— Ах, конечно же, вы победите! — улыбается мисс Гибсон.

— Матч послезавтра! — с нажимом произносит Джек.

— Где-нибудь здесь? — спрашивает отец. — В Мадриде?

— Нет. В Лондоне. И я подумал… — в голосе Джека звучат давно забытые нотки детских лет, когда ему доводилось о чем-нибудь просить отца, — и я подумал: не поехать ли нам вместе…

— Но я не собираюсь в Лондон, — не дает ему договорить Асман.

— Разве?

— Нет. Сначала у меня концерт в Париже, потом в Брюсселе и затем уж в Лондоне. Впрочем, я еще не решил, поеду ли туда вообще.

— Что значит — не решил? — дискантом выкрикивает Сэм, втискиваясь между отцом и сыном. — Концерты запланированы еще год назад, контракты подписаны, афиши расклеены, дана реклама по телевидению и в печати — а ты не решил! Ты слышишь, Джек? Где взять мне здоровье? Где взять мне здоровье на этого человека?

— Сэм! — Асман сжимает Блюингу локоть, будто собираясь вывести его из зала. — Мы здесь не одни!

— Мисс Гибсон, — не снижает голоса Сэм, — отлично все понимает.

— И тем не менее не следует забивать ей голову нашими проблемами.

— Если нужна моя помощь… — Внешне мисс Гибсон как бы смущена, но, в сущности, довольна возможностью оказаться в эпицентре возможного циклона.

— Давай выйдем на свежий воздух, — просит Джек отца. — Мне нужно с тобой поговорить.

— Конечно, — охотно соглашается Асман. — Мы давно не виделись, и я совсем не в курсе твоих дел.

Они оставляют на попечение Сэма отнюдь не обрадованную этим мисс Гибсон и выходят из кафе в одуряющее благоухание испанской ночи; в зарослях вокруг неумолчно стрекочут цикады.

— Спасибо, что приехал, — говорит Асман сыну.

— Ты умеешь находить слова, обезоруживающие человека.

— Не спеши — я не закончил еще фразу: спасибо, что приехал… но сделал ты это напрасно.

— Сэм очень встревожен…

— Я сразу понял, что это его затея. А что, собственно, он тебе написал?

— Написал, что ты сошел с ума, только и всего.

Асман усмехается.

— Возможно, он и прав…

— Не шути.

— Я не шучу. Только, веришь ли — это чудесное состояние. Оно продлится еще дня три-четыре и никогда больше не повторится.

— Но через три дня у тебя концерт. В Париже, так ведь?

— Так. И с этим ничего не поделаешь. Хотя есть одна возможность… скверная, впрочем, для меня возможность: устранить причину моей здесь задержки. Сэм не говорил тебе, что мисс Гибсон, с которой ты только что познакомился, собирается завтра звонить в автомастерскую? Она хочет ускорить ремонт некоего «фиата», поврежденного в Мадриде моим автомобилем и автобусом ее группы, к которой в пути я случайно… да, случайно, присоединился… Сэм, наверное, тебе рассказывал.

— Да, что-то упоминал.

— Так вот… если «фиат» будет готов — я поеду на гастроли, если нет…

Джек отыскал в темноте руку отца и крепко ее сжал.

— Отец! Это же просто смешно.

Наступило долгое, тягостное молчание, громче стрекотали цикады, игнорируя ритм, задаваемый ударником, заглушавшим своим грохотом целый оркестр.

— Прости, я не хотел этого говорить, — взволнованно шепчет Джек, — но ведь речь идет о твоей репутации. И я не могу оставаться безучастным. Я должен предостеречь тебя, если ты сам…

— Мой мальчик!

— Нет уж, нет — тебе не удастся разоружить меня своими нежностями. Я обязан тебе помочь, кроме меня, у тебя никого больше нет, и кого еще может так волновать твое доброе имя, как меня.

— Поскольку оно и твое тоже.

— Именно, поскольку и мое тоже. И потому мне надлежит думать о его престиже. Не представляю, как бы я мог отменить какой-нибудь свой матч!

