Сургут опять замелькал в разговорах Василия. Вон что люди говорят, которые с их стройки поуезжали: город только строится, уж кто-кто, а строители позарез нужны. Так втянулись бывшие омичи в северную жизнь, что машины давно заимели, квартиры в кооперативе построили, а северный коэффициент и надбавки затянули, не пускают обратно в Омск к квартирам и машинам. Елене было странно: живут там в балке, а квартира пустует. Спросила как-то и она знакомую женщину, давно уехавшую в Сургут, мол, как там с работой?
— Прорва! — ответила женщина.
— Чего прорва? Людей или работы?
— И того и другого. Всегда с запасом берут народ, это тебе не у нас, где есть штатное расписание, оно на Севере резиновое, всех прибирают, кто на работу просится. Знают, что текучесть один к одному, вот и держат запас, а где этот «запас» живет, никому дела нет. Вот и жмутся в Таратыновке. За деньги чего хочешь человек стерпит.
Да нет, думала Елена, ей бы только на квартиру заработать, вдвоем с Василием будут немало получать, небось скоро вернутся. Разве Омск применишь к Северу? Тут весной как все зацветет, как Иртыш разольется — красота! А осенью какие выставки в специальных павильонах проводят! И называются красиво — «Флора». Она с мальчишками каждый год туда ходила, потому что и сама цветы разводила, а на выставке каких только чудес не демонстрировали! На Севере разве могут быть такие цветы?! И мальчишкам надо учиться у нормальных учителей, северные тоже небось на квартиры зарабатывают, за деньгами на Север приехали. В Омске в школе спортзал с бассейном, кружки всякие, а в Сургуте ничего этого нет. Мальчишки вон как за футбол умирают, на стадион бегают матчи смотреть, а в Сургуте и стадиона такого нет. Жить надо по-человечески, всех денег не заработаешь.
С продажей дома не заладилось. Никто не ехал жить на окраину, никому и домишко их не нравился. Хотя и цену-то Елена просила так себе, совсем пустяковую, чтоб только сбыть.
Василий той порой договорился о работе в Сургуте, вызов ему прислали, подъемные на всю семью и деньги на проезд в Сургут обещали выдать. Все это размягчило Елену, она сама заторопила мужа с отъездом: «Поезжай, мы продадим домишко, соберем скарб в контейнер, и приедешь за нами после». Да еще прикинула: Василию обещают деньги выплатить немалые, с них и начнут жить да еще отложат.
Уехал Василий, а Елена стала ждать от него подробных писем, но он про Север писал скупо. Елене же хотелось узнать про все — и как там с луком-чесноком, и вкатывать ли бочку с квашеной капустой в контейнер, и брать ли свою, огородную картошку или там есть. Все заботило, все отстраняло сон. Вязала носки, варежки, шарфы мальчишкам, мать держала овец, было из чего теплым запасаться. А про Север выдумывала она мальчишкам незатейливые сказки. Толя копался в учебнике географии и, ничего не находя про Сургут, взял в библиотеке книжки, какие были про край Тюменский, и вечерами читал матери, зажигаясь нетерпением побыстрей увидеть этот Север.
Зимой, как известно, редкий чудак займется куплей-продажей дома, хоть большого, хоть маленького. Надо завалину отрыть да венцы нижние посмотреть, в подпол слазить и вообще понюхать — здоровый запах у дома или грибком древесным порченный. Вот и Елена ждала весны да покупателя подыскивала.
Ребятишки (в эту зиму, на удивление, ни один не скашлял, не засопливел), как белые груздочки, садились вокруг стола и уплетали пироги морковные, с маком, капустой. На мясо что-то скупился присылать денег Василий.
Елена не пропускала дней, работала со своей отделочной бригадой ровно, даже вечеровать оставалась, если был сдаточный объект, и в субботы-воскресенья выходила, коли бригада порешит, а все будто в прорву уходило. Толька, старший, оглоблей вскинулся в свои четырнадцать под притолоку, у Андрюхи руки выпали из рукавов пальто, стыд и срам перед учителями, а Сергуня в садике смены-перемены должен иметь. У самой, хоть плачь, сапоги развалились. В деревне бы не думая в пимы обрядилась, а в городе куда в валенках? В автобус войдешь в сухих, а из него — с кувалдами на ногах. Худо-бедно, полсотни отдать за сапоги. Выкручивалась, Василию ни словечком не пожаловалась — складывает денежки, должно, Василий на кооператив.
