мурга, упавшая на мир, здесь, в мире, они только тень, там, у Симурга, имеется реальное бытие в нем самом. Кто постиг это, тот утонул (му-

стаграк) в истине, но тем не менее истиной он не стал; воплощения

(хулул) тут нет, ибо собственное естество в этот миг угасло

51 .

Навои дает приблизительно то же, но излагает свои мысли в не-

сколько иной форме; только одна строка может считаться очень близ-

ким воспроизведением персидского оригинала:

Η Ά

Форма всех птиц мира, знай, : Форма птиц мира от края до края —полная его мудрости тень его! его тень, знай это, неведающий! (б. 1056) 50 Более того, даже собственных слов для обозначения этих птиц в персидском

языке нет, и обыкновенно среди охотников птицы эти называются их турецкими име-

нами.

51 Оговорка, необходимая для предотвращения обвинения в хулул и повторения

процесса Халладжа.

398

Все остальное изложение у него <^Навои^> покоится на известном

хадисе \yS csS* и составляет его естественное развитие: Он был сокровищем, но субстанция его сокрыта,

краса его была тайной — мир для нее зерцало.

Когда он пожелал свое проявление,

эманация вышла из субстанции и засверкала.

Среди этой эманации наподобие солнца

он сделал очевидными сотни миллионов теней.

Интересно отметить, что Навои здесь пользуется теорией эмана-

ции, употребляя соответствующий термин J Ä J

52 , который в данном

месте у 'Аттара не применен. Отсюда можно заключить, что Навои, помимо Мантик ат- тайр, изучал и теоретические труды по суфизму.

Гл. 64- я излагает притчу в пояснение предшествующей главы. Это

рассказ о царе, отличавшемся такой красотой, что всякий, кто видел

его лицо, умирал. Но вся страна знала о его красоте, томилась по нем

и жаждала его видеть. Тогда он велел выстроить замок с огромным

зеркалом. С вышины башки он смотрелся в это зеркало, а люди, окружавшие замок, могли безнаказанно наслаждаться лицезрением

его красоты в зеркале.

Рассказ этот довольно точно передает соответствующую главу

'Аттара (бб. 1070—1102) с той лишь разницей, что у Навои в конце

следует своего рода краткий комментарий к этой символической притче: Замок тела, знай, что сердце в нем — зеркало,

созерцай красу шаха в зеркале.

Если это зеркало не отполировать сначала,

тот царь не бросит в него своего отражения!

Гл. 65- я передает анекдот об Александре Македонском, в соответ-

ствии с аналогичным рассказом 'Аттара (бб. 1103—1109). Третья ил-

люстрация 'Аттара — рассказ о Махмуде Газневиде и его паже Айазе

(б. 1110 и ел.) — у Навои опущена.

Выяснив свое отношение к Симургу, птицы задают вопрос, каким

образом его можно достигнуть, какой путь к нему ведет. Эта глава

(гл. 66) Навои соответствует 14- му отделу поэмы 'Аттара: oi^j^ü^ J ^

£:ij o!jj.aJUb.A*jl (б. 1133 и ел.). Удод поясняет, что на этом пути нужно, прежде всего отречься от всех личных побуждений, отказаться от ин-

дивидуальной жизни и покорно выполнять все, что бы от тебя ни по-

требовали. Как иллюстрация к этому правилу излагается большой

рассказ о шейхе Сан'ане и красавице- христианке (гл. 67).

52 Самый термин ведет свое происхождение из Корана (VII, 139) — AJJ

J ^ J Uli

и XCII, 2 JJÄJ Ы JL^JÜIJ. К истории его см.. Massignon, Lexique, p. 12.

399

Рассказ этот у 'Аттара занимает центральное место, это, несомнен-

но, самая блестящая и прекрасная часть всего произведения. Рассказ

этот, хотя и связан непосредственно со всем ходом действия, но тем

не менее представляет собой совершенно независимую отдельную по-

весть. По- видимому, на Востоке это уже давно ощущали, ибо очень

часто о^р £·-£ C-J|£-3 переписывалась в сборниках отдельно от всей

поэмы. Повесть о Сан'ане имеет огромное значение и помимо своей

прекрасной художественной формы. Это сжатое изложение основной

идеи суфизма — растворения индивидуального «я» в «я» космическом.

