Отделавшись от Сэма, Джек ловит такси и едет в отель, принимает душ и растягивается на кровати, прислушиваясь к доносящимся из коридора звукам. Вскоре громкий говор извещает, что группа вернулась из Сакромонте, а постепенно наступающая тишина — что дамы разошлись по своим комнатам и готовятся ко сну. Когда шаги и хлопанье дверей смолкают, Джек встает, приглаживает перед зеркалом непокорные волосы, на мгновение огорчается, что, получив телеграмму Сэма, вскочил в такси налегке: сейчас пригодилась бы свежая рубашка — как-никак, он идет все-таки на свидание с девушкой. Уже в дверях он в задумчивости останавливается, потом идет к телефону, узнает у портье номер апартаментов отца и сначала направляется к нему в тайной надежде, что разговор с мисс Гибсон, может быть, и вообще не потребуется, если он еще раз поговорит с отцом; но его стук остается без ответа, из-за двери не слышится отцовского «войдите», хотя он дважды повторяет: «Это я — Джек!», как делал в детстве, когда хотел войти в комнату, где отец работал. Сейчас отец не работает и, скорее всего, еще не спит, поскольку портье сказал, что мистер Асман взял ключ минуту назад; значит, он просто не хочет с ним разговаривать, и, значит, надо идти в номер «двадцать восемь, третий этаж, входить без стука», лучше так, чем стучать безответно, все-таки какое-никакое утешение: хоть одни двери перед ним откроются…

Мисс Гибсон встречает его в розовом купальном халате, пахнущая свежестью.

— Простите, я только что из ванной.

— Я тоже, вернувшись, первым делом бросился под душ.

— Глоток виски?

— Нет-нет! Спасибо.

— Что — слишком поздно? Вернее — слишком рано? Уже четыре утра.

— Я вообще не пью. Только иногда — немножко вина. И пока играю, взял себе за правило — не пить.

— А я глоток выпью, — мисс Гибсон с некоторым смущением наливает себе виски.

— Я долго вас не задержу. — Джек несколько смущенно садится в предложенное ему кресло. — Речь пойдет о моем отце. Вы знаете, конечно, что он не хочет ехать на концерты, объявленные в Париже, Брюсселе и Лондоне?

— Я что-то слышала от мистера Блюинга.

— Мне Блюинг сказал больше.

— А именно?

— Он говорит, что это как-то связано с вашей группой… вернее… с некоторыми членами группы… — сбивчиво начинает Джек.

— Понимаю.

«Если понимает, могла бы и помочь, — думает Джек, — сказать это вместо меня, прояснить ситуацию, назвать имя и не заставлять меня… меня…»

Но мисс Гибсон ничем помочь ему не в силах, она сама не уверена в своих подозрениях. И вообще жалеет, что связалась с этой польской парой… Взяла на себя ответственность, того и гляди, разразится скандал!.. Боже, а какой бы грандиозный скандал был, если бы речь шла не об этой польской соплюшке, а о ней самой…

— По мнению Блюинга… — продолжает Джек, не найдя поддержки, — все осложнения возникли из-за польки, присоединившейся к вашей группе…

— Возможно, — с трудом выдавливает из себя мисс Гибсон.

— Да… Вы так полагаете?

— Думаю, вам лучше знать вкусы своего прославленного отца, — язвительно замечает Сибилл.

— Мы не часто видимся. Значит, полька в данном случае все-таки не исключается?..

— Похоже, да.

— Вот поэтому я к вам и пришел.

— Поэтому?..

— Да. Я слышал, вы собираетесь завтра звонить в Мадрид в автомастерскую, где ремонтируется «фиат» поляков.

— Я обещала Лукашу это сделать. Он хочет как можно быстрее вернуться домой.

— Прекрасно. В этом единственный выход. Чем быстрее они уедут, тем лучше.

— А какова в этом моя роль?

— Пообещайте… этим ремонтникам… Пятьсот… тысячу долларов! Пусть они пошлют человека в Турин и привезут недостающие запчасти. Я оплачу все расходы… Сумма не имеет значения… Я ведь специально прилетел сюда, чтобы как-то изменить ход событий.

— А не проще было бы, — задумчиво говорит мисс Гибсон, — предложить эту тысячу…

— Кому?

