Все застыли в молчании, старались смотреть в землю. Мне же, напротив, хотелось заглянуть им в глаза, чтобы почувствовать, как они поняли мой приказ. Новобранцев нужно воспитывать в коллективе и смотреть, чтобы все разногласия, если таковые появятся, разрешались бы не за моей спиной, а на глазах у всех и в моем присутствии.

И вот теперь и младшие командиры, и старослужащие солдаты стояли передо мной и смущенно молчали, опустив голову. И только один стоял иначе.

Это был ефрейтор Петер Токоди. Он смело, дерзко, почти с вызовом смотрел на меня. Как только я подошел к двери, я сразу же узнал его голос. Именно он наиболее возмущенно выступал против моего приказа приготовить для новобранцев постели.

Токоди школу младших командиров не кончал, а все время служил в роте. И притом служил отнюдь не плохо. В том, что взвод, где он числился, значился на хорошем счету, была и его заслуга. Я гордился им, втайне считал его своим воспитанником. Свои лучшие надежды я возлагал на него. Я ходатайствовал перед командиром части, чтобы ему присвоили звание «ефрейтор». В душе я лелеял мысль, что на примере Токоди мне удастся убедить командование в том, что хорошего командира отделения можно воспитать и подготовить в роте.

Я повернулся к Токоди.

Как он посмотрел на меня! Видимо, он почувствовал, что я, еще не входя в комнату, узнал его по голосу.

«Сказать ему при всех, что так у него дело не пойдет? Но зачем, ради чего ввязываться с ним в спор? Может, и не стоило вовсе делать из него ефрейтора?.. В голове у него, видимо, бродит туман. Ну, так я этот туман рассею… Смотри сколько хочешь, но здесь будет так, как я сказал…»

В душе у меня шевелились противоречивые мысли. И хотя я окинул взглядом всех солдат, я видел перед собой только одного Токоди.

«Неужели я настолько ошибся в нем? Или сам он вдруг так сильно изменился? Уж кто-кто, а он-то знает, что я не из тех, кто отказывается от своих намерений. Он на собственной шкуре убедился, что я никому не делаю поблажек и послаблений».

Постепенно солдаты подняли головы. Верль, тихий такой парень, откашлялся. По его виду было заметно, что он чувствует себя очень неловко. Я понял, что он никакого участия в споре не принимал, а лишь выжидал, что же будет дальше. Это был на удивление спокойный и терпеливый парень. Более того, даже немного чересчур застенчивый.

Когда он прибыл к нам в часть, в его бумагах было написано, что родился он в крестьянской семье, окончил пять классов начальной школы. Однако в первую же неделю выяснилось, что он с грехом пополам умеет расписываться, а на большее он не способен вовсе. Лейтенанту Крижану, командиру взвода, не без труда удалось выудить у него эту тайну. Парень очень стыдился своей необразованности. Он попросил лейтенанта научить его читать, писать и считать. Офицер охотно взялся за это, однако тайна каким-то образом очень скоро стала известна всему взводу. С того дня каждый солдат взвода в свободную минутку старался позаниматься с Верлем.

Парень был очень благодарен за это товарищам. Он очень быстро прижился во взводе и чувствовал себя как рыба в воде. Стоило только двум солдатам заспорить о чем-нибудь, как Верль был уже тут как тут. Сильными руками он отодвигал спорщиков друг от друга и требовал, чтобы они немедленно успокоились, так как он любит, когда во взводе тихо. Он был готов оказать каждому помощь, беспрекословно выполнял все приказы старших. Была у него одна-единственная слабость: он любил как следует поесть. За обедом он всегда улыбался. Вполне возможно, что живот свой он любил даже больше спокойствия во взводе.

Рядовому Бенчику тоже надоело тягостное молчание. Нужно сказать, что он вообще не любил никаких «историй». Если во взводе возникал даже небольшой скандал и кто-нибудь из солдат заговаривал с ним об этом, он отвечал: «Нечего раздувать из этого большое дело». Никаких особых беспокойств этот солдат мне не причинял. Отец его был крестьянином и имел в селе личный участок земли в десять хольдов. Старый Бенчик оставался единоличником даже тогда, когда почти все село вступило в кооператив. По словам парня, вступать в кооператив не хотела мать Бенчика, а муж всего-навсего не осмеливался ей перечить.

