Действительно, ускорить ремонт автомобиля оказалось делом нелегким. Из Турина не прислали еще крыло, а настойчивые просьбы Хуана — подстрекаемого мисс Гибсон — послать кого-нибудь за ним в Турин — за хорошее, разумеется, вознаграждение — вызывали на том конце провода лишь недоумение.

— Скажи им, за доставку крыла, — теребит Хуана мисс Гибсон, — они получат пятьсот долларов!

— Тысячу! — поправляет ее Джек.

— Тысячу! — вторит мисс Гибсон, не выпуская при этом руку Джека.

Хуан не знает, в какие слова облечь это предложение, и беспомощно смотрит на американцев.

— Я не могу им этого сказать, — шепчет он.

— Почему? — удивляются оба.

— В Испании это не принято.

— Что именно?

— Ну вот это самое…

— Принято — не принято, прошу передать! — выходит из себя мисс Гибсон.

— Ладно, попробую, — вздыхает Хуан. — Машина нужна срочно, — кричит он в трубку, — вам предлагают тысячу долларов за срочный ремонт.

— Тысячу долларов? — удивляются в Мадриде. — Поляки предлагают?

— Да! — с еще большим смущением подтверждает Хуан.

— А говорят, в Польше все бедствуют, — сомневаются в Мадриде.

— Значит, не все.

— Неужели целую тысячу? Жаль, конечно, но нам некого послать в Турин…

— Так уж все заняты?

— Все! Да и вообще, крыло скоро будет. Мы послали напоминание после вашего предыдущего звонка, придется подождать…

— Придется подождать… — повторяет Хуан.

— Что они говорят? — нетерпеливо спрашивает Джек.

— Что им некого послать в Турин и что крыло скоро будет…

— Скоро? А вы не можете на них поднажать?

— Вы же слышите, я стараюсь.

— Плохо стараетесь! Скажите им еще раз — тысяча долларов!

— Тысяча долларов! — кричит в трубку Хуан, но в ответ — только длинный гудок, связь прервана, и Хуан вешает трубку. Все трое они толкутся в телефонной будке: жара нестерпимая, однако Джек Асман не спешит уходить и все настойчивее наседает на Хуана.

— Надо было спросить, сколько они хотят.

— Я же говорю вам — это Испания, — с чуть преувеличенным достоинством отвечает Хуан.

«Тем не менее в каждом магазине, куда мы приводим группу, свой процент ты получать не забывал», — с раздражением думает мисс Гибсон. Очень уж ей хотелось уладить это дело ради Джека. Она все еще держит его за руку, исполненная нежности: его заботы — теперь ее заботы; женщина вообще склонна даже после одной вместе проведенной ночи говорить «мы», что редко свойственно мужчинам.

— Что же делать? Может, еще раз заказать разговор? — предлагает мисс Гибсон.

— Бесполезно, — пожимает плечами Хуан, теперь только, кажется, понявший степень близости своей «пассии» со знаменитым теннисистом; это открытие его отнюдь не радует, и потому у него нет ни малейшего желания способствовать улучшению их настроения, улаживая дело с машиной. А может, в Испании и впрямь еще не прижились общепринятые в мире нормы деловых отношений.

— У нас в запасе еще целых три дня до возвращения в Мадрид, — добавляет он. — И чего этим полякам так не терпится? До сих пор наше общество их вполне устраивало.

«Он не знает или притворяется, что не знает», — думает мисс Гибсон, и это ее несколько успокаивает: может быть, на самом деле и она, и Джек, и Сэм Блюинг слишком уж преувеличивают значение всей этой истории и полька вовсе тут ни при чем, а просто Джереми Асман не хочет ехать на гастроли. Но если причина не в польке, тогда в чем?

— Мне так неприятно, — шепчет она Джеку.

— Черт бы их всех побрал! — не сдерживается тот.

— Ладно, что-нибудь придумаем, — спешит успокоить его Сибилл.

Зато второй разговор с Мадридом оказался вполне удачным, и, возможно, именно оттого, что ни для кого из них не представлял особого интереса: Доминику после автоаварии и связанной с этим временной потерей трудоспособности ждала компенсация в размере восьмисот долларов.

Получив от мисс Гибсон это известие, Доминика просияла, словно внутри у нее зажгли стосвечовую лампу.

— Восемьсот долларов? — шепчет она изумленно.