— Ах нет. Вздор. Абсолютный вздор, — шепчет Сибилл, хотя чувствует, и даже уверена с мстительной оскорбительностью, что это совсем не вздор. — Хорошо, я попытаюсь именно на таких условиях договориться с Мадридом.

— Спасибо.

Собственно, теперь ему следовало бы встать и уйти, время было уже достаточно позднее. «Когда же она проснется, чтобы позвонить в Мадрид, — думает он, — если до сих пор еще не ложилась спать?»

— Не буду больше вам мешать, — говорит он, не двигаясь с места.

После дороги, долгого суетливого дня и бессонной, полной напряжения ночи наконец-то наступила вроде бы минута отдохновения. Во всяком случае, ему удалось что-то предпринять, что-то уладить в этой глупой истории, и теперь можно посмотреть на эту девушку уже не как на руководительницу группы, которая должна завтра звонить в Мадрид по поводу ремонта автомашины, а просто как на прелестное создание в купальном халате, пахнущее свежестью… Ну и виски тоже.

— Я отучил бы вас от дурной привычки пить виски под утро, — говорит он.

— Отучили бы? — Сибилл охотно подхватывает новый поворот в ситуации.

— Да, отучил бы. Будь у меня только на то время.

— Главное — что у вас появилось желание.

— Есть девушки, которым не годится пить виски и посещать ночные рестораны…

— Увы, я вынуждена их посещать по долгу службы. Все женщины, приезжающие на склоне лет из Америки в Европу, обожают посещать ночные рестораны. Им не удавалось это в молодости, вот они и пытаются наверстать упущенное, освободившись наконец из-под опеки отцов и надзора мужей.

— В сущности, в этом есть что-то очень грустное.

— Мне тоже так кажется.

— Коллективное одиночество. По мне, так уж лучше — полное.

— Да, но вы имеете в виду одиночество добровольное, а это не совсем то. От добровольного в любой момент можно избавиться, достаточно только захотеть, а этих женщин от одиночества ничто уже не избавит. Хотя… случаются неожиданности…

— Конечно. Но, возвращаясь к дурным привычкам, от чего мне хотелось бы вас отучить, — Джек пытается уйти от исчерпанной, как ему кажется, темы, — я надеюсь, урок не будет вам неприятен.

— Вы полагаете?

— Уверен.

— У вас есть свой метод?

— И думаю — безотказный. — Джек неторопливо встает с кресла, склоняется над Сибилл и целует ее в губы. — Вот мой метод — я целую девушку и говорю ей при этом: вы само благоухание и свежесть.

— Повторите, — шепчет Сибилл. — Я всегда была непонятливой ученицей.

Джек целует ее еще раз, но тут же садится обратно в кресло.

— Мне, пожалуй, пора уходить. Гоните меня.

— Я не буду вас гнать, — чуть слышно шепчет Сибилл.

XVI

В Альгамбре человек погружается в прошлое. В этой живописнейшей из сохранившихся еще в мире старинных крепостей, и нависших над ней садов Хенералифе, невольно задумываешься о восьми, без малого, веках мавританского владычества в Гранаде.

Но Доминика думает не об этом, она думает, закончил ли Геро письмо, которое Лукаш не дал ей прочитать, обычной своей фразой: «Надеюсь, Доминика счастлива в Гранаде»… «Может быть, он чувствует, что все это долго не продлится? Отчего немолодые мужчины умеют быть милыми и нежными с женщинами? Отчего они понимают их лучше, чем их сыновья?» Эти размышления наводят ее на мысль, что Джек Асман почему-то поехал с мисс Гибсон на почту, а не заказал телефонный разговор из отеля. С чего бы это? Не хотел, чтобы о его разговоре здесь знали? Как бы мисс Гибсон окруженная своими воздыхателями, не забыла, что, кроме разговора о ремонте автомобиля, надо переговорить и со страховым агентством относительно выплаты ей компенсации, о чем она, Доминика, ее просила. Если компенсацию перешлют в Польшу через банк, деньги поступят на текущий счет, а значит, фактически их можно будет получить только в чеках «Павекса», тогда как в Мадриде всю сумму ей выдали бы в долларах. Кажется, мисс Гибсон это поняла — женщины в таких вопросах разбираются лучше, чем мужчины. Только бы ей удалось это уладить, только бы разговор о ремонте автомобиля не заморочил ей голову!