Андрюха читал «Тома Сойера», так и лежала открытой книга. Стопочка Толиных учебников сбоку. Сверху — справочник для поступающих в средние специальные заведения. Елена знала — не отступит, коли решил.

В учебно-курсовом комбинате, где Елена училась по вечерам, читали лекции по технике безопасности, организации производства. Еще месяц — и экзамены. Все вроде знакомо, все видит из того, что читают на курсах мастеров каждый день. Все равно страшно. Через столько-то лет снова села за парту. Пусть и не за школьную, не за студенческую, все равно ученица. Дадут удостоверение мастера, право имеет вроде, а уверенности, что мастер всамделишный, — нет. Просто некого было направить на эти курсы, вот и направили ее. Женщины на завод приходили временно, послушаешь — кто повар, кто швея, дождутся места и уйдут. Елене уходить некуда, нравится ей на этом заводике. Главное — продукцию они нужную выпускают. Без этих труб и дом, где Елене квартиру обещают, не смогут сдать. Мужчины тоже ищут работу посолидней — на буровой, на нефтепромысле. Григорий Иванович с первого дня на заводе, работник ценный — сам отлаживал оборудование. То и дело слышно: «Григорий Иванович, керамзит неравномерно поступает, заело что-то». Бежит наверх, к бункеру. Или другое дело найдется. Теперь вот реконструкцию затеяли. «Да ты не бойся, Лена, главное — человек ты душевный. Железкам тоже надо человеческое тепло. Они его чувствуют. Гляди-ко, ни разу в твою смену не сломался пульт. У других то и дело что-нибудь выходит из строя. Хватают, давят на кнопки, они то западают, то выскакивают». Григорий Иванович говорит, а сам не на кнопочки смотрит, а в глаза Елене.

«Уходи!» — приказывают они ему.

«Не гони!» — молят его глаза.

Она всегда чувствовала его ждущий взгляд. Григорий Иванович всегда раньше других приходил на смену, смотрел сверху, с мостика, возле бункера с керамзитом, на входивших в цех. С ним приветливо здоровались и занимали свои рабочие места, привыкнув, что он всегда приходит первым. А он стоял, не пряча напряжения, напоминая мальчишку, не выучившего урок и внимательно следившего за учительницей, которая кончиком карандаша выискивала клеточку против его фамилии…

Елена видела, как начинает лучиться его лицо при ее появлении. Сперва старалась не замечать, потом, улыбнувшись ответно разок, уже сама стала входить в цех с улыбкой, знала, — он там, наверху. Увидит ее и сразу пойдет включать линию.

Елена сопротивлялась его ждущему взгляду, а сама перед уходом на завод стала у зеркала дольше задерживаться, косыночки цветастые сшила, а поверх халата стала воротничок кофточки выпускать. К ней снова пришло это чисто женское желание нравиться, неосознанное, инстинктивное.

Иногда по вечерам, когда ребята затихали и сама она уже была в постели, ей вдруг начинало чудиться, что кто-то подошел к вагончику. Она даже явственно начинала слышать покашливание. Так покашливал Василий, меняя марку папирос. Елена быстро вскакивала, подходила к окошку, долго всматривалась в темноту, потом распахивала двери вагончика, готовая позвать Василия, простить все-все и начать жить, как будто ничего и не случилось.

Но у вагончика никого не было. Елена, чтоб совсем успокоиться, обходила вокруг, словно спешила на помощь Василию, вдруг пришел в самом деле и не решается, чувствуя свою большую вину, подойти? Кто ему поможет, если не она? От этой обманутой готовности ей становилось еще обиднее, еще больней, она все больше приучала себя к мысли, что никогда Василий не вернется, запрещала себе даже вспоминать то лучшее, что было между ними, запрещала прислушиваться к тишине за стеной вагончика. Но стоило произойти движению за окном, она снова вскакивала и замирала, понимая, что не переставала ждать и готова простить. И уж простила на сто рядов заочно, одна тоска и осталась, лютая эта тоска по мужской ласке, за которую в бесприютном бабьем одиночестве отпускаются грехи самые тяжкие.