Сперва не звала мужа, чтобы не изводить денег на дорогу. Потом затосковала, сниться стал по ночам. С ребятишками все «папа наш» да «папа», и в самом деле на расстоянии стал он ей казаться таким, каким в девичестве увидела его и побежала за ним. Перевспоминала все их ночи черемуховые в деревне, темноту клуба, где они сидели в кино, замирая и тайно переплетая руки, а потом уж и целуясь напропалую.
Елена все чаще жалела, что отпустила Василия легко и бездумно на Север. Холодела от неожиданно откровенных предположений, но гнала все это прочь: в конце концов, и у него должна быть забота о семье, он же хозяин, он — отец. Как же жить, если друг на друга не надеяться, заботы не делить пополам, о будущем не думать вместе? Как же тогда женщины на работе говорят, что живут за мужьями как за каменной стеной. Не все, конечно, но есть такие, они-то и не понимали забот Елены о ремонте дома, вспашке огорода. «Для чего у тебя мужик?» — спрашивали. А Елена думала, что вот войдет Василий в возраст и всю работу видеть будет сам. Вроде в одной деревне они росли, а деревня их по-разному учила. Конечно, Василий рано с гармошкой стал в клуб ходить, а мать его берегла, единственного, потом вообще в городе до армии слонялся, но кто про это думает, когда человек лучше всех в деревне на гармошке играет, все девки за ним бегают и друг друга ревнуют аж до ругани? Одна Елена по деревне независимо ходила, когда Василий приезжал к матери.
Все больше в мыслях возвращалась в деревню свою. Не деревня — обрубыш остался. Не нарушилась бы — обратно уехали, перекуковала бы Василия, все ж не из городских и он, все же тянет его, как парок от земли по весне поднимается, в свою деревню. Колки черемуховые как зацветут, как зацветут, деревню словно сахаром посыплет — день и ночь голова кружится. Да что без толку себя морочить? Старухи и старики одни остались, даже лавку закрыли, бросовая деревня, как ни глянь. Только сердце рвется, никакой мыслью серьезной не перешибешь. И как не обдуматься над этим? Озеро с карасями рядом с деревней! Какая подмога в питании караси! Небось в несколько этажей живут теперь в озере, кто их там в мордушку ловит? Старик Леонтий всех старух отоварит теперь из одной закидушки. Колхозу раньше план спускали на этих желтопузых карасей, гусей, уток разводили да на базаре торговали бойко.
Как ни приноравливайся в городе, мысли все одно по-деревенски простые вылазят, никакими сапогами не обманешь, никакой колбасой не подменишь незатейливую селянку из пескарей с яркими солнечными кружками яичницы. Что оно, яйцо городское, словно туманом желток накрыло — ни вкуса, ни аромата…
К Первомайским праздникам и письмом, и телеграммой вызывала Василия. А он примолк, прислал деньги, как алименты, и все. Девчата в бригаде сочувствовали, не шушукались, не насмешничали — какие уж тут смешки, — трое их выстроилось да парни. Сама на работе, вся надежда на Толю. Хорошо, что парень матерущий, воду носить, дрова колоть, все заменит. И что дальше? Голова заболела — где дрова в зиму следующую брать да садить ли в огороде? И что она теперь из себя представляет, Елена Сафронова? Мать-одиночка или как? Но письма Василию писала без упреков — мало ли что там, на Севере, может, работой сверх головы завалили, там, сказывают, такое движение, такая стройка, знай бегай да езди за стройматериалами. И жалела она своего Василия. Один как перст в чужом городе. Она вообще не могла понять женщин, которые не умели жалеть мужей. В роддоме редкая своего мужа не костерила, мол, чего ему там, борову, сделается, за ребенком в детсад, постирать, прибрать — вот и вся работа. Елена же думала про Василия, как про Толю: растерялся, поди, столько дел по дому — печь истопить, еду приготовить, без привычки трудно. Вслух сказала и скоро язык прикусила: обрушились на нее женщины, обещая страсти-мордасти, на которые мужик способен, когда его слишком жалеют. Да что он, разве безголовый? Разве не оценит доброго отношения к нему? Зачем же жить, предполагая одни пакости? Почему открыто и радостно не помогать друг другу? Так и остались при ней все эти вопросы, а Елена от забот почернела. К матери в деревню со своей троицей поехала на престольный деревенский праздник. В их деревне праздновали Троицу да Спас, а в соседней — Петров день. Теперь не праздники — поминки по прежней деревне.