— Вы сможете их получить сразу по приезде в Мадрид.

— О, благодарю вас, благодарю!

Группа собралась на площади Львов, где Хуан назначил сбор, чтобы отсюда ехать к садам Хенералифе — Хенералифе по-арабски значит «Сад на холме». В группе все уже знают, что ускорить ремонт машины поляков не удалось, и с интересом наблюдают за Доминикой. Только миссис Принклей, доктор теологии и медицины, отводит в сторону нескольких женщин и что-то тихо и таинственно им шепчет.

— Нет, это невозможно! — с негодованием восклицает Сильвия Брук.

— Почему? Мы с ней поговорим без обиняков, и ничего плохого в этом я не вижу.

— Но кто дал нам право вмешиваться?

Миссис Лестер придерживается иного мнения:

— А я считаю, мы просто обязаны вмешаться: Джереми Асман совершает путешествие вместе с нами и потому на нас лежит определенная за него ответственность.

— Ответственность? Всю свою жизнь я полагала, что вмешиваться в чужие дела неприлично и недостойно.

— Дорогая моя Сильвия! — успокаивает подругу Лоурен Клайд. — Подумай без эмоций и личных ассоциаций. Если мистер Асман не поедет на гастроли, несомненно, будет большой скандал!

— Это его личное дело!

— Нет, не только его! Наше тоже! Мы были свидетелями всей этой истории и не приняли никаких мер.

— И какими же ты представляешь себе эти меры?

— По-моему, предложение миссис доктор вполне разумно: объясниться с этой девушкой.

— Может, не надо так… прямо в лоб… — миссис Стирз явно против откровенных вмешательств в чужие дела — она опасается, как бы ее склонность к Хуану тоже не привлекла внимания дам, хотя это и не грозит срывом гастролей. — Не надо так прямо в лоб!

— Но кто говорит, что в лоб? — перехватывает инициативу Мэри Бронтон. — Мы ее пригласим и скажем, как огорчены скандалом, грозящим мистеру Асману.

— И что дальше? — интересуется Сильвия.

— …и скажем, что хотели бы предотвратить этот скандал, поскольку глубоко уважаем мистера Асмана и преклоняемся перед его талантом…

— А потом?

— …и, наконец, что она, человек, к которому мистер Асман относится с очевидной симпатией, могла бы больше других повлиять на него и убедить не отменять концерты и поехать на гастроли.

— Вы что-нибудь имеете против такого рода вмешательства? — чуть ли не с угрозой спрашивает Сильвию Брук миссис доктор теологии и медицины.

— Да нет, если все останется в этих пределах…

— Кто пригласит к нам польку?

— Я! — с готовностью вызывается миссис Лестер, и очень похоже, что у нее есть какие-то претензии к Доминике.

— Или я, — пытается нейтрализовать ее Сильвия Брук.

— Ты слишком много танцевала с Лукашем, — не без ехидства усмехается доктор теологии и медицины, — и потому, возможно, девушка не питает к тебе особой симпатии.

— Ах, вряд ли ее продолжает интересовать этот юноша, — пожимает плечами миссис Лестер, — будь так, не оказалось бы нужды в этом разговоре с ней.

Группа медленно движется вдоль обмелевшей в это время года реки Дарро по аллее, обсаженной высокими кипарисами. Предполуденный зной смягчается лишь ветерком с заснеженных вершин Сьерра-Невады.

— Хенералифе, — рассказывает Хуан, но его слушают только идущие рядом, — это дворец без крыши, возведенный под голубым небом Гранады из зелени, воды и каменных плит. Это один из великолепнейших образцов гармонии архитектуры и природы, созданный богом и руками человека. Бог сотворил животворное солнце, прекрасную плодородную и щедрую землю, обильно напоил ее влагой, а человек сберег все это и сумел приумножить красу и богатство природы, придав ей форму, влекущую сюда миллионы людей со всего света.

«Иной бог благословлял усилия мавров, возводивших Хенералифе, и совсем другого бога славят те, кто этим неповторимым по красоте парком любуется», — думает Асман, следуя за Лукашем и Доминикой. Не обремененный тяготами веры, но и лишенный покоя, которым она одаряет, он порой завидует верующим, их мистицизму. Возможно, именно вот сейчас ему необходима какая-то абстрактная сила, способная вырвать его из опасного состояния счастливого ослепления, в котором он оказался, не найдя в себе силы ему противостоять.