Весной сургутские магазины словно половодьем накрыло и все с полок унесло. Мальчишки, как есть садиться, всё о картошке говорили: вот бы сейчас картошечки в мундирах, вот бы жареной. Сибиряки, на картошке росли. А нет ее тут и взять негде — кто же на рынок повезет в такую даль? На работе скажут, что видели вчера картошку в магазине за Саймой, Елена кинется — уже нет, в одночасье же разбирают. Приходит как-то с вечерней смены, Толи дома нет. Уж дорога утонула в потемках — его все нет. Утром чуть свет на работу бежать, а как ляжешь — беспокойство весь сон отстранило. Ребята в голос — не знаем, где Толя.

Ввалился Толя около полуночи, грязный, усталый, а глаза счастливые.

— Я тут мешок картошки принес, и вот еще лук.

— Господи, да где ты, сынок, взял такое богатство?

— Заработал! — деловито сказал сын от умывальника. — Самолетом же овощи в орс привозят. Узнал, что грузчики там всегда нужны, пришел и записался. Мужики брали деньги, а я — натурой. Еще и до дому довез начальник орса. Вот бы, говорит, мне такого сына.

Елена быстро собрала Толе ужин.

— Сынок, тяжело ведь таскать эти мешки, ты же еще не окорпуснел, растешь еще.

Села напротив сына за стол, смотрела, как он с аппетитом ест, крупно, по-мужски откусывая хлеб. Ее захлестнула жалость к сыну, и она, не удержавшись, протянула руку и погладила сына по голове. Он не отстранился, понимающе улыбнулся ей.

— Начальник орса сказал, что послезавтра еще самолет с картошкой будет, последний. Надо запастись.

— К экзаменам надо готовиться, сынок.

— Все нормально. — Пристально посмотрев на мать, помялся. — Я отца в аэропорту видел.

— Подошел?

Толя посмотрел на мать с удивлением, сдвинул брови.

— Он там был не один… И потом… Мам, неужели ты могла бы ему простить? Ведь он — предатель…

— Толя, это я могу все что угодно думать об отце. Но ты… не смей, слышишь, не смей никогда говорить плохо о нем! Он — твой отец!

Толя насупился. Оба замолчали.

— Хорошо, мама, я больше никогда не буду о нем ничего говорить вслух… Его уже нет. — Толя дунул перед собой, помахал перед носом рукой. — Все, он исчез! — Поднялся из-за стола. — Спасибо! Все было очень вкусно. Спокойной ночи, мама! — Толя наклонился к матери, быстро взял ее руку и поцеловал.

Елена сидела онемев, неотрывно глядя на руку, которую только что поцеловал сын.

Тяжелые, давно копившиеся слезы падали на обветревшее запястье и скатывались к пальцам, от этой копившейся между пальцев влаги Елену охватило чувство детской беспомощности и растерянности.

— Олежка сегодня на физкультуре в кроссовках был, ох и классные! — Андрюха с аппетитом уминал жареную картошку, добытую старшим братом, делясь с матерью школьными новостями. — Не наши, финские. У него же мать женилась на своем начальнике. Та-а-акой чувак! Обещал Олежке складной велик. Олежка говорит, что по воскресеньям отваливает ему по три рубля.

Про этого Олежку Елена слышала от сына уже не в первый раз. Приходил и сам Олежка, во всем новом. Елене за домашними хлопотами было не до Олежки и его домашних дел. Приходил тихий, а после начинались прятки с Сергунькой, вагон гремел, Сергунька заливался довольным хохотом, а Олежка степенно и важно говорил, прощаясь:

— Серегу надо в детсад, он у вас тут не развивается.

— Нет пока места в детсадике, — в тон ему вторила Елена. — Все бы в детсад водили, а не в вагончиках запирали. Не один наш Сергунька такой. Вон недавно вагончик сгорел, едва ребятишек вытащили.

— В газете пишут-пишут, что опасно «козлы» включать в балках, а сами бы пожили в вагончике да балке без этого «козлика», так знали бы! — затараторил Андрюха. — Им что? Они в домах, вот и учат. Лучше бы написали, почему эти вагончики на Север притащили. У Олежки дома вон как тепло, хоть и три комнаты, везде жарища. Зачем им этот «козлик», правда, Олежка?

Олежка понуро кивал головой, а сам все чаще не торопился в свой теплый дом. Иногда приходил сразу после школы с Андрюхой, вместе учили уроки, играли, гуляли с Сергунькой, и вечером Олежка с неохотой уходил из их вагончика.

