Елена бойчилась, матери ни словечка про думы свои. Мать же с порога все поняла.

— Не тиранься ты, не тиранься. Раз допустила такое дело, жизнь не в жизнь тебе. Молчишь? А глаза-то как остывшие угли. А как горели, когда на улку через окно на своего Ваську смотрела в девках! Э-эх! Что же это с вами такое получается? Какого лешака выжидаешь? Поезжай, да и все. Все мне тростишь про Север, а Севера боязно. Поезжай, не откажется, поди, от выводка-то. Уж я перееду в вашу халупу в Омск, тут мне тоже без продыху, овечек и тех не по силам держать — не косарь я, да и за всякой ерундой надо в город ехать.

Об этом написала Василию в Сургут. Ответ пришел на удивление скоро, и все с утешениями: подожди, вот осенью будут сдавать дома, обещают хорошую квартиру, сам живу в вагончике. Притормозил Елену. Но мать решила перевезти, дождаться, пока ребята в школе отработают на пришкольном участке. А уж к новому учебному году и отправятся, перемогнутся в вагончике, если квартиру осенью обещают.

Василий деньги стал чаще присылать. Елена всем в бригаде говорила про близкий отъезд и потихоньку начала укладываться.

Василий про дом, где обещали квартиру, больше не писал, но все норовил жизнь в Сургуте похаять, намекая на то, что, может, и вернется скоро на старое место.

«Уж раз сковырнулись, так надо добивать дело до конца, — отвечала ему Елена. — Чего людей смешить, чего метаться туда-сюда?»

В бригаде взапуски советовали ехать, и все тут. А Елена никак не могла решиться ехать, все ждала хотя бы приглашения мужнего.

— Не то пошло время. Срамота пошла, — ворчала мать, — раньше мужики подряжались на заработки, но в баню хоть раз в месяц грех смыть приезжали, глазом зыркнуть на ребят. Что же такое с людьми стало? Уехал, как от пуповины отпал. Все нонешние мужики не нагуляются, все чего-то для себя лишь ищут, а про семью никакой заботы. Прилечила, поди, какая на Северах, никакой тяги даже к ребятишкам.

— Да ну, мама, ерунда все! — отмахивалась Елена.

В школу ребята отправились, на круг дело пошло. Скоро отпуск положен Василию. Написала, мол, подгадаем переезд под отпуск. Да ну, отнекивался он, кто на Севере через год в отпуск ходит? Через два года льготный, и не отпустят его, он теперь повышен в должности. Металлоконструкции, мол, везут со всего Союза, надо ездить и договариваться с заводами. И вообще какой резон переезжать зимой, уж не лучше ли до лета опять подождать?

В два дня уложилась Елена, контейнер оформила, проводила взглядом этот коричневый ящик, куда все барахло вошло без особой натуги. Купила билеты на самолет, уведомила о рейсе Василия, отправив телеграмму по адресу, который указал ей Василий месяца через два после приезда в Сургут. Писал, его вагончик, мол, по этому адресу стоит, мол, ящик к двери приладил, в него и опускает почтальон письма.

Нагрезил ей про вагончик с двумя половинками. Да как бы хорошо она уходила эти две половинки своими руками, чтоб уютно в нем было! А Василий про вагончик больше ни слова… Она так и подумала: что ж, раз все живут до квартиры так, чего ему, Василию, расписывать про этот вагончик?

А приехали — никакой улицы. Даже тропка не топтана, даже жилым в вагончике не пахнет, и ни одной папироски «Беломорканал», которые Василий много лет из губ не выпускает, не увидела. Стоит себе вагончик, и в нем кровать одна-одинешенька, стол кухонный старый-драный да две табуретки, которые за христа ради подать кому-нибудь стыдно.

— Все в бегах, все некогда было прогрести дорожку. Живу пока в гостинице треста. Утром планерка, вечером планерка, — оправдывался он, угоняя глаза влево-вправо.

— Не рад ты нам, Васенька? — припала к полушубку Елена. — Бог с ним, с пустым вагончиком. Я привезла с собой шторки, всякие уборы. Нарядим, вон тут и стены есть, и крыша, будем дом себе ладить. Ты, Вася, что это насчет ребятишек ничего не говоришь? Гляди, какие вымахали, что Толька, что Андрюха, что Сергуня.

