— Вы только жрец, а в музыке и пении ничего не смыслите! — раздражённо сказал Ман Сингх.

— Зато спорить он умеет! — подтрунил Виджая.

Но Бодхан был непоколебим.

— Я не встречал ещё таких грешников, как вы! — обратился он к Виджаю. — Искажая шастры, вы идёте против веры.

— Прекратите спор! — оборвал его Ман Сингх. — Как-нибудь я отведу вам время для диспута, тогда и упражняйтесь в словесных выпадах сколько угодно! А сейчас ещё раз говорю вам, что с нынешнего дня музыкант и певец ачарья Байджу будет зваться наяком!

«Что значит приказ раджи, когда речь идёт о шастрах!» — подумал Бодхан и произнёс негромко, но решительно:

— Воля ваша! Только я не стану называть его наяком!

Огромным усилием воли Ман Сингх сдержал гнев и, оставив слова Бодхана без ответа, обратился к Виджае:

— А не попытаетесь ли вы, ачарья, воспроизвести новую мелодию на вине?

Виджая подвинул к себе инструмент и заиграл.

Наверху между тем можно было наблюдать обычную картину: восемь рани дремали, а Мриганаяни и Лакхи внимательно слушали.

— Я поняла, что нового ввёл Байджу в мелодию, — произнесла Мриганаяни. — Надо сказать махарадже, пусть посоветует Байджу ещё немного сократить песню. От длинных песен люди утомляются, восприятие ослабевает, поэтому песня для них в какой-то степени теряет свою прелесть.

— Это верно, — поглядывая на рани, громко ответила Лакхи. — От длинной песни некоторых даже ко сну клонит!

Старшая рани проснулась и, заметив, что Мриганаяни и Лакхи смеются над ней, побагровела от злости.

— Вы слушать пришли или спать?! — начала она будить остальных рани. — Постыдились бы! Ведь рядом сидят ценительницы искусства, одна другой лучше.

Рани, сладко зевая, засмеялись. Однако старшая раня не унималась и пустила ещё одну стрелу:

— Будете спать — останетесь без украшений! Только на этот раз вам их не вернут!

Стрела попала в цель.

«Какая она подлая! — с болью в сердце подумала Мриганаяни. — Махараджа оказался прав: не надо было возвращать ей браслет… Впрочем, я поступила правильно, — совесть моя совершенно чиста! Но выслушивать её гадкие намёки я больше не стану».

В это время снизу донеслись голоса:

— Нихал Сингх убит! Сикандар Лоди прислал дары! Он снова собирается походом на Гвалиор!

В зале воцарилось гробовое молчание.

— Убить нашего посла, который вёл с ним мирные переговоры! — произнёс наконец Ман Сингх глухим голосом. — А потом прислать нам свои дары, всё равно что свежую рану посыпать солью. Но я отомщу ему!

— Пойдём, Лакхарани! — позвала Мриганаяни подругу. — В этом зале нас больше не увидят!

Суманмохини, очень довольная, смотрела им вслед.

— Скажите, а может Гвалиор оказаться в осаде? — спросил вдруг Байджу.

— Нет! — твёрдо ответил раджа. — Мы встретим Сикандара Лоди в ущельях Чамбала!

— Но всё может случиться, — сказал Байджу. — А Кала не хочет оставаться в осаждённом городе и ждёт не дождётся, когда снова окажется в родном Чандери.

Кала пришла в замешательство.

Ман Сингху сейчас было не до Калы, но он всё же спросил:

— А почему она так рвётся в Чандери?

— Байджу объяснил простодушно:

— Она должна встретиться с равом Радж Сингхом и известить его об окружении Гвалиора. Тогда он, воспользовавшись этим, нападёт на Нарвар и попытается вернуть земли своих отцов.

— Что такое?!

— Вы удивлены? Но удивляться здесь нечему.

— Так… А кем приходится она раву Радж Сингху?

— Да никем! Живёт по соседству с ним, вот и всё.

— Этого я никак не ждал!

Кала покрылась холодным потом. Ман Сингх пристально посмотрел на неё.

— Неправда! Он лжёт! Наяк Байджу безумный! — закричала она.

Ман Сингх задумался.

— Кто назвал меня безумным?! — вскричал Байджу. — Эта девчонка? Да как она посмела обвинить меня во лжи?! Разве не из-за Радж Сингха приехала она в Гвалиор?!

