Смуглянка подошла к нему, протянула ромашку — пусть засунет цветок за ленту своей новой шляпы. Он не понял ее намеренья и спросил:
— На кой мне ромашка?
И пока девушка под смех и хлопки самых отчаянных батрачек взбиралась на солому, чтобы сунуть цветок за шелковую ленту, он мысленно оборвал лепестки. Исходивший от девушки запах будоражил его, смуглянка все время вертелась около Рыжика и мурлыкала новую песенку. Ему вспомнились слова дяди Жоана: «Любовь имеет свой запах». Может быть, такой?
Те, что постарше, ушли в барак и, закутавшись в одеяла, прикорнули на соломе. Некоторые вынесли циновки, расстелили их и улеглись, усталые от работы и пляски. Рыжик играл не переставая, у него болели губы, челюсть, но он не мог остановиться, ведь пять милрейс уже звенели в кармане, да и молодежь не отпускала его от себя ни на шаг. Он выпил еще стакан. Голова у него шла кругом. Перед глазами маячили красные пояса девушек из Фороса, их красивые загорелые ноги, похожие на дыни груди, — он вспомнил, как в лавке у Лобато продавцы, эдакие плутяги, щипали батрачек, чтобы убедиться, настоящие ли они у них или так что-нибудь подложено; улыбки девушек, их губы — все это мелькало в вихре мимолетных, постоянно сменяющихся образов. Но запах смуглянки неотступно преследовал его. Сильнее этого запаха взволновал Сидро жар ее руки, когда они оба спрыгнули со скирды и ринулись в самую гущу «бала».
Два шага направо, сеу Рыжик, два шага налево, а теперь покружимся, потому что, кружась, обо всем позабываешь и ноги путаются, за все цепляются, и больно тебе и приятно. Приятно видеть смеющийся рот девушки, когда тянешься к нему губами; приятно, схватившись за руки, бежать по Лезирии, не ведая куда, ведь запах любви можно почуять и в сутолоке танца, и на ложе из опавших колосьев на краю оврага, где поет вода и квакают в лунном свете лягушки.
— Ай да музыкант! Ни в жизнь так славно денежек не тратили!
Подошла другая девушка и оттолкнула смуглянку — и еще теснее прижалась к нему, или это уж он сам осмелился стиснуть ее в объятиях и почувствовал, как огонь пробежал по телу, с головы до ног, и все поплыло перед глазами, а на лбу выступили капли пота.
— Поддай жару! — не унимались братья Арренега, первейшие юбочники по всей округе.
Жнецов сразила усталость, и они дремали по углам, прямо на площадке, или шли в барак. Управляющий удалился к себе, разрешив потанцевать еще, но недолго — завтра предстоит горячий денек, а потакать бездельникам он не намерен. И только староста был начеку, он-то знал, чем кончаются эти танцульки, и глаз не спускал с шестерки девушек из своей артели. «Эти проходимцы голову кружат моим девчонкам», — бесновался он.
В самом деле, только они остались теперь на площадке и танцевали молча, то ли от усталости, то ли от непонятной истомы, которая разливалась по телу, а голова клонилась на грудь партнеру, хотя батрачки все еще пытались устоять против той силы, что вертела их в танце.
— Ах, сеу Рыжик, нравится мне эта «юла», ведь когда кружишься, точно с ума сходишь, и ноги путаются, и больно тебе и приятно.
Девушки убегали в темноту и возвращались, — одни, без мужчин, которые провожали их смущенным взглядом.
Смуглянка опять пошла танцевать с Рыжиком, но тот будто язык проглотил — он устал и опасался, что станет заикаться. А ей все в нем нравилось: и огненные волосы, и шляпа с цветком за лентой, и бурное дыхание, от которого вздымалась грудь. Она бы могла встретиться с ним в другом месте, по дороге в Камаран, там, где заросли диких цветов и старый ясень, почти без веток.
— Кто тебя научил играть?
Сидро не ответил, он был не в состоянии рассказать вот так, просто о Жоане Добром Муле и о Мариане.
— Ты говорить-то можешь?
— Гм, не очень-то я мастак. Я чуточку заикаюсь.
Смуглянка расхохоталась.
— Так еще потешнее.