— Если я не ослышался, вы только что подали команду «Смирно», — обратился я к Никошу.

Солдаты мигом замерли по стойке «смирно».

Тогда я приказал:

— Немедленно приступайте к работе! В семь вечера доложите мне о том, что все готово к приему молодого пополнения.

Повернувшись кругом, я вышел из комнаты. Вскоре я услышал, как на пол спальни упал первый набитый соломой матрас. На сей раз солдаты работали без всяких разговоров.

ЧЕЛОВЕК, СБИВШИЙСЯ С ПУТИ ИСТИННОГО

Дальше все произошло так, как я и предполагал: ребята не только набили соломой матрасы, но навели в помещении такой порядок, что его было не узнать. Стены и колонны спальни, коридора и учебной аудитории они искусно украсили горшочками с геранью. В комнате политпросветработы они застелили большой стол и маленькие столики белыми салфетками.

Я от души радовался их стараниям, думал, что в конце концов мы, видимо, поняли друг друга. Казалось, ефрейтор Токоди и тот как-то сразу изменился: он энергично сновал взад-вперед и без конца подгонял старослужащих словами:

— Давайте, ребята, пошевеливайтесь: вот-вот прибудут новенькие.

Все в части с любопытством и нетерпением ждали нового пополнения. Прибыло оно в воскресенье рано утром. Для встречи на станцию выслали даже духовой оркестр, который приветствовал подходящий к перрону поезд бравурным маршем.

Когда новобранцы вылезли из вагона, лейтенанту Секерешу с помощью младших офицеров с грехом пополам удалось построить неуклюжих, как все гражданские, парней. Затем последовало короткое приветствие.

Я стоял в первой шеренге возле высокого черноволосого парня в белой рубашке, который время от времени как-то ежился, будто ему было холодно.

Я придвинулся к парню поближе и прошептал:

— Почему ты не взял с собой из дома пиджак? Ведь сейчас как-никак ноябрь.

— Он у меня в чемодане, — ответил мне парень и, немного помолчав, спросил: — Не знаете, сколько мы тут простоим?

Я сделал ему знак, чтобы он стоял тихо, хотя и я почувствовал, что церемония встречи что-то слишком затянулась. Хорошо еще, что представитель от пионеров тоже замерз и потому отказался от выступления.

В конце концов нас повели в казарму, где новичков в первую очередь подвергли врачебному осмотру, затем всех их повели в баню, после чего разбили по подразделениям. Лишь под вечер, когда на землю уже спускались сумерки, наша рота в полном составе построилась на плацу. В полном смысле слова это нельзя было назвать построением, однако личный состав роты оказался в одном месте.

Я сказал короткое приветственное слово и объяснил новичкам их ближайшие задачи. Я старался быть кратким, так как понимал, что ребята всю ночь провели в поезде, а по приезде в часть на них сразу же обрушится масса обязанностей, о которых они еще вчера не имели ни малейшего представления. В заключение я пожелал им всяческих успехов в службе.

Лейтенант Секереш зачитал список личного состава роты, а старший сержант Чордаш, исполнявший обязанности старшины, показал каждому новичку его койку.

Отделение развели по своим местам и распустили. Новички оживленно зашумели, и сквозь этот гул лишь временами слышались голоса младших командиров, которые отдавали то или иное распоряжение.

И сразу же вся территория части ожила. Начался новый учебный год… Я же с интересом и беспокойством думал о том, каким он для меня будет.

А год этот оказался на удивление странным. Я бы сказал, особенным годом. И хотя я уже десять лет служу офицером, но такого года у меня еще не было.

В понедельник вечером, когда я уже собрался идти домой, в дверь канцелярии раздался стук. Вошел ефрейтор Герьен. Лицо его было свекольного цвета, и он не столько доложил, сколько прокричал: