— Послушай, Юля, хотел тебя спросить про Дербачева. Ты не знаешь, где он сейчас? Как до него добраться?

— Почему же? Работает в ЦК, здравствует.

— И сейчас в Москве? В приемной ЦК сказали, что он в длительной командировке и скоро не будет.

— Он в отъезде сейчас. Между прочим, Николай Гаврилович верен себе. Недавно за границей был, сельское хозяйство изучал.

— Знаю. Читал его статью в «Коммунисте». Так он здесь?

Юлия Сергеевна отхлебнула кофе, отставила. В буфете было много знакомых из соседних областей. В короткий перерыв главное — успеть поесть, заключительное слово затянется часа на четыре, не время сейчас для расспросов.

— Я точно не знаю. — И, ловя себя на нежелании сказать ему правду, поправилась — Дербачев должен вернуться к пятому.

— Послезавтра, значит. Знаешь, помоги мне с ним связаться. Для меня очень важно. Помнишь, я тебе говорил? А к нему теперь не пробьешься. Я, конечно, попытаюсь сам, но я ведь могу и не дождаться.

— Отчего же? Попробую. Что ты хотел? Мне тоже надо к нему по ряду вопросов. Можешь передать со мной.

Он оторвался от бутерброда и внимательно на нее посмотрел.

— Конечно, если тебе самому не удастся.

И он понял, что зря попросил ее, и пожалел об этом.

Они ушли с первого отделения концерта. Последний вечер не хотелось тратить на привычную парадность обязательного в таких случаях концерта. Юлия Сергеевна предложила пройтись по ее любимым местам и улицам.

— Будем ходить, пока не устанем. Ты ведь первый раз в Москве.

Дмитрий молча кивнул, в который раз отмечая про себя неожиданную осведомленность относительно того, что касалось его жизни и привычек.

— Вот видишь, Дмитрий, — пошутила она. — Когда бы ты еще побывал? Не жалеешь?

— Нет. Много интересного. И все-таки нельзя стричь все колхозы под одну гребенку, — сказал он, возвращаясь к прерванной теме.

Ей не хотелось вступать в их давний спор, он мог занести бог знает как далеко, и она спросила:

— Ты еще ничего не сказал о моем выступлении.

— Хорошо говорила, дельно, умеешь. Даже не ожидал.

— Тебе всегда удавались сомнительные комплименты. Поразительная способность. Почему не ожидал?

— Ну, тот наш разговор после выборного собрания в Зеленой Поляне. Твои сомнения…

— Ты об этом… У меня одна просьба: давай, Дима, об этом сейчас не будем…

— Ты считаешь, я не должен помнить? Но, кажется, все приходит в норму, бури улеглись. Ладно, ладно, молчу!

Ее вера, ее сомнения… Кому это нужно?

— Хорошее выступление, думаю — реальное, трезвое. Ты знаешь, я как-то по-другому посмотрел. Честно говоря, мне ведь не очень по душе эта твоя ГЭС.

— Благодарю, товарищ Поляков, — серьезно поклонилась она.

— Чего там, пустяк, Юлия Сергеевна. Вот еще что заметил: в президиуме понравилось. Одно место, я помню, где ты говорила о необходимости подбора в председатели колхозов честных и деловых людей. Помнишь? Приводила примеры, когда проходимцы разваливали колхозы.

— Из президиума реплику подали: что-то о деятелях, готовых взяться за все, лишь бы руководить.

Юлия Сергеевна оживилась на минуту и снова замолчала, напряженно вслушиваясь.

— Мне тоже кажется. Сами себя в буддистов превратили. Если подумать, так сами создали специальную касту руководящих. Попадет человек в такой разряд — и жизнь его до конца дней налажена. Провалится в одном месте — в другое. Из партийных работников — в общественные, из общественных — в хозяйственные. От физиков — к шахтерам, от шахтеров — в медицину. Затем и в искусство, в литературу — везде он руководит. А иногда ведь дурак дураком, хоть топором теши. Не правда ль, доблестный путь? Солидная пенсия, почетная старость, уважение общественности. — Поляков засмеялся. — Учит, как уголек давать, хлеб сеять, книги писать — везде руководит. Я теперь на коне — председатель. Вот недостаток — думать много приходится. Со временем такая необходимость отпадет, и тогда…

— К сожалению, думать везде нужно. Смотри-ка, и ты разговорился?

— Нервное возбуждение.

