Было свежее весеннее утро. Наяк Байджу, следуя советам Ман Сингха и Мриганаяни, работал над тори.

А у входа в храм сидел Атал и перебирал струны вины.

В те времена многие жители Гвалиора увлекались музыкой и пением. Кому трудно было выучиться на вине, тот овладевал ситаром. Благодаря своей простоте, ситар стал любимым инструментом гвалиорцев.

Однако Атал не хотел учиться на ситаре и решил во что бы то ни стало овладеть виной. Вина у него была самая обыкновенная. Взяв у гуру несколько уроков, Атал решил, что этого достаточно, и, не замечая ни дня, ни ночи, старался воспроизвести на вине мелодии песен, которые пели вокруг или которые он слышал в родной деревне.

Атал был убеждён, что достиг огромных успехов. И ему захотелось показать своё «искусство» Байджу. Однако пригласить наяка к себе было не так-то просто. А самому без всякого приглашения явиться к Байджу Атал не решался. Однако выход нашёлся. Дом Байджу стоял у восточной стены крепости рядом с Сас-Мандиром и Баху-Мандиром. Окна его выходили на Баху-Мандир. Атал уселся в дверях храма и стал играть. В этом не было ничего удивительного, потому что в Гвалиоре теперь играли повсюду: в домах и на базарах, на улицах и площадях, в храмах и под сенью деревьев. Дошло до того, что даже ранним утром, направляясь, чтобы совершить омовение, к колодцам, прудам и озёрам, расположенным за городской стеной, гвалиорцы несли на плече вину или ситар и, как только выдавался свободный момент, принимались играть.

Атал с увлечением исполнял тарану. Он думал, что стоит только Байджу услышать, и он тотчас пригласит его к себе, и они — оба музыканта: один — гуру, другой — достойный стать его любимым учеником, — непременно подружатся.

Но Байджу ничего не видел и не слышал. Отработать тори — нелёгкое дело. И вдруг ему удалось спеть то, к чему он так стремился. Восторг охватил его. Он попытался воспроизвести мелодию на вине. Но ничего не получилось. Тогда, отложив вину в сторону, Байджу посмотрел на залитый солнцем Ман-Мандир: квадратные решётчатые оконца в переплетении лиан, высеченных под башенками, слон с поднятым хоботом, а чуть подальше — цветы и барельефы лебедей в каменных решётках.

— О! Храм тоже звучит мелодией тори! Теперь вина сама заиграет! — восторженно воскликнул Байджу и, схватив вину, крепко прижал её к себе и принялся целовать. При этом, сам того не замечая, он задел ключ, и струна ослабла. Когда же он стал играть, вина издала неверный звук.

Байджу рассердился:

— Что с тобой?! — Но тотчас догадался, что дело в ключе. — Ты тоже расчувствовался при виде Ман-Мандира! — со смехом сказал он ключу. — Но ничего, сейчас я тебя подверну!

Услыхав голос Байджу, Атал заиграл ещё громче.

И тут звучание его вины донеслось до Байджу. Наяк опустил свой инструмент на колени и прислушался. Потом, с виной в руке, подошёл к окну и увидел Атала.

Гнев исказил лицо Байджу.

— Эй, ты! Нет слуха — не играй! Сейчас же прекрати, не то у меня лопнут перепонки!

Атал встал и почтительно поклонился. Однако наяк будто и не заметил, что с ним здороваются.

— Ты зачем убиваешь раги и рагини? Не бери на душу такой грех! Не то попадёшь в преисподнюю, в ад!

— Я хотел бы поговорить с вами о музыке, гуру. Моя мечта — стать вашим учеником. А сейчас я играл тарану, — робко произнёс Атал.

Но его слова лишь подлили масла в огонь.

Он играл тарану!.. Убирайся-ка ты отсюда, пока я не проломил камнем твой череп!

— Разве вы не узнали меня? Я же Атал Сингх.

— Прочь! Прочь! Прочь от моего дома! Скажите на милость, какой сингх-вингх выискался!

Атал поспешно ретировался. Горько и обидно было ему, — так обидно, что хотелось взять и разбить вину о каменные. стены Баху-Мандира или Сас-Мандира. Но он сдержался.

Мриганаяни уже не впервые случалось охотиться с Ман Сингхом в лесах Раи. И, как всегда, на неё нахлынули воспоминания.

Вместе с Лакхи они побывали в том месте, где несколько лет назад убили двух всадников, которые хотели увезти их. Куста, за которым девушки прятались, уже не было, но дорога, как и прежде, вилась у подножья холма, и Мриганаяни и Лакхи сразу же узнали поворот, из-за которого навстречу им выехали воины.

«Смогла бы я сейчас сразиться с насильниками? — подумала Мриганаяни. — Тогда я была простой крестьянской девушкой, а теперь — рани Гвалиора. Сил у меня больше, чем прежде… Но достанет ли мужества? Или, может быть, занятия искусствами ослабили мой дух и я, оказавшись лицом к лицу с врагом, растеряюсь?.. Интересно, прошла бы я сейчас столько, сколько раньше? А кабана донесла бы на спине? Пожалуй, нет…»

Потом они с Лакхи отправились к тому дереву, где Ман Сингх предложил Мриганаяни стать его женой.

«Как смело разговаривала я с ним! Неужели это в самом деле была я, деревенская девушка? Разве может дочь крестьянина говорить так с раджей? Ведь я даже не представляла себе всего величия раджи! А поверила бы я его любви, если бы мне сказали, что у него уже восемь жён? Во всяком случае, знай я Суманмохини, ни за что не согласилась бы поехать во дворец… Но пусть у раджи восемь жён, теперь я знаю, что любит он меня одну! И всегда будет любить», — думала Мриганаяни.

После охоты раджа, Мриганаяни и Лакхи направились в лагерь, который был разбит под баньяновым деревом, напротив храма, выстроенного Ман Сингхом на месте разрушенного. Хотя новый храм и был очень красивым, крестьяне не, часто посещали его. Да оно и понятно. Новый жрец обирал крестьян, брал с урожая больше, чем положено. Однако пожаловаться радже они не смели: боялись навлечь на себя гнев божий.

Глядя на храм, Мриганаяни задумалась.

«Когда-нибудь его снова разрушат враги и снова придётся строить новый. Долго ли будет так продолжаться? Видимо, до тех пор, покуда руки прихожан этого храма не обретут силы. Но как сделать крестьян сильными? Обучать их искусству? Вряд ли станут они сильнее от этого! Им бы хлеба побольше, масла да молока и одежды… Но всё это очень сложно. Вот укрепит раджа войско, тогда поговорю с ним о крестьянах».

Мриганаяни захотелось побывать в деревне. Особенно в том месте, где она впервые увидела Ман Сингха, когда он, верхом на коне, въезжал в Раи, а она, тогда ещё простая крестьянка, стояла у дороги и приветствовала своего раджу.

Мриганаяни и Лакхи отправились в паланкине. Ман Сингх и Атал сопровождали их на конях.

Когда они приблизились к околице, Мриганаяни охватило волнение. По обеим сторонам дороги толпились крестьяне. Как и в тот памятный день, в руках они держали светильники. Только цветов не было: новый жрец ещё не успел их посадить. Тогда Мриганаяни стояла вместе с крестьянами, а теперь она их рани.

Ман Сингх подъехал к паланкину.

— Здесь я впервые увидел тебя и Лакхарани.

Лакхи внимательно всматривалась в женщин. Одних она узнавала, других — нет.

«Из-за их слепоты и ненависти бежала я отсюда!» — думала Лакхи. — Как жестоко обошлись они со мной и Аталом! А посмотришь на них — такие тихие, смиренные!»

— Здесь поднесла я цветок своему божеству! — сказала Мриганаяни радже.

— А божество вдело его в свой тюрбан, — ответил Ман Сингх.

— Где он теперь, этот цветок?

— Да он же смотрит на тебя!

— Смотрите на меня вы.

— И цветок. Он до сих пор у меня в тюрбане, хотя никто его не видит.

— Опять смеётесь надо мной. Не стану больше с вами разговаривать!

Вскоре Мриганаяни увидела свою хижину. Она вся покосилась и, казалось, вот-вот рухнет. Атал направил туда своего коня и, обернувшись, сказал:

— Совсем ветхим стал наш дом! И горевать будто не о чем: что это был за дом? А всё же жаль: как-никак я в нём родился и вырос.

— А ты взял бы да и поставил вместо него крепость, — посоветовал Ман Сингх.

— Крепость! — удивился Атал. — Где её здесь поставишь?