— Да, — быстро отозвался Василий, елозя ладонью по чубчику Сергуни, — уж подросли. Ты, Елена, располагайся, а я живой ногой привезу со склада газовую плиту с баллонами да из мебели кое-чего прихвачу. Не думал я, что ты решишься, не думал. — И шагнул к порогу.

— Па, я с тобой! — Андрюха было кинулся к пальто, но отец остановил:

— Матери вон лучше помогите, — и уехал.

Елена… Вот и весь сказ. А и Ленком называл, Аленкой. Да что про это? Елена так Елена. Тут жилым не пахнет и взять нигде нечего. Вон он, ближайший-то вагончик. Вроде недалеко, а по целине начапаешься. Да куда там, утонешь тут же. Вот странное жилье! Как бытовка у них на стройке. А здесь люди в таких живут. Ну, раз люди живут, и они не пропадут!

Она нашла в тамбурочке новехонькое ведро, в ящике возле чугунной печки с котлом — уголь. Чего мудреного — у них в бытовке так же было, сторож топил печь с котлом, вода в батареях и обогревала весь вагончик.

Ребятишки дружно вывалились на «Север». Вроде улица не улица, а сплошной Север. Хотя что с детей взять? Пусть смотрят этот Север, в вагончике все равно холодно.

Толя нашел колонку и наносил воды в котел. Уж и вода в котле забулькала, и батареи затеплились, ребята кучкой замялись — есть хотели. Достала сумку с провизией, развернула свои гостинцы Василию — мякайте их, ребята!

Глянула Елена в окошко, уж потемки подсинили снег. Шторки приладила, стол, какой ни есть, клеенкой накрыла, словом, прошлась женской рукой и сама довольна осталась — дом.

Машина подъехала поздно. И все стояла, фырча потихоньку, пока Василий с водителем втаскивали железные кровати, утварь, пристраивали газовую плиту. Водитель вышел, Василий еще раз опробовал газовые горелки и начал топтаться без дела.

— Отпусти мужика-то, — кивнула на машину за окном Елена, — небось дома заждались.

— У меня еще работа не кончилась, — словно обрадовался Василий.

— Не рад ты нам, Васенька. Сядем давай, поговорим. Гляди, чего я привезла, буровила на себе. — Она показала на стол. В банке пупырчатыми боками упирались в стекло огурчики — один к одному, помидоры, с чесноком прокрученные, этот горлодер Василий любил ложкой хлебать. Много чего было на столе, места свободного не осталось.

— Вот ведь как. А я все не верил, что приедешь. Грозилась да грозилась с самой зимы. И телеграмму всерьез не принял, вот и не приготовился, — оправдывался Василий, нисколько не отмякнув лицом.

Елена даже обрадовалась такой отговорке, что она, враг своему мужу, чтобы с придирок начинать?

По каким-то только ей, женщине, понятным мелочам, для чужого глаза и ума сущим пустякам она выстраивала для себя и в себе всего Василия, каждого из своих мальцов, всю свою семейную жизнь. Исчезни из этого скопища мелочей хоть одна, она беспокоилась, предчувствуя какие-то перемены. И редко обманывалась, что ни возьми: рано попросился спать Сергуня — жди ночью температуры, не сдал дневник на проверку Андрюха — жди двоек, да мало ли чего, каких примет не накапливает женщина уже в первые годы семейной жизни? Елена за своих мужичков раскрылится, всех прикроет, так бы и переболела одна за всех четверых, только бы хворь ни к одному не вязалась, так бы все двойки сама переполучала и синяки износила сама за своих мальчишек. И не надо ей сейчас никакой соседки-говорухи, чтобы понять, куда повернулись оглобли одинокой северной жизни ее Василия.

— Сядем, что ли, Вася, поговорим, — пригласила его, словно едет в этом вагоне давным-давно, а он случайный пассажир-попутчик. — Бутылочку настойки на травах привезла. Вот угомонятся ребятишки, поговорим. Не стой, Васенька, в ногах правды нет.

Из дверей, ведущих на другую половину вагончика, уже готовый ко сну, выглянул Сергунька. Подошел, прижался к отцовскому унту, поднял вверх мордашку и посмотрел на отца. Елене вдруг показалось, что Василий может отстранить мальчонку, и она стремительно наклонилась, подхватила Сергуньку на руки, прижала к себе.

— Папа на работу спешит, дела у него, — сбивчиво говорила она сыну. С благодарностью поглядела она на Толю, поспешившего за Сергунькой.