Он смотрел на меня с невыразимым восхищением и участием.

Вдруг его глаза оживились, стал что-то перебирать в памяти, думая, чем мне помочь.

И, словно доверяя мне величайшую тайну, приблизился к оконцу «кормушки», спросил:

— А вы сами откуда? Где ваш дом? Есть у вас жена, дети?

Я сразу не решился ответить ему и после паузы сказал:

— Да, есть у меня старенькая мать, жена, сынок, который намного моложе тебя. Мой дом находится в двух-трех кварталах отсюда, неподалеку от оперного театра. Там совершенно ничего неизвестно о моей судьбе. Я тоже ничего не знаю о них. И это меня убивает больше всего. Я себе представляю, как мои страдают!..

Он на несколько мгновений задумался и сказал шепотом:

— А телефон у вас дома есть? Может, попытаюсь позвонить вашим, передам привет, скажу…

— Был телефон… Не знаю, не отключили ли его…

Солдат мгновенно захлопнул «кормушку». Видать, кто-то в коридоре появился.

Взволнованный неожиданным ночным разговором с незнакомым солдатом, я опустился на койку, погрузившись в раздумья. Беседа взбудоражила душу. Я пытался угадать, что это за молодой человек? По всему чувствовалось, что это душевный малый, которому можно, кажется, довериться. Интуиция подсказывала, что это не уловка, не провокация. Такой юноша не подведет, не продаст. Надо ему дать номер телефона, может, он отважится и позвонит моим беднягам. Уже прошла, кажется, целая вечность, как я в заточении, а дома ничего не знают о моей судьбе, жив ли я еще или меня уже казнили, повесили… Я представлял себе, как там мучаются, страдают, убиваются мои милые и родные, как потрясены моим арестом друзья и как радуются враги. Какие речи произносятся на писательских собраниях, как «разоблачают», отрекаются от «врага народа», который столько лет пробыл рядом с ними, на фронтах, и сумел «так маскироваться»… А я не могу передать им, что я ни в чем не виновен, никаких преступлений не совершал, что все это — дикий произвол, провокация, фабрикуется чудовищное «дело» против нашей культуры, против моего многострадального народа. Так, как поступили со мной и моими коллегами, друзьями, завтра могут поступить с каждым. Я оторван от всего мира, оклеветан, унижен, не могу себя защитить. Там, на воле, даже не представляют себе, что тут, в этих стенах, творится, как фабрикуют «дела» против честных людей. Что же мне делать, рисковать? Попросить этого доброго парня позвонить по телефону домой или передать с ним записочку, сообщить, что никакой я не враг, не шпион, не диверсант. «Дело» против меня и моих многочисленных друзей-писателей грубо состряпано подлецами, для которых нет ничего святого. Пусть обо мне не беспокоятся мои родные, близкие, друзья. Я тут не сломлен, держусь мужественно, не пал духом, ибо правда на моей стороне, я полон веры, надежды, что справедливость восторжествует и я вернусь домой, к своей работе, семье, к друзьям.

Но, с другой стороны, меня охватил страх: как можно доверять человеку, который тебя охраняет в этой страшной тюрьме? Как я могу поверить человеку, которого первый раз в жизни увидел и услышал? За себя я не опасаюсь. Ничуть! Хуже уже быть не может, но один неосторожный шаг, и я подведу свою семью, своих близких. Следователи неоднократно мне угрожали, что если себя буду так вести, то моя судьба постигнет мою семью, старушку мать, всех моих родных. Нет, нет, я их и себя могу подвергнуть ужасной опасности, нельзя рисковать! Ни в коем случае я не должен сообщать номер телефона и ничего этому парню не поручать.

