А время тянулось медленно. Никакого просвета и близко не видно было.

В один из таких мрачных дней в нашем коридоре послышалось какое-то оживление. Кого-то выводили из соседних камер, а кого-то приводили. Клацали тяжелые замки, засовы.

Что там происходит?

Мы настороженно прислушивались, притихли, испуганно глядели на дверь. Не коснется ли этот шум нас? Может, кого-то вызовут? «С вещами» или «без вещей». К следователю на допрос или в карцер?

На сей раз пришли по мою душу. «Без вещей…» Снова прогулка по извилистым коридорам. И вот я очутился в кабинете сутулого следователя. Он, как обычно, был озабочен, погружен в какие-то бумаги. Делал вид, что завален важной государственной работой. Долго не поднимал на меня свои бесцветные глаза. Я уже не ждал его приглашения, сам опустился на табуретку в углу, прикованную к полу. Пару раз кашлянул, чтобы нарушить затянувшуюся паузу, но никакого впечатления. Хозяин то ли что-то читал, то ли дремал.

Его разбудил скрип дверей.

В кабинет вошел энергичной походкой пожилой, невысокого роста полковник в обычном кителе и армейских погонах, резко отличавшихся от темно-синих, которые носят служители этого строгого заведения. Из-под фуражки виднелись седые волосы. Суровое лицо было чисто выбрито. Он взглянул на меня большими серыми глазами, на какое-то мгновение задержал на мне свой удивленный взгляд, и мне даже показалось, что его лицо немного вытянулось.

Быстро, словно в испуге, он отвел взгляд.

Я почувствовал, как у меня забилось сильнее сердце.

За эти долгие месяцы заключения я уже привык видеть начальников разных рангов: мрачных сержантов, старшин, самодовольных, напыщенных майоров, генерала, привык и к их погонам темно-синего цвета и значкам с мечами наперекрест, но этого общевойскового полковника с неуклюжей выправкой, седой головой, с портфелем в руках увидел тут впервые.

Как он здесь оказался? «Белая ворона», — мелькнуло у меня в голове.

Мой следователь встрепенулся, вскочил с места, вытянулся, быстро застегнул ворот гимнастерки, на которой сиротливо блестела какая-то медалька, на его лице появилась угодливая улыбочка. Он придвинул ближе к столу стул для полковника, что-то промямлил и опустился на свое место.

Положив на стол портфель, полковник порылся в нем, снова мимоходом бросая на меня взгляды.

Тускловатый оконный свет озарил его, и я увидел удивительно знакомое лицо. Сердце вздрогнуло. Где же я мог его встречать? Откуда я его знаю?

Он перебросился со следователем несколькими сухими фразами, придвинул к себе пухлое «дело» и стал вчитываться в него.

Тем временем следователь с напускной строгостью обратился ко мне:

— Подследственный, ставлю вас в известность, что преступление вы совершили не один, а с группой антисоветского центра. Поэтому согласно процессуального кодекса в разборе вашего дела должен также принимать участие военный прокурор округа, полковник Ретов… Может, у вас будут вопросы к нему?..

Услыхав эту фамилию, я оторопел. Так вот почему этот человек показался мне таким знакомым! Да, это тот самый Ретов! Правда, я его знал еще майором, а теперь он чином повыше. Мы с ним служили в одной армии. Он работал в армейской прокуратуре, и мы нередко встречались на фронтовых дорогах, на Курской дуге, затем в пинских болотах, в Белоруссии, на Березине, затем в Бресте, под Варшавой, на Висле, Одере…

Ну, конечно, это он, Ретов! Вот где нам довелось снова увидеться спустя пять лет после войны! Он в роли прокурора, а я…

Полковник оторвал глаза от фолианта и уставился на меня.

Боже, как он на меня посмотрел! Теперь я понял, что и он меня узнал. Я увидел в его глазах тень неловкости, участия, боли и вместе с тем беспомощности.

Полковник перехватил на себе пристальный взгляд следователя и немного смутился. Я понял, что мы не должны подавать вида, что знакомы, что вместе воевали, были в одной армии, на одних и тех же фронтах. Нет, ни в коем случае следователь не должен знать этого. У полковника могут возникнуть большие неприятности. Шутка ли — «знакомство с «врагом народа»!

Настала минута молчания. Следователь ее нарушил, снова обращаясь ко мне:

— Если у вас, подсудимый, имеются какие-нибудь вопросы, я могу вам разрешить обратиться к полковнику…

Да, конечно! Будут у меня вопросы, да еще какие! Но как я могу их задать, когда между мной и Ретовым сидит этот мрачный горбун и сверлит нас глазами. Полковник был ошарашен, увидев меня здесь. Он долго присматривался, не почудилось ли это ему? И, убедившись, что это так, опустил глаза.

Следователь между тем не спускал с него взгляда. Должно быть, не испытывал к нему особого доверия как к человеку не его парафии — «общевойсковик». Сколько таких было погублено в таких же застенках! Должно быть, эти люди по сей день тихо, негласно враждуют между собой, относятся друг к другу с недоверием и подозрением.

Не хватало только, чтобы следователь, который ко всем относится с подозрением, узнал, что мы — старые знакомые, были вместе в одной части во время войны!

Да, с Ретовым мы в годы войны воевали против настоящего врага — немецких захватчиков, а теперь?..

Я заметил, что и полковник испытывает какую-то неловкость, скованность. Он, видать, знал, что ничего не в состоянии решить. Его присутствие было формальным, он должен был просто подкрепить своей подписью сфабрикованное «дело» против меня и моих коллег.

Я понимал, что в этих стенах Ретов не отважится выразить свое возмущение неправедным актом, остановить руку палачей, заявить, что мой арест — это преступление перед законом, никогда тот не был «врагом», это он знал и мог бы поручиться за меня. Но тогда бы ему пришлось сесть рядом со мной… Страх и неуверенность владели теперь им. И он нервно листал страницы пухлого «дела», на обложке которого виднелся синий штамп: «Хранить вечно».

Я ему сочувствовал, читая по глазам его мысли.

Есть ли у меня вопросы к этому человеку, с которым я мог бы запросто, с доверием заговорить. Но я не могу его ставить в неловкое положение. Он — на службе…

Я сидел и вспоминал наши фронтовые встречи, беседы. В какие только переплеты не попадали, сколько пережито. Мечтали о новых временах, о жизни. Думали: когда доживем до победы, все пойдет по новому руслу…

И вот мы встретились… Оба испытываем страшную неловкость.

— Подсудимый, есть ли у вас вопросы к полковнику Ретову? — вновь обращается ко мне следователь.

Конечно, есть! Но я мотаю головой: нет… Моя судьба уже предрешена, и полковник мне ничем не поможет. Он может только себе навредить. Каждый военный все же мечтает быть генералом…

Я исподтишка следил за тем, как мой знакомый читает «дело». Лицо его менялось, становилось то бледным, то багровым. Должно быть, ему было противно читать бред, собранный, состряпанный и аккуратно подшитый в этой папке. Мне почему-то казалось, что вот-вот он вскочит с места, отшвырнет от себя папку и крикнет: «Не может быть! Неправда! Я этого человека знаю!» Но он быстро и нервно переворачивал страницы, стараясь не встречаться со мной взглядом. По должности своей он, видимо, был втянут в эту мерзкую игру, понимая, что ничего переделать он не в состоянии. Ничего в мою защиту сказать тем более не может. Мне казалось, что первые страницы он еще читал, а потом просто их перелистывал, зная, как тут сочиняются обвинения, пишутся протоколы…

Полковник торопился. Он часто посматривал на часы. Следователь на него поглядывал удивленно. Тот никаких вопросов не задает ни «обвиняемому», ни ему. Стало быть, Ретову все ясно. Придраться не к чему?..

Ретов задал ему несколько пустяковых вопросов. Нахмурившись, выслушал ответы, поднялся с места, подошел к окну и долго молчаливо стоял там. Чувствовалось, что он ждал конца. Видно было, что он облегченно вздохнул, когда пришел надзиратель, чтобы отвести меня в камеру.

Полковник проводил меня до порога настороженным взглядом.

С тяжелой душой плелся я к дверям своей обители.