— Ну хорошо, только не гоните под горки, — неохотно согласилась Смирнова, усаживаясь в санки и закутываясь в тулуп. Ехали долго. Вера то и дело выскакивала из саней и, согреваясь, бежала рядом с лошадью. День был солнечный. Слепящая белизна полей утомляла, восточный ветер основательно нахлестывал лицо, черные лоснящиеся бока Стрелки заиндевели. Но вот показалась вдали деревня. Не доезжая до Сретенки, они увидели трех мужчин. Заметив лошадь, люди стали посреди дороги, давая знак остановиться. Вера помогла Смирновой вылезти из санок, и они подошли к небольшому сугробу у самой дороги. Прямо из него торчала голая, иссиня-желтая рука.

— Почему же не отрыли сразу? — спросила Смирнова мужчин.

— Отрывали, да мертвый. Потом присыпали снежком.

— Для чего же? — удивилась Вера.

— Для следователя, — вздохнул один из них, горбоносый, в башлыке. Вера с трудом подавила улыбку.

— Ну, давайте лопаты, освободим его. Вы узнали, кто это? — спросила она у горбоносого.

— Да Сорока это, известный пьянчужка.

— Не слушайте его, — возразил горбоносому парень в армейской ушанке, пятясь от трупа. — Сорока — это прозвище, а так Волков он, Григорий Петрович.

— Заступник, — насмешливо протянул горбоносый. — А сам боишься своего Григория Петровича. Дядька это его, — пояснил он Вере. — Ну-ка, племяш, подхватывай за ноги, ложи в сани начальству. Куда везти-то?

— К нему домой, — ответила Смирнова, и все медленно пошли за санями. Горбоносый мужик охотно рассказывал:

— Пьянчуга и болтун был, царство ему небесное, за это и прозвали Сорокой. Состарился, а все стрекотал. Была за ним заметинка, куда бы ни пошел, а ночевать домой попадал, хоть на карачках, а домой. Так и сейчас, небось домой ковылял, да притомился, сел закурить, вишь, и рукавицу снял, за кисетом лез. Сморил сон, и вот нет человека. Мороз-то не шутит.

Пока отогревали труп Сороки в баньке. Вера опросила соседей и старуху — сестру умершего. Зимой быстро темнеет, пришлось отложить вскрытие трупа на утро, и Вера пошла на отведенную ей со Смирновой квартиру. Там толпилось несколько женщин. Поздоровавшись со странно молчаливыми этими гостьями хозяйки, Вера прошла в горницу. Перед Смирновой сидела полуголая молодайка, стыдливо прикрывая белые груди огрубевшими темными руками. Смирнова мягким движением развела руки женщины и приложила к ее груди тонкие пальцы, постукивая по ним и прислушиваясь.

— А, Верочка, проходите, вы нам не помешаете, — сказала Смирнова, не прекращая осмотра. Вера вернулась в кухню, она по себе знала, как неприятно в такие минуты присутствие третьего. Притихшие в кухне женщины ждали своей очереди. Прием больных затянулся.

Поздно вечером усталая Смирнова попила чаю и с удовольствием вытянулась на постели, приготовленной для нее хозяйкой.

— Замучили вас сегодня, — посочувствовала Вера.

— Что поделаешь, врачи на фронте, а болезни это не учитывают.

Утром выяснилось, что труп Сороки не оттаял, забыли подтопить баньку. Смирнова опять принимала больных, а Вера перелистывала старый журнал «СССР на стройке».

— На курево не сгодился, толстая да чадная бумага, вот и уцелел, — пояснила хозяйка, подавая журнал.

От плотных пожелтевших страниц дохнуло довоенным благополучием, детством. Отец любил этот журнал, привозил его свежие номера даже в деревню на дачу и, усадив Веру в тени, показывал яркие снимки новых домен, заводов, строек.

— Оттаял! — выкрикнул, вваливаясь с клубами морозного воздуха, племянник Сороки.

— Пошли, — с готовностью встала Смирнова, собирая свои инструменты в чемоданчик.

В баньке на широкой лавке у самого окна положили вялое тело Сороки. Натянув резиновые перчатки, Смирнова принялась за дело. Длинным узким скальпелем она провела от горла до впалого серого живота трупа. Моментально, оттянув сухую кожу, открыла внутренности. Ни единой кровинки не брызнуло. Нажимом широкого ножа вырезано окно в грудной клетке. Следя за движениями Смирновой, Вера поражалась силе, таящейся в ее тонких руках. Положив в лохань с водой тугие, розовые, в фиолетовых прожилках легкие, Смирнова сполоснула перчатки и попросила закурить.