Я не мог сомкнуть глаз, хоть страшно хотелось спать. Все думал, как же мне быть? Я считал бы себя счастливым, если бы мог из этой живой могилы передать весточку моим любимым. Я был бы на седьмом небе, если б жена, сынишка, старушка мать, близкие и друзья, оставшиеся еще на свободе, узнали, что я жив, что самое страшное уже позади — я выдержал первые тяжелые испытания, — меня не смогли сломить, запугать, не пал духом, остался полон веры и надежды, прошел тут целую «академию», и, если погибну, пусть не верят, что я кривил душой, оказался изменником, «врагом народа». До последней минуты я останусь честным человеком, верным своим идеалам…

Но что это? Почему так долго не открывается дверка «кормушки» и я не вижу моего ангела-хранителя? Неужели упустил свой шанс? Почему я сразу же, не задумываясь, не сообщил парню номер телефона и не попросил позвонить, передать привет и, если это возможно, узнать, как там они поживают? А вдруг это не провокация и паренек принесет мне долгожданную весточку из дому? Случилось бы такое чудо, выросли бы у меня крылья, и я выдержал бы все: издевательства, пытки, угрозы, мытарства…

Столько мыслей нахлынуло, что голова шла кругом!

Да, видать, по глупости я упустил такую счастливую возможность.

Это был единственный шанс связаться с домом, передать весточку. Прозевал… Но мучило и другое: нет, я не могу рисковать свободой моей семьи! Находишься среди зверей, жестоких, бездушных лиц. Они способны на все пакости, могут заварить такую кашу, что потом ее не расхлебаешь.

Давно не был я в таком безысходном положении, как теперь, никак не мог решить, что же делать?

Голова раскалывалась от наплыва тяжких мыслей, когда я вдруг услышал за дверью медленные шаги. Я увидел в оконце моего охранника. Наши глаза встретились, и в это мгновенье я окончательно убедился: такие глаза не могут быть у плохого человека, они не могут фальшивить, обманывать. Им можно верить!

Я решительно сделал шаг к двери и тихонько, сильно волнуясь, прошептал ему на ухо номер своего домашнего телефона и то, что передать моим родным.

Он, естественно, ничего не записал, только дважды повторил номер телефона и сказал, что ответ принесет через двое суток, когда снова придет на дежурство.

Паренек тревожно посмотрел во все стороны, не следит ли за ним кто-нибудь, быстро достал из кармана маленький, едва заметный огрызок карандаша, листик бумаги и подал:

— Быстренько напишите несколько слов… Чтобы вы не сомневались… Передам в руки… Быстро!

Я дрожащей от волнения рукой набросал несколько слов.

Пряча бумажку, он прошептал:

— Прошу вас, не волнуйтесь… Постараюсь все для вас сделать. То малое, что в моих силах… Клянусь!

Он еще что-то хотел сказать, но ему, видно, помешали, и он бесшумно закрыл «кормушку».

Снова начались мои терзания. Они не прекращались ни на мгновенье. Я не переставал думать, правильно ли поступил, не допустил ли непоправимую ошибку? В моем уставшем мозгу возникали страшные картины, как все может обернуться, если… Но что-либо изменить, исправить было уже поздно. Мой новый знакомый был уже далеко, и я вряд ли его так скоро увижу снова. Вместо него в «кормушку» заглянул мордастый надзиратель, который столько ночей не давал мне спать.

Сменился мой молодой, незнакомый друг.

Друг ли?

Прошло немного времени, и надзиратель ударил кулаком в дверь и пробасил хриплым басом:

— Подъем! Кончай ночевать… Ходи…

Но я уже давно не спал. Этой ночью сон меня не брал…

Потянулись томительные часы, дни и ночи ожидания. Боже, сколько здоровья они отняли у меня, даже трудно себе представить. Я уже ни о чем не думал — хоть бы издали увидеть того парня, узнать по его глазам, выполнил ли он мою просьбу или подвел, обманул. Не опростоволосился ли я, не сглупил ли?

Ах, какая досада! После четырех лет пребывания на фронтах, в огне, после всего пережитого я вынужден томиться за этими ржавыми решетками в ожидании, может, молодой охранник смилостивится надо мной и с большим риском для жизни доставит мне весточку от моей семьи. За что, за какие грехи я наказан? Неужели свет перевернулся? Просто не укладывается в голове, что происходит в нашей стране?

Нет, такого еще свет не видал! Сколько надо иметь желчи, ненависти, презрения к народу, чтобы придумать такую нелепость!

Весь мир потрясен и возмущен репрессиями в нашей стране. От нас отворачивается лучшая часть мировой интеллигенции, люди протестуют, требуют освободить узников дикого произвола, прекратить провокации против ни в чем не повинных людей, но наши «блюстители порядка» делают вид, что все у нас идет нормально.