Мриганаяни засмеялась:

— А почему не в честь старшей рани?

— Так ведь ты, а не она, — рани моего сердца! Но если ты возражаешь, я назову его, как думал раньше, — Ман-Мандиром. «Мандиром» потому, что в одной части дворца будет храм, где мы с тобой сможем молиться нашему кормильцу — богу Вишну. А «Маном»[207] потому, что ты — моя гордость, а я — твоя честь! Но знаешь ли ты, что постоянно вдохновляет меня?

— Откуда мне знать это?

— Так знай же: твоя дивная красота! Воспоминание о том, как ты, с венцом на голове, прекрасная, словно пери, вошла под зелёный навес из ветвей и лоз, чтобы совершить обход огня! Вход в Ман-Мандир должен запечатлеть красоту, которой ты сияла в то мгновенье.

Ман Сингх умолк. Мриганаяни лукаво взглянула на него:

— Продолжайте же!

— Солнечные лучи, играя на ажурных решётках дверей, будут напоминать твою улыбку, а орнаменты — твои роскошные волосы, волнами ниспадающие на плечи. Солнце будет сверкать на узорчатых решётках окон, как твои зубы-жемчужины, когда ты даришь мне улыбку. А при виде павильонов и башенок мне вспомнятся твои прекрасные глаза и брови. И надо всем этим будут выситься купола и шпили, которые…

— Хватит! Не хочу больше слушать! — в смущении запротестовала Мриганаяни.

— Нет, послушай! Я многого ещё не рассказал… Отделка храма должна выражать наши чувства к богу Вишну…

— Вот это хорошо!

— А какие деревья в саду больше всего тебе нравятся?

— Банановые. Я часами могу смотреть, как раскачиваются их огромные, словно уши слона, листья.

— Пусть же их изображения украсят собой верхний этаж Ман-Мандира! А изваяния слонов, львов, тигров, цапель, лебедей, журавлей и других зверей и птиц, которые будут видны сквозь каменную решётку, пусть напоминают нам о наших лесах, равнинах, реках и озёрах. Да и как можно без них? Ведь всё живое — творение Вишну!

— Чудесно! Кстати, я слышала об удивительной статуе Вишну, той, что стоит в Девгархе, недалеко от Чандери. Талант скульптора наделил улыбку Вишну одним изумительным свойством: глядя на неё, люди забывают обо всём на свете и очищают душу. Как хотелось бы мне посмотреть на эту статую!

Ман Сингх сдвинул брови и тяжело вздохнул:

— Много времени прошло с тех пор, как тюрки разбили статую Вишну. Но часть лица каким-то чудом уцелела, и если только мне удастся выполнить свой долг — освободить Девгарх из-под власти султана Мальвы, ты сможешь увидеть замечательное творение индусского мастера — улыбку, которой Вишну благословляет верующих.

— А не смог бы кто-нибудь из ваших искусных мастеров отправиться в Девгарх и принести оттуда улыбку Вишну, запечатлев её в своём сердце?

— Возможно, и смог бы. Но дело это очень трудное: ведь для того, чтобы заставить камень улыбнуться, мало одного мастерства, — тут нужны ещё преданность и готовая на жертвы любовь к Вишну, а этого можно достичь лишь путём самоотречения. Но я попытаюсь найти мастера. При виде статуи Вишну в Ман-Мандире люди будут испытывать восторг и священный трепет.

— Вы истинный поэт!

— Нет, это ты — сама поэзия, ты вечно пробуждаешь во мне возвышенные чувства!

— Сама поэзия — это наяк Байджу, — произнесла Мриганаяни.

— Теперь его называют Байджу Баерой[208]. Да оно и понятно: поэзия не может не быть безумной. И ты — моя поэзия — только подтверждаешь эту истину.

— Если я безумная, то кто, по-вашему, тот человек, который хочет заставить холодный камень зазвучать дивной музыкой и расцвести улыбкой?

Ман Сингх рассмеялся.

— Наяк Байджу занят великим делом. За новыми рагами и рагини он не различает пи дня, ни ночи. Еда, которую приносят ему, остаётся нетронутой, — он даже пить забывает. А если кто-нибудь пытается заговорить с ним, Байджу хватает свою любимую вину и бросается на дерзнувшего нарушить его занятия.

— Если бы резчики работали с таким же самозабвением, они создали бы статую, подобную девгархской!