— Отдохнем, — сказала она, присев на другую лавку, и покачала головой: — Не умеете вы козьи ножки делать, ну хоть папироску скрутите. Вот хорошо, — затягиваясь горьким дымом, она даже глаза закрыла от удовольствия.

Помогавший ей племянник Сороки стоял спиной к трупу, его круглое лицо подрагивало.

— Страшно? — спросила его Смирнова, улыбаясь одними глазами.

— А то нет! — парень покосился на нее с недоверием. — Небось и вы трусите.

— Бояться надо живых, — вздохнула Смирнова. — Вон они какую бойню устроили, а этот никого не обидит. Да ты иди, мы позовем, если понадобишься.

— Вот бабы пошли, мертвяки им нипочем, — пробормотал парень, торопливо уходя.

Отдохнув, Смирнова продолжила работу, а Вера перечисляла признаки смерти от пониженной температуры. Смирнова похвалила:

— Память у вас отличная, и наблюдательны на редкость.

— Мне профессор по судебной медицине советовал уйти в мединститут. Елена Михайловна, а вы немцев лечили? — неожиданно спросила Вера.

— А как же, ведь они тоже болели. Но неохотно шли они ко мне, побаивались, я с трупами дело имела. Я их боялась, а они меня! Помню, один толстячок с флюсом меня все синьоритой называл, итальянец. Ну вот и все, — она смыла с трупа пятна крови, проверила швы и прикрыла Сороку холстиной. — Хотя мертвые сраму не имут, но живые должны соблюдать их достоинство.

Когда вышли из баньки, уже спустились ранние зимние сумерки. Ехать на ночь глядя Смирнова отказалась.

— Меня завтра председатель захватит, он едет на совещание в райисполком.

Вера не могла отложить отъезд, на завтра вызваны в прокуратуру люди. Смирнова пыталась отговорить ее:

— Ваша танцовщица затащит сани в яр, замерзнете. — Вера только рассмеялась. Ехать по накатанной дороге в лиловых сумерках и думать о встрече с отцом! Вот уже потемнели синие поблескивающие поля и едва видны придорожные сугробы. Луна не показывалась, и темнота густела. Подула поземка. С нависшего тяжелого неба стал падать мелкий колючий снег. Скоро на дороге образовались снежные перекаты, а снег шел все гуще. Стрелка шла ощупью, с трудом вытягивая из снега тонкие ноги. Вера повернула назад упирающуюся Стрелку, и они почему-то оказались перед черной стеной. Вера выбралась из санок, но стена странным образом отступила. Пройдя шагов десять, она наткнулась на голые негнущиеся кусты. Лес! Да, это был лес, но какой? И тут она поняла, что заблудилась. Тревожное ржание Стрелки вывело Веру из оцепенения. Взяв лошадь под уздцы, проваливаясь в снегу, она попыталась отыскать дорогу. Ветер, гоня снежные вихри, валил ее с ног. Устав, она взобралась в санки и, ослабив вожжи, старалась всмотреться в темноту. Стрелка, почувствовав свободу, повернула от леса. Вдали что-то коротко и слабо ухнуло. Еще и еще. Стрелка сама, без поводьев, прибавила шаг. Теперь был отчетливо слышен надрывный собачий лай. Значит, близко жилье. Возле длинного черного стога Стрелка остановилась и громко заржала. Совсем рядом заскрипели ворота, и появился человек с фонарем. Он ввел Стрелку в просторную конюшню, стал распрягать.

— Даже не спросите, кто я? — удивилась Вера.

— Чего спрашивать-то, по лошади видно, одна такая на район, — пробурчал человек. Вера рассмотрела только клочковатую бороду да широкий нос, глаза прятались в тени лохматой шапки. — Шла бы в избу.

— Вы лошадь не поите, — испугалась Вера, когда он взял пустое ведро.

— Учи! — рассердился он и ушел в темноту, только косматая тень метнулась по стене. Вместо него явилась закутанная до глаз баба и поманила Веру.

— Пошли обогреешься, Лукич все в лучшем виде сделает.

Оглядев Стрелку, подрагивающую всей кожей, полные сена ясли и вернувшегося с ведром овса Лукича, Вера вышла. И сразу ее подхватил ветер, затрепал пальто, ожёг морозом лицо. Она устало передвигала ноги, ощущая умиротворенную пустоту. В эту ночь Вера впервые узнала благодатное тепло русской печки и, разомлевшая от горячего молока, уснула на ней мгновенно и крепко. А утром так и ахнула: