Алсидес взбирался на холм, по которому он бежал, оказавшись впервые в Лезирии, и располагался под сенью ив поиграть на губной гармошке. Он знал теперь множество мелодий и наигрывал их с собственными вариациями, то грустные, то задорные, словно его незадавшаяся юность расцветала в этом крае мечты. Он без устали наяривал новые пьески, присочинял к ним отрывки из старых, оставшихся в памяти.

Старик спрашивал из темноты:

— Что это за музыка? Я такой не слыхал.

— Я ее сам выдумал. Красивая?

— Сыграй еще разок, — уговаривала Мариана.

— Не могу. Ускользнула от меня…

Он пытался воспроизвести сыгранное, но всякий раз выходило по-разному.

Как-то вечером она подошла к нему и облокотилась на его плечо. Рыжик почувствовал ее дыхание и руку, упругую, как спелый апельсин.

Глава шестая

В Терра-Велья вечеринка

— Здесь живет музыкант, что играет на губной гармошке?

— Их тут целых два, — ответил Рыжик, который сидел со стариком под навесом.

— Не мели чепухи, — возразил Добрый Мул. — Музыкант у нас один. Вот он. Да, вот этот, Рыжик.

Человек, задавший вопрос, был в недоумении. Уж не смеются ли над ним, уж не приплелся ли он сюда из такой дали, чтобы потом над ним потешались сборщики урожая?

— Меня послал хозяин Инасио. Из Терра-Велья. Мы сегодня танцульку хотим устроить. Есть славные девчонки…

— Я только для себя играю…

— Мы заплатим, как прикажете. Коли не много запросите. Пять милрейс.

Известность Сидро потрясла старика, и он подморгнул: соглашайся, мол. Паренек досадливо поморщился.

— Кто же вам сказал, что у нас музыкант есть? — поинтересовался старик, желая побольше насладиться популярностью Рыжика. Он сиял, как именинник.

— Старший конюх. Он говорит, в жизни подобного не слыхивал.

— И не сбрехал, можешь мне поверить. Я ведь тоже играл на гармошке и понимаю в этом толк.

Из темноты вынырнул еще один человек. Добрый Мул подозвал его к себе.

— Музыканта вы уже раздобыли, и, коли хватит на всех хорошеньких девчонок, танцы будут что надо, до самого утра. Мариана, эй, Мариана!

Привлеченная громкими голосами, появилась Мариана, простоволосая, растрепанная, как она часто теперь ходила.

— Рыжику-то контракт предлагают! Как настоящему музыканту, поди ж ты. Договорились в момент. По-моему, ему шляпу надо надеть. Бегите за ней оба, скорее!

Мариана суетилась в комнате, возбужденная и счастливая, будто сама шла на танцы. Пока что ей удалось выкроить деньги лишь на шляпу, серую, с твердыми полями и шелковой лентой. А уж потом, если дела пойдут лучше, она купит ему брюки и куртку.

— Я тебя для какой-нибудь красотки прихорашиваю, — сказала она с чуть приметной горечью в голосе, который ему так нравился. — Откуда там девушки-то будут? — и бросила на кровать его белую рубашку.

— Я могу спросить… Неохота мне тащиться на эту вечеринку, по мне, хоть бы ее и вовсе не было. Играть — дело приятное, только для своих.

— Для меня ты никогда не играл.

— Да вы никогда и не просили.

Рыжику надо было переодеться, но она и не думала уходить. А сказать он стеснялся.

— Посмотрим, какую ты себе девочку подцепишь, музыканты тоже могут приглашать. Ты танцевать-то умеешь?

— Нет. Не пробовал. Боюсь, ноги отдавлю.

— Чего ты дожидаешься?

— Чтоб вы ушли.

Она засмеялась. Он тоже. Мариана вышла, но продолжала болтать с ним из-за двери тем же дружеским тоном. И ее голос, просачиваясь сквозь тростниковую стену, казался еще мягче.

— Выбирай хорошенькую, слышишь?

— А как я выберу, если танцевать не умею? Они мне пять милрейс заплатят.

— Ух ты, сколько отвалили! Но все равно не теряйся. Хоть бы глазком на тебя там взглянуть… Какие тебе женщины нравятся?

— А почем я знаю? Что-то не задумывался.

Но он солгал, потому что в воображении его сразу возникла Сидалия, смуглая, вся в рябинках, — как они ей шли!

