В день, когда раджа переселялся в Ман-Мандир, воины повязали шафрановые тюрбаны[217] непомерной высоты, чем-то напоминавшие знамя Ман Сингха: во всяком случае, они были того же цвета. Горожанки нарядились в пёстрые одежды.

Наяк Байджу долго примерял разные наряды, но в конце концов надел свою старую одежду, — правда, на голове его тоже высился тюрбан. Затем он украсил вину цветами, помолился Сарасвати[218] и отправился к радже.

Ман Сингх привёл Мриганаяни из Гуджари-Махала в Ман-Мандир. Поднявшись на открытую площадку дворца, Мриганаяни увидела с одной стороны храм Вишну, поразивший её тончайшей резьбой на стенах, с другой — большую библиотеку, с третьей — приёмный зал, где должен был выступать Байджу, и с четвёртой, напротив храма Вишну, — ещё один зал, небольшой, но столь же красивый, как и приёмный.

— Только поэтичность вашего воображения могла создать подобный дворец! — сказала Мриганаяни.

— Поэтичность, но не моя, а твоя. Когда я не мог объяснить мастерам, чего хочу от них, на помощь мне приходила любовь. Мастера воплотили в камне твою поэтичность и мои чувства.

Мриганаяни вспомнила своё прошлое. Ночь, мачан, искрящиеся в лунном свете волны реки; качающиеся в забытьи колосья, дремучий лес, а дальше — высокие холмы…

«Дворец всегда будет напоминать мне о родных местах! — с восторгом подумала она. — Его шпили — вершины гор, а купола башенных павильонов — кроны ачаров и кхирни».

Ман Сингх увидел, как на лице Мриганаяни, словно соперничая друг с другом, заиграли очарование молодости и красота материнства: у Мриганаяни к этому времени уже было два сына — Бал Сингх и Радж Сингх, которых Лакхи нежно называла Бале и Радхе.

— Сегодня ты услышишь новую замечательную песню наяка Байджу, — сказал он.

— А после этого мы пойдём в мои покои. Я хочу петь и танцевать перед вами тандав. Давно готовилась я к этому дню! — радостно ответила Мриганаяни.

— О, это, конечно, будет восхитительно!

— Опять вы смеётесь надо мной!

— А ты запрети — и я не буду смеяться, я ведь послушный.

— Насколько вы послушны, мы увидим, когда пойдём в мои покои! Кстати, вы не боитесь? Сегодня ведь рангпанчми!

— А чего мне бояться! Ещё неизвестно, кто кого разукрасит!

— Конечно, я вас!

— Я не стану огорчаться: твоя победа — это и моя победа.

— Так, так! Выходит, в любом случае победителем останетесь вы!

Они засмеялись. И казалось, их смеху вторили стены, шпили и купола Ман-Мандира.

Снизу донеслись голоса.

— Мне пора, — сказал Ман Сингх.

Они расстались.

После богослужения в храме Вишну все отправились в приёмный зал, где должен был выступать Байджу.

Наверху, за ажурной перегородкой из камня, сидели женщины: восемь рани отдельно, Мриганаяни рядом с Лакхи. Чуть поодаль от них разместились знатные горожанки.

Наяк Байджу пел хори:

В пении Байджу чудеснейшим образом сочетались нежность голоса и мастерство исполнения.

Виджая Джангам, аккомпанировавший ему на танпуре, не выдержал.

— Разве может инструмент состязаться с голосом! — восторженно воскликнул он.

Рани не уснули, потому что был день, но пение их совершенно не интересовало, и они без умолку болтали.

Старшая ради приказала служанке отнести Мриганаяни и Лакхи два пакетика бетеля на золотом подносе.

Когда служанка подошла к ним, одна из женщин переглянулась со своей соседкой, опустила глаза и затем посмотрела на Мриганаяни. В её взгляде Мриганаяни почудилось предостережение. Но она всё же взяла пакетик и завязала его в край сари.

Лакхи, оторвав взор от Байджу, тоже взяла бетель и кивнула старшей рани в знак благодарности. Однако когда она хотела положить его в рот, Мриганаяни схватила её за руку.