— Разумеется! — Ман Сингх крепко обнял Мриганаяни.

— Не надо! Мы так хорошо разговаривали, а вы опять за своё!

Ман Сингх выпустил её из объятий.

— В Ман-Мандире мы с тобой станем жрецами Вишну! Только мы с тобой — и никто больше!

«А Суманмохини и другие рани? — пронеслось в голове у Мриганаяни. — Они ведь тоже будут там!.. Ну и пусть, пусть! Я всё вынесу!.. Старшая рани относится ко мне и к Лакхи как к неприкасаемым, даже подметальщику не позволила съесть предназначаемое нам угощение! Но махараджа так любит меня, ради его любви я готова снести любое оскорбление! Однако махарадже не следует часто бывать у меня: это мешает моим занятиям…»

— О чём задумалась, махарани Мриганаяни? — спросил Ман Сингх. — Уж не о новой ли песне Байджу?

— Нет, — тихо ответила Мриганаяни. — Я вспомнила нашу речку… Какая чистая в ней вода!

— Ещё немного — и капал будет доведён до Гвалиора!

— Но как сможет подняться вода к храму, который будет ещё выше крепости?

— Туда ей не подняться. Но до холма, что к северо-востоку от Ман-Мандира, она дойдёт.

— Так постройте там ещё один дворец!

— Замечательно! Чудесно! А я всё думал, за что бы мне приняться после постройки Ман-Мандира! Но теперь я знаю, что делать! Построю ещё один дворец и назову его в честь гуджарской рани Гуджари-Махалом!

— Нет, назовите и его своим именем!

— Я послушался тебя, а теперь ты должна уступить мне.

— Какой он будет? Как Ман-Мандир?

— Нет, совсем другой. В его отделке найдут отражение все те формы, в которых является твоя красота! Он будет, сверкать, подобно твоим украшениям!

— Вы хотите, чтобы на нём было столько же украшений, сколько на мне?

— Я хочу лишь, чтобы всё простое было прекрасным, а прекрасное простым. И сил не пожалею, чтобы осуществить Это.

— А когда вы думаете отобрать у тюрок и восстановить девгархский храм Вишну?

Напоминание о долге охладило Ман Сингха, который только что с таким восторгом рисовал великолепную картину будущего Гуджари-Махала. Ему даже показалось, будто вдруг приостановилась постройка Ман-Мандира или Байджу Бавра, исполнив нежную мелодию, схватил вину и вдребезги разбил её об пол.

— Всему своё время! — наконец произнёс он. — Когда-нибудь и до Девгарха дойдёт очередь.

— А можете ли вы удержать равновесие между искусством и долгом? Устав от занятий, и испытываю непреодолимое желание пойти, например, с луком и стрелами на тигра или буйвола, чтобы узнать, не разучилась ли я охотиться.

— До Раи рукой подать, — сказал Ман Сингх без особого воодушевления.

— А не лучше ли отправиться в леса Нарвара? Там стадами бродят слоны. А с ними слонята — прыгают, словно Ганеша!.. Кстати, Нарвар лежит недалеко от Чандери и Девгарха. Вы должны присоединить эти города к Гвалиору.

«Нарвар, Радж Сингх, Кала», — пронеслось у раджи в голове. — Радж Сингх считает Нарвар наследственным княжеством своих отцов. Не так просто отвоевать Чандери и Девгарх… Да и как можно думать о войне, не завершив строительство Ман-Мандира, но возведя Гуджари-Махала и не отдав должное искусству? Кроме того, прежде чем идти на тюрок, надо укрепить подступы к Гвалиору… Жаль, что со мной нет больше Нихал Сингха. Как не вовремя он погиб!»

— Погоди, придёт время, и мы отправимся в Нарвар, — сказал Ман Сингх. — Но сперва надо построить Ман-Мандир и составить план Гуджари-Махала. Пока же поохотимся в Раи и в наших лесах.

56

Прибыв в Чандери, вину за свои неудачи Кала целиком свалила на Байджу. Радж Сингх разгневался на певца.

— Не знал я, что он такой осёл! И здесь-то он не блистал умом, а от гвалиорской воды совсем, видно, лишился рассудка! — сказал Радж Сингх Кале.

— Он с головой ушёл в разработку хори дхрупада и различных тори[209]: гуджари-тори, мангал-гуджари и других, — и ничего знать не хочет.