

— Стреляющий испугался, — громко заметил Шани Финта.

Мы засмеялись. Командир бросил строгий взгляд на Финту, но затем и сам рассмеялся, а потом скомандовал:

— Огонь!

Как же испугался Фабиан! Он даже отскочил в сторону. Все опять громко засмеялись.

Побывали мы и на учениях. Правда, задействованы все были как подносчики снарядов. Плохо то, что мы многого не понимали. Особенно трудно нам пришлось на второй день: солнце жгло неимоверно. Пот лил с нас ручьем. После обеда мы перешли к преследованию «противника».

Ефрейтор Фазекаш советовал нам не пить много, так как после этого мы начнем сильно потеть. Но нас нельзя было остановить, рука сама так и тянулась к фляжке, и вскоре наши запасы воды иссякли.

Когда мы оказались в открытом поле, где не было ни малейшей возможности укрыться от солнца, нам приказали окопаться самим и отрыть укрытие для орудий. И все это нужно было сделать под палящими лучами, а кругом ни дерева, ни кустика.

Осмотревшись, я увидел вдалеке журавль колодца. Бросился к ближайшему орудию с криком:

— Ребята, быстро давайте мне свои фляги!

Собрав фляг двадцать, я подбежал к ефрейтору Фазекашу.

— Прошу разрешения сбегать за водой, — попросил я его. Ефрейтор инстинктивно потянулся за своей флягой, но рука его застыла на полпути.

Я стоял и ждал, не понимая, почему Фазекаш не дает мне свою флягу и ничего не говорит.

— Идите обратно в свой расчет, — наконец сказал он мне.

Я не пошевелился, тогда ефрейтор еще раз повторил мне эти же слова. Ничего не оставалось делать, как вернуться в свой расчет и раздать ребятам их пустые фляги.

Они по-разному отреагировали на это: Чюрош выругался, Финта пробормотал что-то невнятное, и только Сабо, солдат из числа старослужащих, сказал:

— Я так и знал, что он не разрешит.

Копали часа два. Все измучились от жары, устали. Я никак не мог понять, почему нам запрещают пить воду, если неподалеку есть колодец.

Лишь под вечер, когда был объявлен большой перерыв, Фазекаш разрешил собрать фляги. Я пошел с ними к колодцу и наполнил все фляги, в том числе и флягу Фазекаша, водой.

— Я вижу, вы не поняли, почему я вам в полдень не разрешил пойти за водой, — сказал он, беря у меня свою флягу.

— Откровенно говоря, не понял, — признался я.

— А все потому, что вы забыли приказ, который нам отдали утром. Вспомните-ка: «Все колодцы вокруг отравлены, питьевую воду можно брать только из бочки».

— Ничего бы с нами не случилось, — проворчал я.

— Я тоже пить хотел, — признался Фазекаш. — И не хуже вас знаю, что на земляных работах пить воду не вредно. Но ведь нам дали вводную, что «противник», отходя в тыл, отравил все колодцы. А если приказ отдан, его надо выполнить. А разве в боевой обстановке колодцы на самом деле не могут оказаться отравленными?

Я снова пробормотал что-то. Все-таки полностью необходимость такого шага я так и не осознал. Возможно, послужу подольше, тогда осознаю.

На третий день учений произошел еще один случай. Артиллерия должна была поддерживать наступление огнем и колесами. Водитель нашего тягача рядовой Тураи вел машину на большой скорости. Вдруг он так резко затормозил, что все мы чуть не попадали. Тураи выскочил из кабины, мы посыпались за ним из кузова, чувствуя, что случилось что-то серьезное.

— Черт возьми, почему… — начал было разносить водителя ефрейтор Фазекаш, но тут же замолчал.

— Рессора лопнула, — печально произнес водитель. — Оно и не удивительно: по такой дороге-то…

— Но дорога-то ровная…

Однако было не до споров: нужно поскорее занимать ОП и выполнять боевую задачу. Командир орудия отдавал нам необходимые распоряжения, хотя в голосе у него уже не чувствовалось прежней уверенности. Мы понимали, что за поломку машины шоферу попадет по возвращении в часть, может, попадет и нам. Оказалось, что рессора треснула еще до учений, но тогда этого никто не заметил.

— Ну, мы покажем этому Месарошу, — погрозил водителю один из «старичков». — Хорошо еще, что мы не сломали себе шею.

— А что, разве за машину отвечает только водитель? — заметил сержант Нитраи. — Не ты ли сам рессоры чистил, а?

— Нет, не я. А действительно, кто последним чистил рессоры?

«Старички» заспорили, и тем самым было отвлечено внимание от нас, молодых, чему мы очень обрадовались.

Во время отдыха выяснилось, что кое-кто из солдат храпит во сне, а Ласло Гелаи не то что храпит, а прямо-таки ревет. И если его не остановить, то он способен разбудить своим ревом всю батарею. Поскольку я лежу рядом с ним, солдаты мне кричат:

— Керекеш, толкни ты его в бок!

Я разбудил Гелаи, и он, проснувшись, тотчас же начал уверять всех, что он и не храпел вовсе. Однако стоило ему снова задремать, как храп возобновился…

Дьюри Хомоки хорошо играл на скрипке. По вечерам он часто брался за смычок, но жаловался на то, что пальцы перестают его слушаться. Дома он ежедневно репетировал по пять-шесть часов и берег руки, а тут ни для того, ни для другого не было такой возможности.

Лоли Косаш — единственный доброволец во всей батарее, и это служит хорошим поводом для наших насмешек над ним. Он же сам попросил призвать его в армию, чтобы поскорее отслужить положенный срок, так как хотел жениться, а родители невесты сказали ему:

— Ты сначала действительную отслужи, а потом уже и женись.

Лоли сразу же запросился в армию. Порой мы ухмыляемся при нем, но он воспринимает это по-своему.

— Что вы, желторотики, понимаете в настоящей любви, — говорит он нам и тут же садится писать очередное письмо своей невесте.

А Фадор, например, так спит, что каждое утро его нужно персонально будить, так как сигнал «Подъем!» до него не доходит.

— Батарея, подъем! — кричит во все горло дежурный.

Подъем — самое неприятное мероприятие за весь день. При этой команде нужно не вставать, а вскакивать. Дома я просыпался по будильнику. Я до конца выслушивал его тарахтение, а потом погружался в приятную дремоту, потому что знал: мама всегда заводит будильник на полчаса вперед. Уж она-то меня знает… Спустя четверть часа после звона будильника она сама будила меня словами:

— Сынок, вставай, а то опоздаешь… — Но я и на этот раз не вставал, а ждал ее следующего прихода в мою комнату. Так повторялось изо дня в день, из года в год и, как ни странно, не надоедало ни мне, ни маме.

Я нисколько не сердился на маму за то, что она заводила будильник на полчаса вперед, так как моментально встать было для меня самым трудным делом. Но так было дома…

В казарме же по сигналу «Подъем!» я поднимался как пьяный, но на вторичный крик дневального я уже вскакивал. Постепенно я привык к подъему. А вот Фадор никак не может привыкнуть и ждет, когда его начнут расталкивать.

Ребята в батарее подобрались самые разные. Взять, например, Лаци Надя. Он чересчур заносчив, я бы даже сказал, самолюбив. Добровольно он не пойдет ни на какую работу. Больше того, он старается отлынивать, даже если его посылают. Пришлось немало повозиться с ним, даже пригрозить, что напишем письмо родителям, прежде чем он исправился…

Первое время кое-кто из новичков был похож на молодого петушка, готового вступить в драку по малейшему доводу и даже без оного.

Так, Антал Тосеги и Карой Хюти однажды обменялись оплеухами, но, когда старший по комнате собрался их наказать, оба в один голос заявили, что они просто шутили. Старшему показалось подозрительным, что они так и не помирились. Когда стали разбираться, то оказалось, что Хюти обозвал Тосеги предателем за то, что родители того в 1956 году эмигрировали из страны.

Пришлось лейтенанту Чапо разбираться с этой историей. Командир взвода убедил Тосеги рассказать историю своей жизни всем ребятам на собрании, так как она очень поучительна.