— Спрячь, — шепнула она.

Лакхи вопросительно посмотрела на подругу. Взгляд Мриганаяни, казалось, говорил: «Не ешь, здесь что-то неладно». А вслух она сказала:

— Это — большая честь для нас! Не каждому старшая рани посылает бетель…

Служанка, поклонившись, ушла.

Подругам было уже не до Байджу. Хотя Мриганаяни сидела как ни в чём не бывало и лицо её, как прежде, было спокойно, она с нетерпением ждала момента, когда можно будет поговорить с горожанками. Лакхи хотела спросить у Мриганаяни, что случилось, но та взглядом приказала ей молчать.

Когда зал огласился восторженными возгласами, Мриганаяни незаметно взглянула на Суманмохини. Старшая рани нервничала я хмурилась.

Улучив момент, Мриганаяни спросила шёпотом одну из горожанок:

— В чём дело? Что означал твой взгляд? Ты предостерегала меня!

— Предостерегала?! Что вы, махарани-джи!

— В твоих глазах я прочла просьбу не есть бетель. Скажи, почему? Не бойся, я не выдам тебя.

— Могу ли я говорить, когда речь идёт о таких больших людях?

— Не бойся. Говори! Прошу тебя! Никто не узнает.

— Мне кажется, бетель отравлен.

— Почему ты так решила?

— Старшая махарани ненавидит вас.

— Это верно. Но почему всё же у тебя возникло подозрение?

— Все вокруг знают, что ни вы не ходите к ней во дворец, ни она к вам…

— И это всё? Или ещё есть что-то?

— Неужели вы ничего не знаете?

— О чём ты говоришь?

— Однажды старшая рани подмешала вам в еду яд. Но вы отказались от угощения. Тогда вашу еду выбросили на улицу. Бедные собаки съели её и после страшных мучений сдохли.

— Когда это было?

— Точно не припомню: с тех пор прошло много времени.

— Может быть, после свадьбы Лакхарани и Атал Сингха, когда старшая рани устроила угощение?

— Да, да, именно тогда! Теперь я вспомнила! Только, умоляю вас, махарани-джи, не выдавайте меня. Не то не миновать мне и моим родным страшной беды.

— Я же обещала молчать. Но от кого ты узнала об этом?

— В нашем квартале только и было разговоров. Неужели вы ничего не знали?

После хори Виджая попросил Байджу исполнить тарану[219].

Байджу отказался:

— Что в ней хорошего?

— Тарана столь же проникновенна, как и ваша новая песня, — возразил Виджая. — Ведь она была создана наяком Гопалом и Амиром Хусроу[220].

Наяк Гопал был для Байджу единственным авторитетом. Он жил двести лет назад, и его имя вызывало у Байджу священный трепет.

Байджу помолчал, потом сказал:

— Я изучал тарану, но не пою её.

Виджая не унимался. Ман Сингх поддержал его.

— На сегодня хватит! Даже если меня попросит кто-либо о девяти головах, я всё равно не стану петь больше! — заявил Байджу и поднялся.

Ман Сингх рассмеялся:

— Куда же вы? Девятиголовый не придёт к вам: у Раваны[221] было десять голов.

Байджу снова сел.

— Раваны нечего бояться: Раманчандра сам, своей стрелой, сразил его, — ответил он серьёзно.

— Буду ждать вас и Виджаю Джангама в Гуджари-Махале, — сказал Ман Сингх, дав тем самым понять всем, что приём окончен.

Гости начали расходиться.

Мриганаяни подошла к старшей рани.

— Не удостоите ли вы меня своим посещением? — спросила она Суманмохини.

— Спасибо за приглашение, но прийти не смогу: голова разболелась после бетеля.

— Потому-то я и не стала есть ваш бетель. Но у меня во дворце вам опасаться нечего! Если вы окажете мне честь и навестите меня, я не стану угощать вас вашим же бетелем, хотя я и припрятала его.

В глазах Суманмохини сверкнул злой огонёк, и, чтобы скрыть его, она тотчас потупила взор.