— Вот новость. У тебя? Он засмеялся:

— По-моему, ты должна быть довольна, интересные цифры. Оказывается, наша область далеко не на последнем счету. Если взять в среднем три тысячи пятьсот литров…

Ее цифры… Неужели она живет ради них? И этот разговор ради них, и этот вечер?

Борисова поежилась, рассмеялась.

— У тебя навязчивая идея. Филиал совещания ЦК на Гоголевском бульваре. Прения по докладу: слово имеет председатель колхоза «Зеленая Поляна» товарищ Поляков. Я же тебя просила.

Сгущались сумерки; мимо, смеясь, пробегала молодежь, беззаботная, счастливая, и Юлия Сергеевна со страхом думала о той минуте, когда нужно будет сказать «до свидания» и остаться в пустом номере с огромной кроватью, с атласным желтым одеялом, которое многократно отражалось в больших зеркалах напротив. Дмитрию до нее нет никакого дела, весь вечер он будет говорить о колхозе, советоваться о перспективном плане, вежливо проводит до дверей, вежливо подождет, пока она закроет за собой дверь, потом отправится к себе. Дверь скрипнет — она уже не один раз просила что-нибудь сделать с дверью.

Так всю неделю, пока идет совещание. Ему безразлична ее жизнь за дверью в пустом двойном номере «люкс», он делает вид, что ничего не замечает. Теперь она уверена: он далеко пойдет и сможет многое. Он одержим своими планами, и она поневоле увлекается, поневоле спорит. А в сущности, какое ей дело до его планов? Просто не умерла еще та детская нелепая привязанность к нему. Хватит себя обманывать. А подумать — так смешно… Она еще любит, еще к кому-то привязана.

Они прошли мимо собора, обогнули Кремль и углубились в путаницу улиц и переулков. Поляков замолчал и шел, поглядывая по сторонам, всматриваясь в лица прохожих.

— Что с тобой, Юля? — мягко спросил он наконец, когда они забрели куда-то во двор, окруженный со всех сторон высокими обшарпанными зданиями.

Она тихонько сжала его руку, и он понял: просит молчать. Они стояли словно на дне глубокого колодца и смотрели на далекое угасающее небо. За каждым светящимся окном шла своя жизнь, скрытая от посторонних взглядов. К ним подошел высокий старик в теплом пальто.

— Вы кого-нибудь ищете?

Они посмотрели на него, не понимая, и он вежливо извинился, приподняв шляпу. Они прошли через двор, вышли на другую улицу, на глаза им попалась вывеска кафе. Они переглянулись и вошли. Дмитрий нагрузил круглый поднос сосисками, пивом, паюсной икрой, прихватил компот из чернослива. Юлия Сергеевна сидела за столиком и, наблюдая за ним, улыбалась. Ей не хотелось есть, но настроение как-то переломилось, и она вместе с Дмитрием пила пиво, делала бутерброды.

— Сейчас бы посмотреть что-нибудь веселое… — неожиданно сказала она.

— А мне, знаешь, и так весело.

Он взял ее за руку у локтя, указал глазами. В дверь ломился тучный, с багровым лицом человек; такая же объемистая женщина в белой форменной куртке стояла насмерть — кафе закрывалось. Разговор зашел уже о жалобной книге, женщина в куртке, сверху перегибаясь через плечо настойчивого посетителя, пронзительно звала милиционера.

Юлия Сергеевна засмеялась и тут же примолкла. Женщина оглянулась на нее, ухватившись за ручку, потеснила тучного человека, захлопнула дверь и поплыла по залу. Проходя мимо, она приостановилась, оглядела Юлию Сергеевну и сказала Дмитрию:

— Вы, гражданин, не очень-то рассиживайтесь со своей девушкой. Закрывать надо.

Юлия Сергеевна смеялась в кулак, улыбались и за соседними столиками. Улыбаясь, Дмитрий становился моложе и проще.

В заполненном тенями номере они не сразу включили свет. Обоим было неловко: пришедшее им в холле гостиницы внезапное решение скоротать остаток вечера за чаем казалось сейчас надуманным и смешным. Дмитрий снял пиджак. «Можно? Ужасно тесный!» — смущенно улыбнулся он Юлии Сергеевне и остался в клетчатой рубашке, которая очень шла ему. Если бы не седеющие виски, он казался бы сейчас совсем молодым, не старше тридцати. «До чего же я его не знаю, — подумала Юлия Сергеевна. — Вот с ним действительно встречаешься всякий раз впервые».