Добрый Мул вдруг замолчал и торопливо, словно спасаясь от уже нагрянувшей беды, направился к дому и, выйдя оттуда в овчинной куртке, ни на кого не глядя, зашагал по дороге в Кайс. Сидро последовал за ним. Старик шел впереди, и плечи его вздрагивали: он плакал.

Ветер событий надул паруса: лодка была готова к отплытию.

Рыжик прямо изнывал от скуки. Таверна и кузница были закрыты по случаю траура, и даже его губная гармоника очутилась под запретом, а она так славно помогла бы Рыжику коротать время в тягостном затворничестве, на которое обрекло его горе старика. А денек, как нарочно, выдался на славу, такой солнечный и погожий. Рыжика так и подмывало удрать, в голове у него роились планы, один заманчивее другого. Можно, к примеру, отправиться порыбачить на залив (честно говоря, рыба тут ни при чем, главное — вырваться на волю), а на обратном пути завернуть на дальний хутор к братьям Арренега да повеселиться, отвести душу, — ведь не деревяшка же он, черт побери! И снова его обожгла мысль о Мариане. Она вроде сегодня в духе, можно бы отважиться и позвать ее прогуляться недалеко, ну хоть до Камарана, а уж по дороге, по дороге он что-нибудь да придумает…

— Если вы не против, я пойду пройдусь по нижней дороге, — проговорил Рыжик, стараясь обратить на себя ее внимание.

Словно убегая от гнетущей темноты комнат, он, а следом за ним она, поспешно вышли на заднее крыльцо. Мариана присела на ящик, капустный лист захрустел у нее в пальцах. Голуби слетели к ним, и Рыжик бросил им горсть кукурузных зерен.

— А если повстречаем кого на нижней дороге, тогда что? Разве старик не наказывал тебе меня сторожить? — Мариана насмешливо улыбалась, но ее голос, непривычно низкий и грудной, выдавал скрытое волнение.

Рыжик храбро вступил в игру. Заложив пальцы в проймы жилетки, он степенно прошелся перед Марианой и бросил на ходу:

— А что ему было делать? Вы ведь тогда и вправду как не в своем уме были.

Мариана передернула плечами и, не поднимая головы, сказала:

— Что ты в этом смыслишь? — И, помолчав, продолжала, словно раскаиваясь в своей резкости: — Правда твоя. Тяжко мне с ним приходится… Не сегодня и не вчера это началось… А теперь еще сына он потерял… Всех он ради меня отринул, вот я и бешусь, потому как совесть не велит мне его оставить, хоть порой, по злобе, я готова поверить, что старик с умыслом все так подстроил…

— Любит он тебя.

— А мне-то что с того? Старый муж — что худая пашня, сколько ни сей, урожая не соберешь.

— А вы все еще о ребенке думаете? — Рыжик вплотную подошел к Мариане.

— Нет, теперь нет. Теперь я только о себе думаю. Все думаю, думаю, и до того мне худо, сказать не могу. А, да тебе этого не понять…

— Еще бы, я, по-вашему, молокосос. — Голос Рыжика дрогнул от обиды.

— Ну, не ершись. Просто не для тебя все это. Если б ты знал… — Мариана запнулась, не договорив, — она и хотела и боялась довериться парню.

Но он настаивал:

— Если б я знал — про что?

— Обманывала я старика…

— С кем?

— Не все одно с кем. Имя тут ни при чем. Что толку в именах? Это были мужчины! Мужчины!

— А дядя Жоан? Он, верно, что-нибудь заподозрил?

— А как же? Он, когда я еще и в мыслях греха не имела, все одно меня подозревал. А теперь — не успел сына схоронить, а уж у него забота, что я с тобой сплю. Нипочем ему этого из головы не выкинуть.

Рыжик в замешательстве отошел за голубятню — он заметил, что Мариана встала с ящика, и сердце у него заколотилось. Он услыхал, как заскрипел песок у нее под ногами, и замер в ожидании. Шаги смолкли.

— Сеньора Мариана! — тихо позвал Рыжик, робея перед собственной смелостью. Но Марианы уже не было. Рыжик рванулся было вслед за ней, но тут же сник, подавленный каким-то горьким унынием. Что ж, он пойдет один, доберется оврагом до берега, там обычно нет ни души, и пробродит до вечера, допоздна, пока Мариана не ляжет спать. Он стал спускаться, чуть слышно насвистывая, словно отгоняя свистом боль, идущую за ним по пятам.

Мариана снова показалась в дверях. Где же он, чего не идет? Она не видела ничего дурного в том, что затеяла с ним разговор о старике, и ждала, что Рыжик пойдет за ней. В темных сенях она с томительным нетерпением прислушивалась, не раздадутся ли его шаги, и наконец, не выдержав, бросилась за ним во двор. Она увидела, как мелькнула его тень возле тополей, у поворота. Мариана осталась одна.

Он возвратился к ночи — луна уж вовсю купалась в Тежо. Мариана встретила его сурово:

— Подумаешь, обидчивый какой. Я ведь не служанка ждать тебя с ужином. Там бы и кормился, где шатаешься, а здесь бродягам не место.

— Ну, уж на первый раз не грех и помиловать, — отвечал Рыжик, не догадываясь держаться посмелее и отплатить Мариане за ее воркотню той же монетой: ну там подмигнуть поразвязней, а то и словцо ввернуть, из тех, что он набрался в лавке у Лобато. В самый раз было что-нибудь эдакое подпустить! Но что-то в его душе мешало ему вести себя подобным образом.

Все же наконец он набрался храбрости и заговорил, повернувшись к зеркалу и поправляя чуб, предмет его гордости с той самой вечеринки в Терра-Велья.

— Знать бы мне наперед, как сладко вы запоете, так бегом бы прибежал, право слово. — Конец фразы Рыжик произнес сильно заикаясь, с трудом выталкивая каждый слог.

— Ишь ты как расхрабрился, гляди, зубы не обломай!

Рыжик видел в зеркале лицо Марианы и думал, что вот скоро они закроют двери и лягут здесь, совсем рядом, он и она, и только деревянная перегородка будет отделять их друг от друга.

— Будете так из себя выходить — небось скорей моего зубы растеряете. В два счета станете старухой.

— Зато ты у нас скоро совсем в сосунка превратишься. Вот и поглядим, кому будет хуже.

Он встретил в зеркале взгляд Марианы и смутно ощутил, что она совсем не хочет уязвить его едкостью своих слов. Напротив, в лице ее, где-то возле губ и в глазах, теплилась и росла, поднимаясь из глубин ее существа, нежность, которая окутывала его и завораживала. И то сдавливала, то отпускала сердце, — оно трепыхалось, словно птица, в силках желания.

Старик прав: все на свете имеет свой запах. И любовь тоже — то она благоухает, как роза, то обдает тебя навозным зловонием. Воздух стал вдруг густым и вязким. Рыжик шевельнул рукой и почувствовал, что не в силах поднять ее.

Только сейчас весна настигла его, хотя он уже встречался с ней там, в полях и на берегу реки.

— Я не стану есть, — прервал Рыжик тягостное молчание.

— Ну, значит, сыт.

— Еще бы не сыт. Бежал через лесочек, пожевал дубовый листочек. Все вкусней мучной похлебки.

Робкая шутка Рыжика разрушила преграду, и ощущение близости, внезапно нахлынувшее на них, было подобно дереву, гнущемуся под тяжестью плодов: стоит только протянуть руку…

Их голоса встречались и переплетались в воздухе; казалось, при столкновениях они цепляются друг за друга и увлекают их обоих в угол комнаты, тот угол, где Рыжик всегда спал один, с тех пор как поселился здесь, — он уж и сам не помнил, когда это было.

Внезапная мысль о старике снова сковала его. Он уже раскаивался в этой игре.

— Я пойду пройдусь…

Он направился к двери — только бы не обернуться, только бы не обернуться, иначе он кинется к Мариане, обхватит руками ее голову и прямо в губы прокричит ей о том, что наконец-то он встретил ее, что она для него как рассвет в эту темную, тревожную ночь… Ночь была душной и горячей, луна лениво кувыркалась в волнах Тежо.

Он сделал шаг, другой, — ему казалось, что он сам себя толкает в спину.

— Мне страшно будет одной. — Голос Марианы, глухой и нежный, вновь рассеял возникшее было отчуждение.

— Да я далеко не уйду, — пробормотал Рыжик. Он надеялся, что ветер с реки уймет его волнение. — Вы ложитесь.

Не оборачиваясь, он почувствовал, что Мариана встала, обуреваемая тем же смятением. Нары скрыты перегородкой, но дверь распахнута, и ночь-сообщница выжидает, когда же наконец ей подадут знак.