Асман в темноте опять улыбается. Джек начинает его умилять. Он опасался, что разговор будет труднее, а вот ведь Джек так трогателен, и он уже не сердится, ничуть не сердится за его приезд. Да, Джек ни за что не отменил бы матч, сейчас нет, пока еще нет… В блаженном своем незнании философии, литературы и музыки теннис он почитает величайшим достижением человечества. На все уговоры пойти чему-нибудь учиться или хотя бы время от времени читать он, пожимая плечами, обычно отвечал — совершенно неотразимым, с его точки зрения, по убедительности — доводом: разве кто-либо посмел бы укорить Эйнштейна или Фолкнера за то, что они не играли в теннис? «Да, Джек ни за что бы не отменил матч… Теперь — нет, пока еще нет…»

— Ты представляешь, какой разразится скандал? Никто не поверит, что ты болен, а эти бабы-туристки разнесут по всем Соединенным Штатам истинный повод твоего отказа от концертов.

— Представь, меня это совершенно, ну ничуточки, не волнует.

— А должно волновать! Концерты — это для тебя всегда было так важно, и действительно, что может быть важнее?

«Не скажу ему о девчонке, — думает Джек, — не скажу, что Сэм все мне рассказал…» Они приняли за правило не касаться таких тем, отец был за него спокоен, зная, что он не способен на безрассудства. Даже без памяти влюбившись в Риту Пат, он сказал отцу, что женятся они не раньше, чем окончательно распрощаются с теннисом. Иначе какой смысл: они никогда не будут вместе, разве что в смешанных парных матчах. А теперь не он, а отец теряет голову из-за какой-то стриженой соплюшки; хорошо еще, что это не случилось при жизни матери, хотя…

— Отец! — тихо говорит Джек, продолжая держать его руку. — Я ведь так всегда тобой гордился!

— Не вижу ничего, что может мешать тебе делать это и впредь.

— Но… концерты…

— Я тебе сказал: есть еще шанс, что я поеду. Вот и все…

«Ах да, мисс Гибсон! — вспоминает Джек. — Завтрашний ее телефонный разговор с авторемонтной мастерской в Мадриде, где стоит «фиат» поляков! Если она сумеет договориться…»

Они возвращаются в кафе, и Джек отыскивает мисс Гибсон.

— Мне нужно с вами поговорить, — начинает он сразу, пригласив ее танцевать.

— С удовольствием! — улыбается мисс Гибсон.

— Но лучше — не здесь. Давайте отыщем местечко поспокойнее… вопрос у меня сложный.

— Спокойнее всего будет у меня в номере. Нам все равно пора уже возвращаться в отель. Мои дамы, кажется, вдоволь напрыгались. Я и сама просто с ног валюсь.

— Но, похоже, они готовы развлекаться и дальше.

— На них нет угомона. Эти бабы меня скоро совсем доконают. Тем только утешаюсь, что, может, и моя старость будет такой же.

— Смешно, когда вы говорите о старости.

— Смешно? А вы никогда не думаете о старости?

— Нет. Я даже представить не могу, что буду старым. — Джек смеется и крепко прижимает к себе мисс Гибсон сильной рукой теннисиста, а она рассматривает великолепные зубы и красивое лицо этого статного американского парня — его хоть сейчас прямо на рекламу.

«Может быть, он и впрямь никогда не станет старым, — думает она, — может, ему это удастся!» И с подчеркнутым значением произносит:

— Номер двадцать восемь, третий этаж! Переждите, пока в коридорах прекратится хождение, и не стучите в дверь. Стук слышен в соседних номерах.

— Понимаю.

— Мне, как руководителю группы, приходится более строго соблюдать нормы поведения, чем моим подопечным.

— Понимаю, — повторяет Джек. Его охватывает тревожное возбуждение, и он даже забывает, о чем собирался говорить с мисс Гибсон в ее номере двадцать восемь на третьем этаже, куда «входить без стука». Надо бы потанцевать и с полькой, чтобы самому убедиться, действительно ли можно из-за нее… Но у него нет на это никакого желания, ни малейшего желания, и, пытаясь ускользнуть от Блюинга, он пробирается к выходу. Сэм, однако, не из тех людей, с кем можно разминуться даже в самой невообразимой толчее; он догоняет Джека у двери и хватает его за локоть.

— Ну что?

— Все то же.

— Не едет?

— Нет. Впрочем, у него есть какие-то мотивы, однако история сложная и от нас не зависящая. Хотя, если подумать, возможно, я и сумею кое-что предпринять.

— А мне сказать не можешь?

— Сейчас нет. Буду действовать. А пока моя мечта — холодный душ. С утра не был в ванной, а поскольку уже вторая половина ночи — то, значит, со вчерашнего утра, мой дорогой.