Как-то уж совсем стемнело, Сергуньку уложили спать, закончился после программы «Время» фильм, Елена и скажи:

— Дома-то тебя потеряли, Олежа. Пойдем мы тебя проводим с Толиком.

— Можно, я у вас ночевать останусь, теть Лен? — тихо попросил Олежка. — У вас так хорошо!

— Чего уж у нас хорошего! — засмеялась Елена. — Вагончик ведь, не изба даже.

— Ну просто хорошо! — выдохнул Олежка.

Договорились, что приходить Олежка будет, когда ему захочется, и ночевать у них, когда разрешит мама. Елена к нему привыкла, он вместе с Андрюхой чистил картошку, ожидая с работы Елену. Сергуньке он приносил какие-то невероятно вкусные заграничные конфеты, жевательную резинку.

Однажды, когда они дружно облепили стол и ели мятую картошку с соленым огурцом, в дверь вагончика громко постучали. Вошла женщина с пышной прической, удивительно похожая на Олежку, и Елена сразу догадалась, что это Олежкина мать.

Елена вскочила, придвинула к столу еще одну табуретку.

— Я сразу поняла, что вы мама Олежки! — улыбнулась Елена. — Садитесь картошечку есть с домашними огурчиками.

Но женщина, ни на кого не глядя, велела Олежке собираться и идти домой.

— Да пусть поест! — улыбнулась ей Елена.

— Он словно оголодал! — не обращая внимания на Елену, зло выговаривала сыну женщина. — Докатился до того, что по вагончикам, как бич какой, шляется.

Мальчик, понурив голову, натягивал на себя куртку, уши его пламенели.

— Чтоб я тебя больше тут не видела! — Женщина вытолкнула Олежку из вагончика и ушла не прощаясь.

— Очень воспитанная женщина! — ехидно сказал Толя. — Ленин говорил, что такие вот буржуа страшней всех белых генералов, вместе взятых.

— Ихний чувак продукты привозит прямо с базы! — Андрюха, запустив руку в банку с огурцами, ловил самый маленький огурец, поймав его, поднял над головой. — Вот этот огурец я запомнил, я его сам в банку затолкал. Мам, помнишь?

Елена рассеянно кивнула головой.

Выходит, всех людей рассортировала эта красивая женщина. Она с ребятами — третий сорт?

Олежка пришел на другой же день и снова сидел до потемок. Уходя, тихо вздохнул:

— Ведь мог бы Кирилл Аркадьевич помочь устроить Сергуньку в садик, ему же ведь ничего не стоит, всем нужным людям помогает…

— Не бери в голову, Олежка! — Елена потрепала Олежкин чубчик. — В Сургуте начальники один на другого похожи, поэтому и ваш Кирилл Аркадьевич вынужден быть как все.

— Я к папке уеду, — доверчиво сказал Елене мальчик, — он хороший. Мы с ним на стадион ходили каждое воскресенье. Мамка все говорила ему, что он жить не умеет. Как начинала ругаться, папка говорил: пойдем зарядимся мороженым в кафе, а то нам трудно будет держать оборону. — Олежка достал из портфеля учебник, извлек из него фотографию. — Вот папка мой.

Высокий улыбающийся мужчина держал за руку Олежку, дружелюбно глядя на Елену.

— Ему без меня плохо, — скрывая слезы, опустил голову Олежка. — Я к нему уеду в Кадиевку. Я уже на билет накопил.

Елена прижала мальчика к себе. С другого бока, требуя ласки и немножко ревнуя мать к чужому мальчику, ввинчивался под руку Сергунька.

— Сам ты ничего не решай, дорога дальняя. Закажи-ка лучше переговоры с отцом, он и приедет за тобой. Так-то оно лучше будет, — сказала Олежке Елена.

— А мне можно? У меня примут заказ на междугородке? — загорелся мальчик.

— Отчего ж не примут? Примут! — убежденно ответила Елена.

…Как же все в жизни странно запутано, думала Елена. Одному мало денег, другому — ласки, третьему — понимания. Что же это за тайны, о которых человек не догадывается, начиная жить в семье? Почему так поздно приходит желание задумываться, осмысливать свое и чужое? И мальчик Олежка с его взрослой затеей изменить жизнь, бежать от сытой и «красивой» отбываловки в квартире люкс с людьми экстракласса, бежать к отцу в далекую Кадиевку, чтобы жить естественно, — этот Олежка в своей тихой устремленности к отцу дорог и близок Елене, теперешней Елене. Быть может, еще год назад она без долгих разговоров отправила бы его к матери, велев не маяться дурью, а думать об учебе и хорошем поведении.