Здесь для него нет больше места. Тесно стало им троим в этом доме. Невмоготу ему жить там, где Добрый Мул и… Мариана. Впрочем, она тоже здесь не заживется, коли старик не оставит ее в покое. Но он смирится. Рыжик знал это.

Сидро ощупал карман: отцовы часы — вот и все его богатство. Он уйдет из этого дома как пришел. Жаль только гармошку, что старик подарил, — все же память… Надо бы взять ее с собой… Он на цыпочках стал пробираться к себе в комнату, но в темноте зацепился за скамейку и опрокинул ее. Шум разбудил старика, Рыжик услыхал его голос и замер. Внезапно какой-то приступ отчаянной решимости овладел им: чего он, в самом деле, боится? Скажет все как есть, коли Добрый Мул его спросит. Сидро собрал в мешок свои пожитки, туда же сунул гармошку. Оставил только шляпу, украшенную шелковой лентой.

— Ты куда собрался? — спросил его кузнец.

— На реку пойду схожу, — отвечал Рыжик, запинаясь и глотая слова. — Вчера вы меня так угостили, что теперь трое суток в голове трезвон будет.

Старик не засмеялся его шутке, как бывало прежде. Рыжик понял, что его раскаяние ничему не поможет, все уже сказано между ними, что тут прибавишь?.. Только ведь было и хорошее — не след его забывать… И не годится ему уходить из этого дома тайком, словно вору из тюрьмы.

— Прощайте, — сказал Рыжик. Ну вот и простились, теперь Добрый Мул поймет, что он уходит по-хорошему, и не будет считать его уж вовсе непутевым. Куда же теперь ему идти?

— Прощай, — ответил старик, и они снова замолчали.

Рыжик подошел к двери — всегда найдется дверь, чтоб уйти… Мариана что-то сказала ему; он не разобрал ее слов и не стал переспрашивать: все это уже было для него прошлым. Сидро знал, что уходит отсюда навсегда, знал, что нет ему пути назад, но будущее вновь зияло в его мозгу отверстым черным туннелем, по которому ему придется ползти ощупью, на четвереньках, в поисках выхода.

Он засвистел, кинул прощальный взгляд на голубятню и почти бегом стал спускаться к берегу Кабо. Куцый увязался за ним, Рыжик дал ему пинка, и пес отстал, жалобно повизгивая.

Нет, он не нуждается в попутчиках. Крик клокотал у него в горле, и Сидро готов был крушить все, что попадалось ему на пути, — все, все, — пусть все кругом, как и он, кричит от горького одиночества.

На рыночной площади Сидро заметил крытую повозку. Возница показался ему знакомым, он окликнул его, тот обернулся и замахал Рыжику рукой. Это был младший Арренега, тот, что на вечеринке в Терра-Велья красовался с васильком в петлице.

— Хочешь прокатиться?

— Где это вас черти носят, сто лет не видались!

Арренега ухмыльнулся, многозначительно подмигнув в сторону женщин, набившихся в повозку.

— Ты что, никак, распрощался с Добрым Мулом?

Рыжик кивнул.

— А как же Мариана? — Арренега не скрывал своего любопытства.

— Ты Мариану не тронь, она не какая-нибудь… понял?

Рыжик уселся рядом с возницей, звонко защелкал кнут, и скрипучая повозка лениво сдвинулась с места.

Арренега протянул Рыжику щепотку табаку. Тот стал свертывать самокрутку, пальцы у него дрожали. Он обернулся и все смотрел назад, машинально подняв руку в прощальном жесте. Возле таверны никого не было видно, только Куцый провожал взглядом удалявшуюся повозку.

— Три года я у них прожил. Будто в семье родной. И я знаю, что только Добрый Мул, он один, раздевал Мариану.

Карлос Арренега смотрел на него, недоверчиво улыбаясь.

— Да, он один. И пусть мне кто посмеет сказать, что это не так, я ему тут же кишки выпущу.

Арренега стегнул лошадей, и они рысью понеслись по пыльной дороге.

— Не я буду, коли не выпущу.

Немые крики

— Добрый Мул никогда не говорил мне ничего такого. Нет, нет, всякие там излияния были не для него, — возразил мне Сидро с задумчивым видом. — Но вы в самую точку попали, сеньор. Хотел-то он мне сказать про это самое. И почему ушел я от него, вы верно угадали. А то б разве у меня хватило духу? А может, и хватило бы, кто знает. Никто о себе ничего не знает. — Он умолк, погрузившись в свои мысли. Мое присутствие его больше не интересовало. Он разговаривал с прошлым.