…Все длиннее северный день, старожилы советовали запасаться темными шторами, скоро, мол, белые ночи начнутся, с непривычки сон пропадет. Сергуня целыми днями стал на улице пропадать. Елена едва докричится, чтоб шел обедать. Бегали ватажкой дошколят, поджидавших места в детском саду. Женщины в цеху часто говорили о малом достатке таких мест, ругали начальство, которое и в докладах, и на собраниях все о скважинах да о плане, а про то, как человеку жить, — ни слова не говорило. Женщины правильно говорили, Елена соглашалась с ними, что на Севере в основном молодежь, надо строить сады да ясли. Кое-кто в горком ходил на прием. Посидят, послушают, кто с чем пришел, и отправятся восвояси. Вся очередь в день приема по личным вопросам с одним вопросом: помогите получить жилье и садик. А где взять, если именно это строительство отстает и ни разу план по жилью строители не выполнили?

Смотрит Елена на Сергуньку, душа болит. У нее ли одной? Наказывает-наказывает не бегать на дорогу, а их, ребятишек, туда так и манит — вон сколько машин разных, цветные, большие, гудят, ревут, несутся по бетонке, так и кажется, что раскалилась она от бесконечного движения по ней.

Однажды Сергунька целый день пропадал. Появился — глаза чуть не до ушей распахнуты: на машине катался, буровую видел, в столовой с буровиками обедал! Во! Хоть наказывай его, хоть вместе с ним радуйся. Толя его порасспросил, повосхищался вместе с ним, а потом в угол отвел — без спросу не исчезай, край привыкай чувствовать. Елена всплакнула по дороге на работу, всех жалко, а младшего больше всех.

Мать начала торопить с отъездом. К дому вроде кто-то приценивался на дачу купить. Елена писала матери, чтоб за ценой не гналась, пусть кому хочет продаст, лишь бы не оставлять бичам под ночлежку.

Перед Первомаем премию выдали. Купили Сергуне велосипед, чтоб возле вагончика катался. Премия вышла неожиданно большая. Толе костюм купили к выпускному вечеру, Андрюхе электроконструктор — давно просил. На платье Елене не хватало, кофточку присмотрела, долго не решалась отбить за нее в кассе, потом попросила примерить, а примерив, уж не могла без нее уйти.

Шли из магазина довольные, у всех руки заняты. Сергуне еще и дудку купили, шел по улице и дул в дудку. На повороте к своему вагончику их догнала машина «УАЗ». Андрюха первым увидел ее, потому что запомнил «пароль» УПТК.

— Смотрите, смотрите! Папкина машина! — завопил он во всю мочь.

Все остановились на обочине, глядя на машину. «УАЗ» вдруг остановился и начал пятиться.

В кабине был один водитель. Он приоткрыл дверь и крикнул:

— А я к вам!

Все растерянно молчали.

Водитель выскочил из машины, достал с сиденья большую коробку конфет и направился к ним:

— Вот, Василий Гаврилыч просили передать, — и протянул конфеты. — С праздничком вас, с Первомаем!

Толя первым опомнился:

— У нас аллергия на шоколад! Он нам противопоказан! — перехватил коробку и швырнул ее в грязь за дорогой.

Сергунька ничего не понял, закатился в плаче.

— Чего ревешь? — дернул его за руку Толя. — Не от папы же — от Василия Гавриловича! Тебе велосипед купили, вот и радуйся! — И первым пошел от этого места прочь.

— Правда что! — опомнилась и Елена. — Мы Василия Гаврилыча не знаем! — Перекинула сумку с покупками в другую руку, взяла Сергуньку за руку и пошла за Толей.

Водитель озадаченно почесал в затылке, вскочил в машину и, газанув, уехал.

До вагончика шли молча. За ужином Елена пообещала:

— Перед собранием в ДК обещали продавать яблоки, куплю целую сумку! Надо только пораньше, чтоб досталось.

Желающих прийти пораньше понабралось достаточно, очередь изрядная скопилась. Женщины из их цеха взяли и на Елену, а то бы не успела, а ей надо было обязательно вернуться домой с яблоками. Отоварившись, не очень и хотелось ей идти в зал, но начальник цеха от двери поманил, пришлось идти. Замешкалась, а вошла — места с краю заняты. Тут кто-то и потянул ее за руку, глядит — Григорий Иванович. Опустилась рядом с ним.