— Поезжай к себе! — тихо и очень спокойно сказал Ман Сингх. — Я завтра же дам тебе паланкин и охрану. На прощанье щедро одарю, чтобы до конца дней своих ты не знала нужды. А раву Радж Сингху передай, что он отважный воин, но пользуется своей отвагой не так, как надо.

Кала сидела, опустив голову.

— Она называет меня безумным! — словно пробудившись от спа, произнёс. Байджу. — Вот чему она научилась! Уезжай поскорее! А безумец не я, а ты и все семь поколений твоих предков!..

Так закончился вечер.

Суманмохини была очень довольна, что Кала покидает Гвалиор, и сказала остальным рани:

— А эта скромница с опущенными глазами подлой оказалась! Теперь вы поняли, кто она такая?

— Ещё бы? Она заговорщица! А как оскорбила она раджу! И назвала безумным своего гуру! Да ещё при людях! Какая неблагодарность!

— Чего ждать от женщины, которой не стыдно петь и танцевать перед мужчинами? А на тех двоих взгляните, на Мриганаяни и Лакхи! Разве можно женщинам вести себя так! С какой злостью смотрели они на нас!

На следующий день Калу с подобающими почестями отправили в Чандери. Но взять с собой зарисовки крепости ей не удалось.

52

Тёмная, непроглядная ночь. Ещё в сумерки все попрятались по домам, но до сих пор ещё не спали.

В лачуге, на самой окраине города, тускло горел светильник. Масла в нём осталось совсем мало, и фитилёк, часто моргая, предупреждал об этом. У очага, под грязным рваным одеялом, сжавшись в комок, лежала женщина. Возле неё сидели дети и плакали. Хозяин дома, человек уже не молодой, перебирал зерно.

К лачуге подошёл странник — высокий, плечистый, с густой пышной бородой, из-за которой виднелись только нос, очень прямой, и большие глаза; Огромная чалма была повязана низко и доходила до самых бровей. Одежда грубая, вся в заплатах.

В руке толстая бамбуковая палка, на ногах рваные туфли.

Хозяин сказал жене:

— Зерно я очистил, но смолоть не в силах. Устал, нет мочи даже рукой пошевелить! Может, покрутишь жернова, а я бы испёк лепёшки?

— Что ты, я вся горю, ни сесть, ни встать не в силах. Где уж мне молоть? — ответила жена и застонала.

— Очень хочется есть! И ребята ревут, тоже голодные! Как ночь протянем?

— Откуда я знаю? Спроси об этом у всевышнего?

— Неужто так и ложиться? Завтра снова на работу. А много ли на пустой желудок наработаешь?

— Не поешь разок, ничего не случится! Обходятся же садху и саньяси[199] по многу дней без пищи, когда постятся, и ничего!

— Но садху и саньяси не работают, как мы! На земле им легко живётся, одну заботу знают — о потустороннем мире! А нам, простым смертным, ни охнуть, ни вздохнуть!.. Да встань же ты! Если меня не жаль, так хоть на детей взгляни!

— Сам на них смотри, если хочешь!

— Вот ведьма! Да встанешь ты наконец, несчастная?!

— Не ори! Лучше убей меня. Всё равно от лихорадки помру. Зря мучаюсь. А ты сразу прикончишь: возьмёшь за горло, и всё! Всем страданиям конец!

Дети ещё громче стали плакать.

За циновкой, заменявшей дверь, кто-то кашлянул.

— Кто ещё там? — крикнул хозяин.

— Добрый человек, впусти путника погреться! Совсем замёрз, а куда идти, не знаю: заблудился. Только согреюсь чуть, узнаю дорогу и уйду.

— А что же в крепость не идёшь? Раджа каждый день раздаёт беднякам хлеб. Там и костёр горит для бездомных и нищих.

— Но я не знаю, как туда идти. Посижу у тебя немножко, согреюсь и пойду дальше. Впусти меня, я ведь такой же труженик, как и ты!

— О боже! От своего горя не знаешь куда деваться, а тут ещё ты свалился!

— Впусти, брат! Впусти!

Хозяин встал, подошёл, покашливая, к двери и отвязал циновку. Путник вошёл в лачугу. При виде незнакомца, рослого, плечистого, в огромной чалме, хозяин струхнул.

Путник разулся, поставил у двери туфли и, подсев к огню, оглядел лачугу. В углу — низкий топчан, на полу разбросана посуда: глиняные и деревянные миски, бронзовое блюдо и чугунный горшок.