Я следил за тем, как меняется лицо моего собеседника, и словно читал дальше повесть его жизни.

Белая лошадь

Глава первая

Ни ложки, ни плошки

— И чего тут толковать, право! Все это проще выеденного яйца. Разве только тот учен, кто знает, что о похоже на тележное колесо, а — тоже на колесо, только к нему еще сверху и снизу приделаны закорючки, а с смахивает на подкову? Не за этим люди грамоте учатся… Бесприютному бедняку на чужой стороне беда! Коли нет у тебя ни ложки, ни плошки, то и в батраки не больно пристроишься. Придешь наниматься, а тебя оглядывают со всех сторон, будто разбойника, здороваются сквозь зубы, а ежели где какая кража случится, то уж беспременно на тебя вину свалят, и тогда уж не отвертишься. Всыпят тебе по первое число, и ни одна душа за тебя не вступится, пока не отвесят тебе полную порцию пинков да тумаков вроде как медведю, которого водят по селеньям и заставляют плясать на задних лапах под звон бубна.

Как ни старался Жеронимо Арренега вразумить своего приятеля, Сидро упорно не поддавался на его уговоры. Прикидывался, что не понимает, чего тот от него хочет. Пожимал плечами, улыбался — словом, вел себя как глухой, будто и не слыхал, что ему говорят. Да он и в самом деле не слушал: такие речи — это как пение сирен, заслушаешься — пропадешь… Его мучил волчий голод — он и не подозревал, что от голода так мутит и голова кружится, как у пьяного. Но он не хотел, чтоб его схватили жандармы, при одной мысли об этом руки-ноги у него начинали дрожать от страха. Жеронимо — славный товарищ. Рыжик помнил, как они ходили с ним на вечеринку в Порто-Алто. Но на такие дела он ему не компания, пусть на него не рассчитывает. Правда, он задолжал Жеронимо, тот платил за него в таверне, но он все отдаст, непременно отдаст, за ним не пропадет.

— Экий ты дурак, парень, — уламывал его Жеронимо. — Говорю тебе, дело верное, чего ты трясешься, как овечий хвост? Неужто я стану свою башку в петлю совать? В армии нахлебался горячего до слез — сыт по горло. Теперь разбираюсь, что почем. Ну, давай решайся!

— А как мы ее продадим, лошадь-то? — заколебался Рыжик.

— Да ведь я тебе уже сказал, что беру это на себя.

— А кому ты ее продашь?

— Опять двадцать пять. Обуться, одеться тебе надо, или как? А коли надо, держись берега — рыбка будет. Работы сейчас не найдешь. Покамест уборка не начнется, хоть с утра до ночи на площади торчи, никто тебя не наймет. Да и в сезон не особо надейся — кому такой оборванец нужен? Из вора не сделаешь сеньора. Возьмут тебя, голубчика, да и в каталажку, и вся недолга.

— Пойду куда глаза глядят. Авось повезет.

Арренега расхохотался, туго стягивая поясом тонкую талию.

— Ну, тогда топай в Алентежо, удачник. Там толпы таких бродяг побираются, а те, кто посмелее, в горах постреливают.

— Говорят, на дорогах работа есть…

— Ну да, есть — грабить проезжих. А ты в таком деле не заробеешь?

— Я уже сказал тебе, что не хочу воровать.

— А, все воруют. Ты поди, когда в лавке был, тоже помогал хозяину обсчитывать да обвешивать.

Сидро пожал плечами.

— Да тебя на первом перекрестке зацапают, это уж как пить дать. Возьмут тебя, молодца, за шиворот и начнут допрос чинить: кто, да откуда, да куда путь держишь. Да еще по шее накладут. Коли посчастливится, припаяют бродяжничество. Все равно пять лет заработаешь. Заступиться-то за тебя ведь некому. А судья в Бенавенте шутить не любит. Сейчас тебя на заметку — и пропала твоя головушка!

— Но ведь я не собираюсь ничего делать? Если б я…

— Во-во. Кто ничего не делает, тот и есть самый настоящий бродяга. И будут тебя учить уму-разуму. Куда уж лучше сесть за воровство. А потом, ведь ты же можешь сказать, что лошадь тебе просто попалась на дороге. Ну, словом, наплетешь что-нибудь, иль, может, ты и на это не горазд? Ну, врать-то, положим, все мастера.