Тогда подошел ко мне ефрейтор Фазекаш и говорит:

— Плохо заправили.

А сам взял у меня одеяло, два-три раза подоткнул кулаком соломенный матрас, и койка готова. Просто загляденье! Улыбнулся мне дружелюбно так и спрашивает:

— Теперь вам понятно, товарищ?

— Разумеется, понятно! — ответил я ему, хотя, конечно, понимал, что так хорошо научусь заправлять койку еще не скоро. Разве мог я ему ответить как-то иначе? Конечно не мог.

Правда, не все «старички» похожи на ефрейтора Фазекаша. Встречаются среди них и такие, которые словно радуются твоей неловкости, а если ты что-нибудь не так сделаешь, так они еще и посмеются над тобой.

Помню, выдали нам индивидуальные средства защиты от химического нападения: чулки, накидки и прочее. Разложили мы все это на полу в казарме и начали рассматривать. Ну и потешались же над нами некоторые «старички»!

На следующий день один из них заступил дежурным по роте. Вошел он в казарму и громко скомандовал:

— Смирно!

Мы все застыли на месте, потому что сразу же усвоили: когда подают команду, лучше всего тут же выполнить ее, а не искать глазами того, кто ее подал. Вот этот «старичок», поставив нас по стойке «смирно», заходил по казарме, наблюдая, не нарушает ли кто-нибудь из нас приказа.

Затем он подал команду «Вольно!», а потом снова «Смирно!» и, выйдя на середину казармы, хорошим, почти дружеским тоном спросил:

— У кого из вас хороший почерк?

Двое новобранцев подняли руки.

— Только и всего?! — удивился дежурный. — А чему же остальные учились в школе, если не научились даже красиво писать?

Тогда и я робко поднял руку и произнес:

— Я разборчиво пишу, но только не очень красиво.

— Ничего, выходите и вы из строя, — сказал мне дежурный.

Набралось нас человек шесть-семь. С гордостью мы посматривали на остальных солдат, уверенные, что сейчас получим важное задание: например, переписывать какие-нибудь документы.

Дежурный построил нас и вывел из казармы. И куда, вы думаете, он нас привел? В умывальник. Встал перед нами и, важно подбоченясь, злорадно расхохотался:

— Ну, а теперь живо беритесь за тряпки и наведите мне здесь такой порядок, чтобы я остался вами полностью доволен!

От возмущения я покраснел. Мы переглянулись, чувствуя себя оскорбленными, однако, не подав виду, привели комнату для умывания в полный порядок.

Вечером того же дня мы бесцельно бродили по казарме. Настроение у всех было неважное.

Лейтенант Чапо подошел к нам и спросил:

— Ну, как вы тут, привыкаете к солдатской жизни?

Мы молчали, словно воды в рот набрали.

Почувствовав что-то неладное, лейтенант окинул нас внимательным взглядом и, почему-то подойдя ко мне, спросил:

— Вам что-нибудь не нравится?

Я покраснел и смущенно пробормотал:

— Да нет, ничего.

— От меня вам ничего не удастся скрыть! — Офицер приблизился ко мне вплотную.

«Ну, теперь я пропал, — подумал я. — Если я расскажу лейтенанту о случае в умывальнике, «старички» мне этого не простят».

Старший брат не раз рассказывал мне о солдатской жизни, правда, он служил в старой армии, еще до войны, Были и у них «старички». Как-то одного такого «старичка» назначили старшим по казарме. Ох и издевался же он над молодыми солдатами! Весь день мучил их, как только мог, а вечером после отбоя заставлял рассказывать анекдоты.

Как только прозвучит сигнал «Отбой!», он сразу же как гаркнет: «Анекдоты! Начинай!..»

Все по очереди начинали рассказывать, а если кто-нибудь из новичков забывал анекдот или рассказывал такой, от которого «старичок» не смеялся, то новичку приходилось в течение получаса ползать под кроватями и повторять: «Ах ты, плохой анекдот, куда же ты запропастился?..»

Вспомнил я, что один солдат, который демобилизовался из армии только в прошлом году, рассказывал, что, пока в казарме находится кто-нибудь из офицеров, там царит полный порядок и все идет строго по распорядку. Но как только офицеры уходят домой, «старички» или дежурный начинают чудить…

— Все в порядке! — ответил я командиру взвода и для большей убедительности даже улыбнулся.