— Всем почти нравятся пухленькие, с пышной грудью.

— Ну, а как же те, кому вы нравитесь?

— Они из-за старика. Провести его хотели. Теперь я их раскусила. А прежде думала, во мне дело.

Вот когда он почувствовал, что становится ей другом. Раньше, наблюдая, как она расхаживает по таверне и обольщает мужчин, он злился, и, бывало, у него руки чесались поколотить ее и запереть в комнате.

Жоан Добрый Мул нетерпеливо заглянул в дверь.

— Как дела, жених? Войти можно?

— Только шляпу надеть осталось.

Мариана тоже вошла вслед за ним и стала искать гребенку. Усадив Сидро на кровать, она зачерпнула пригоршню воды и обильно смочила его рыжие волосы.

— Тебе лучше на пробор.

— А мне больше нравится когда наверх, сеньора Мариана.

— Уж стал разбираться, что тебе идет!

Старик хохотал, перебрасывая шляпу из одной руки в другую. Колени Марианы касались колен Рыжика. Он ощущал их тепло, которое обжигало, заставляя опускать глаза.

Она ворчала:

— Держи голову выше. Я же не могу тебя причесать!

Потом взяла зеркало и поднесла к его лицу:

— Ну как?! Я тебе сказала, без хорошенькой девушки не возвращайся.

— Выбери худую, — подал голос старик. — Худышки точно растут в наших руках. Будто мы сами их создаем.

Мариана с нежностью глянула на него. И разрешила старику надеть на паренька шляпу.

Толпы людей со всех сторон стекались в Терра-Велья. Когда Рыжик очутился в Камаране, спутники попросили его сыграть: пусть все узнают, что идет музыкант.

Он начал с «Гальито», и словно солнце брызнуло из гармоники. Не успел он добраться до фермы, а стайка девушек, бранясь и щипаясь, уже мчалась наперегонки поглазеть на музыканта: больно уж его нахваливают, и, право, недаром.

Староста думал устроить танцы в бараке. Но поденщики, а главное, крестьяне, подстрекаемые девушками, и слышать об этом не хотели: в помещении «страх как душно» и куда вольготнее танцевать в мягком лунном свете на площадке перед загоном.

Сидро был смущен, он впервые играл за деньги и никогда не видел столько девушек вместе. Все его тормошили.

— Иди сюда, здесь темно, музыкант должен сидеть под навесом, не дай бог, еще роса шляпу испортит, — уговаривала его батрачка из Фороса; красный кушак опоясывал ее бедра, приподнимая и без того короткую юбку.

— Волосы у него могут полинять, — поддразнила другая.

Он улыбался, одурев от гвалта и толчеи, и, взобравшись на скирду соломы — своего рода подмостки, болтал короткими ногами в такт стремительной музыке. Девушки просили играть одни фокстроты, под них «хоть напрыгаешься вволю».

— Так до самого Лиссабона допрыгаешь, — съехидничал шустрый батрак.

В загоне для скота быки никак не могли успокоиться. Со жнивья доносился приглушенный перезвон колокольцев.

Под любую музыку плясала молодежь, — жатва была на исходе, и через несколько дней всем, кроме рабочих-сезонников, предстояло разойтись по домам. Здесь было больше девушек, чем парней, и эти чертовки, у которых шило сидело в одном месте, как говорил один пастух, удивительный наглец, — правда, на словах, не на деле, — даже пожилыми не гнушались. А если не находилось партнера, они танцевали друг с дружкой, словно хотели отогнать все грустные воспоминания.

— Пусть музыкант потанцует!

— Огонь мальчик, черт побери, даже волосы у него горят! — воскликнула задорная смуглянка, глаз не сводившая с Рыжика.

Он подмигнул ей, отнюдь не дерзко, ведь ему не доводилось еще попадать в такую переделку и он не научился ковать железо, пока горячо.

Управляющий фермой разрешил танцы, но никому не позволил прикладываться к вину, разве что музыканту можно промочить глотку для вдохновения. Ему поднесли стаканчик, он осушил его и глазом не моргнув, словно для него это было делом привычным. И, думая, что бы еще такое выкинуть, попросил другой. Плохо лишь, что он вспомнил о своем недостатке: когда он нервничал, то начинал заикаться и боялся, как бы его не подняли на смех.