Поэтому, конечно, не приходится удивляться, что эта часть у Навои

сохранена полностью, с весьма незначительными изменениями. Здесь

Навои, пожалуй, подошел ближе всего к своему основному заданию —дать перевод персидской поэмы, ибо временами он интерпретирует

'Аттара строка за строкой, почти буквально сохраняя его обороты

речи. Однако и здесь все- таки перевода в узком смысле этого слова

нет. Навои вводит целый ряд деталей, отсутствующих в подлиннике.

Он дает описание монастыря (дайр), которого у 'Аттара нет, и крайне

ярко описывает торжественный обряд отречения шейха от ислама: Внутренность монастыря уподобили раю,

с большим старанием разукрасили.

В портике поставили трон, покоящийся на небосводе,

украшения и убранство на нем без предела и вне сравнения.

Кокетливая христианка появилась на нем, .полная неги, шейх, увидев ее, погибал каждый миг.

Шейха привели на собрание,

для того чтобы он очернил лицо веры.

Толпились друг возле друга обитатели монастыря,

как постоянные жители, так и проезжие.

Приготовили там в обилии вина,

доставили также множество закусок.

Звук била и напев органа

возвысили голос для оплакивания веры шейха.

Coi всех сторон стояло по священнику,

53 а — л. 2726; b — л. 336; с — л. 14. Я даю текст по а.

400

ибо такого рода дела никогда не бывало.

Принесли отня из аташгаха

и потребовали свиток [Корана] от знающего (руководители, [чтобы сжечь его].

Когда были приготовлены пояс и крест,

с сотнями чар бросилась та, обманывающая сердце,

Спустилась с тро'на с миллионом кокетливых движений, подошла к шейху с сотней выражений почета.

Остановившись, выпила гебрскую чашу вина,

так что, увидев [это], шейх отказался от ума и рассудка.

Однако едва ли можно предполагать, что Навои был более близко

знаком с христианскими обрядами, нежели

е Аттар. Нарисованная им

картина, хотя и очень ярка, но вся целиком покоится на традицион-

ном представлении мусульманской литературы о христианском мона-

стыре. Здесь мы находим обычное смешение терминов христианских

и зороастрийских, как «аташгах», «гебрская» чаша и т. п.

54 . К реализ-

му в нашем смысле слова Навои, конечно, не стремится. Оставаясь

в рамках литературной традиции, он конкретизирует свою тему, уплот-

няет воздушные невесомые образы 'Аттара путем введения деталей, обогащения обстановочной стороны повести.

Рассказ удода придал птицам новую решимость. Они собира-

ются в дальнейший путь. Но для их стаи нужен водитель, без которого

трудно пройти эту длинную дорогу в полном порядке. Они бросают

жребий, и эта почетная должность достается удоду. Навои в этой

части (гл. 68) тоже вводит некоторое довольно логичное дополнение.

Птицы уже убедились в знаниях и способностях удода, и потому они

обращаются к нему с предложением быть в дальнейшем их вождем.

Но удод отклоняет это предложение — он хочет «божьего суда» и боит-

ся взять на себя такую, трудную обязанность без указания свыше.

Тогда бросают жребий, который выпадает на его имя.

Начинается самая трудная часть странствия, перед птицами от-

крывается пустыня, в которой абсолютно ничего нет (гл. 69 <поэмы

Навои>). Это повергает их в такой ужас, что одна из птиц задает

удоду вопрос о причине такой пустынности. Удод отвечает, что пусты-

ня — преддверие к дворцу великого царя, его величие окружило дво-

рец заповедной полосой. В пояснение своих слов он рассказывает кра-

сивую легенду о Байазиде Вистами (гл. 70) и его ночном блуждании

по пустыне. Здесь Навои в точности воспроизводит персидский ориги-

нал, почти от него не отступая, что, впрочем, и не удивительно, ибо