— Чего ты ерунду мелешь? — подошел ко мне Лаци Чюрош. — Не все у нас в порядке, товарищ лейтенант, не верьте вы ему. — И, повернувшись ко мне, набросился на меня: — Разве мы не вместе пол мыли в умывальнике, когда дежурный нам цирк устроил?!

Я еще больше покраснел.

Лаци честно рассказал обо всем лейтенанту, не забыв даже сказать, что дежурный заставил меня подметать лестницу снизу вверх.

Лейтенант слушал молча. Он то краснел, то бледнел и, выслушав Лаци до конца, куда-то быстро ушел.

В казарме он появился незадолго до отбоя, подошел ко мне и сказал:

— В следующий раз не будьте таким мямлей и не ждите, пока кто-то другой начнет говорить за вас!

Мне было очень стыдно перед лейтенантом, но ведь я всерьез считал, что новичок не имеет права открывать рот. До армии я таких страстей наслышался, что просто-таки боялся высказать свое несогласие с чем-нибудь происходящим в стенах казармы. И видимо, не один я боялся, так как иначе этот «старичок» не смог бы сразу же преподнести нам, молодым, такой урок.

После разговора с командиром взвода мы в течение нескольких дней и в глаза не видели нашего обидчика, а когда он снова появился в казарме, то был смирен как агнец. Говорили, что он отсидел несколько суток на гауптвахте. Узнав об этом, мы даже пожалели его, но ведь он сам виноват во всем.

Лаци я все же сказал, что ему не следовало бы «капать» на дежурного, который, быть может, и не такой уж плохой парень, просто в тот момент он был несколько ослеплен данной ему на сутки властью.

Однако Лаци со мной не согласился, заметив, что дежурный не имел никакого права издеваться над нами.

В перерыве между занятиями я как-то спросил ефрейтора Фазекаша, почему тот «старичок» так с нами поступил.

— Он хотел отвести душу, — ответил мне ефрейтор.

— Как это «отвести душу»? — не понял я его.

— В данном случае это означает, что он хотел как бы отомстить вам за те насмешки, которым подвергался в свое время со стороны «старичков», когда сам был салагой… С нами в прошлом году тоже подобные штучки выкидывали. Помню такой случай. Однажды в воскресенье, когда солдаты вернулись из увольнения, возвратился из города и старший по нашей комнате, да еще слегка под хмельком. И решил он, не долго думая, устроить нам смотр. Ходит по казарме, пошатываясь, и смотрит, как заправлены у нас койки. А кто-то из нас возьми да и хихикни: уж больно смешон наш «старичок» был. Боже мой, что тогда было! Разумеется, и кровати наши не так заправлены, и в тумбочках, по его словам, творится неизвестно что. Приказал он нам весь вечер наводить в помещении порядок.

— А почему вы не сказали об этом безобразии своему командиру? — спросил я.

Ефрейтор посмотрел на меня и улыбнулся:

— А вы почему промолчали о случившемся в умывальнике? Ничего не сказали товарищу лейтенанту даже тогда, когда он вас об этом спрашивал.

Мне нечего было ответить ефрейтору.

— Вот так и мы молчали, товарищ Керекеш, — продолжал ефрейтор. — Не хотели впутывать в эту некрасивую историю командира взвода. Дело в том, что старший по комнате не всегда бывал с нами груб, иногда он даже покрывал нас. Он вообще был добрым человеком. Не могу забыть один случай. До армии наш старший по комнате сержант Геза Вало работал каменщиком. Однажды он получил письмо из дому, а в письме сообщалось, что дом его родителей находится в плохом состоянии, вот-вот завалится. Узнав об этом, мы тотчас же спросили Гезу, не можем ли мы чем-нибудь помочь ему, но он только рукой махнул. Настроение у него, конечно, испортилось. Он рассказывал нам, что люди эти, собственно, и не родители его, он у них приемный сын. Но они его вырастили и воспитали, а теперь вот он не имеет возможности помочь им.

Мы посоветовали сержанту написать рапорт о предоставлении ему отпуска, который необходим для того, чтобы помочь старикам родителям починить дом. Мы тоже хотели поехать вместе с сержантом, чтобы помочь ему, но нас не отпустили, так как мы в армии-то всего-навсего две недели прослужили. Однако сержант уехал домой не один. С помощью секретаря комсомольского бюро удалось организовать строительную бригаду из десяти человек, которые и поехали в село, где жил Вало, и построили его родителям новый дом.