Староста начинал терять терпение, он дважды предупреждал, что пора расходиться, что ему не улыбается получить нахлобучку от управляющего. И, видя, что усилия его тщетны, принялся разъединять пары, а музыканту приказал замолчать. Рыжик вспылил и крикнул, что если им опять вздумается его позвать, то пусть хоть вдвое больше заплатят и вином угостят в придачу, нипочем он не согласится. Он выговорил все это не заикаясь, пожал руку, протянутую смуглянкой, и сунул гармошку в карман.
— Ты далеко живешь? — спросила девушка.
— На Кабо, у самой реки.
— Если захочешь погулять… Я бы могла прийти на дорогу…
— На дорогу в Порто-Алто?
— Не знаю, как она там называется. На дорогу…
Но староста уже толкал ее к бараку, кипя от негодования.
И Рыжик ушел с фермы вместе с братьями Арренега, такими же, как он, крепышами с разухабистой походкой. Но прежде чем перелезть через изгородь, преграждавшую путь, один из братьев, с виду самый старший, остановил их и поделился своими планами:
— Обождем здесь с полчасика… У кого есть часы?
Сидро вытащил свои, но они стояли — на них было десять часов, и стрелки не двигались.
— Кумекаете, ребята? После на ферму вернемся… Они уморились, и многие прямо на улице уснут… Ну как, согласны?
Младшие братья ухмылялись, потирая руки от удовольствия.
— Подкрадемся, как кошки, схватим за кончики одеяла ту, что под рукой окажется, ближе к краю. Нас четверо, каждый возьмется за один конец…
— А если она закричит?
— Нас признает, не закричит.
— А вдруг старушенцию подцепим? — осклабился самый юный.
— Я в таких делах собаку съел. Не обманусь, дело верное. Идет?
Сидро подумал о смуглянке и хотел отказаться — на такое он не пойдет, но было неловко подвести товарищей, и к тому же какая-то ленивая слабость разливалась по телу, что несколько охлаждало его решимость уйти.
— Неровен час, мужчины проснутся? — испуганно спросил он.
— Разве у тебя нет ножа?
— Я забыл его, — соврал Рыжик, стыдясь признаться, что у него никогда не было ножа.
— Ничего, у нас найдется.
Они притаились за кустами, откуда выскочил перепуганный заяц; один из братьев запустил в него камнем.
Время шло, и Сидро начинал беспокоиться. Однако он вспомнил о Курчавом и о мальчишках с Ларго-да-Эстасан — они всегда впутывались в разные истории и всегда выходили сухими из воды. Лунный свет был белее муки. Звезды, точно блестящие ягоды, усыпали ветви ночи.
— Ну, готовы?
Все трое разом вскочили и направились к полю. Один из братьев обернулся и, увидев, что Рыжик не двигается с места, свистнул ему. Бедняга весь вспотел, руки у него болели.
Едва он появился на хуторе, Куцый, не признав Сидро в шляпе, облаял его, точно воришку. Старик окликнул:
— Входи, Рыжик!
Мариана отвернулась к стене, и видно было только ее голое плечо.
— Ну, как успехи?
В ответ Сидро скорчил гримасу.
— Им понравилась твоя музыка? Ты играл «Гальито»?
— Было дело…
— Ну, ложись… Утро вечера мудренее. Похоже, ты с похорон вернулся.
— Или красотку подцепил, — не открывая глаз, проговорила Мариана своим хриплым голосом.
Алсидес пожелал им доброй ночи и ушел к себе. Лег на кровать, пытаясь заснуть, но случившееся не шло у него из ума. Кровь молоточками стучала в висках. Женщина не произнесла ни слова, но он даже не смог ее поцеловать. Это не была смуглянка, он уверен. Он бы узнал смуглянку по резкому запаху. Какая же это была из них?. Братья обещали позвать его, как только смогут, — он и играет здорово, и парень что надо.
Не спалось. Он встал, вышел из дома. Поднялся на холм — оттуда виднелись огни родного городка. Серебряный свет луны отражался в сонном Тежо, играя на поверхности воды, будто сети вынесли целый ворох оживших рыбьих чешуек. Сидро глубоко вздохнул: ему захотелось вздремнуть на свежем воздухе. И, закрыв глаза, он представил себя на одеяле с широкими пушистыми полосами, в точности как то, на котором он нес в пшеницу сонную девушку. Девушку с красным кушаком и в желтом платке на безвольно поникшей голове.