Я отплачу за все издевательства и муки, которые принесли народу гитлеровцы. Спасибо, товарищи, за доверие, за то, что приняли в отряд!
Исхудалый, постаревший, измученный, как не похож был Инчин на опрятного мечтательного юношу, каким помнил его я с первых дней окружения. Я знал его по рассказам, по неизменному и аккуратному дневнику, который сумел он сохранить и в последующих ужасающих условиях.
Я бережно раскрыл его записную книжку размером с папиросницу и с теплым чувством прочел то, что читал уже однажды где-то в кукурузе еще в первые дни окружения.
«В детстве я много читал о смелых, храбрых витязях, сражавшихся с драконами и змеями-великанами, — так начинался его дневник, — читал о войне за независимость Кубы, о походах Гарибальди, Овода. Восхищался юношами, убегавшими из отчего дома на корабль и ждавшими выхода из гавани…
Распустив белоснежные паруса, бриг мчится в сказочные, страны, к необитаемым голубым островам, бороздя моря и океаны под всеми географическими широтами… А бежавший из дому подросток уже важно расхаживает на палубе в форме юнги.
Я тоже хотел быть смелым, сильным. Моя мать разделяла мои мечты. Она внушила мне, что нет нужды убегать из дому, быть юнгой на бриге, или, по ее выражению, маленьким морским поросенком. Я могу быть капитаном большого корабля, врачом, инженером. Мать говорила: «Учись, и ты будешь кем только захочешь. В нашем советском обществе все возможно».
И я учился. Мне очень хотелось научиться строить корабли… Я изучил физику, математику, астрономию. Окончив институт, был призван в армию, выполнял священный долг гражданина. Сдал зачеты на звание среднего командира. Далее — стажировка во взводах инструментальной и топографической разведки. Война застала меня в действующей армии. Жаркие схватки с превосходящими силами врага. Тяжелое отступление, мучительная боль за покинутые нами цветущие города и села, за оставленных матерей, сестер, невест…
Наш комдив был тяжело ранен, начартдив пропал без вести в атаке… Многие погибли в яростных схватках…
Восемь суток скитались мы, трое командиров и шесть бойцов, по болотам, не желая выходить из лесов, чтоб не попасть в лапы гитлеровцев. Питались рябиной. Однажды наелись каких-то грибов и отравились. Страшная рвота сшибала с ног. К счастью, один из нас был медиком, и у него в сумке была аптечка, Спасибо, помог.
На девятые сутки мы набрели на группу бойцов в пятнадцать-семнадцать человек, так же скрывавшихся в лесах. Они были богаче нас — имели тушу лошади. Экономно расходуя запас, они отделяли каждому по кусочку мяса и жарили, как шашлык на палочках, без соли. Двое суток мы отдыхали у них. За это время к нам присоединилось еще человек сорок. В большинстве бойцы.
Когда конь был обглодан, мы, уточнив свои координаты, приняли решение выйти «на свет божий».
Предстояло форсировать реку Днестр, переправы и мосты через которую усиленно охраняли немцы в националисты. К тому же, после дождей, началось наводнение. Горная вышла из берегов, буйствовала.
Ослабевшие от недоедания и недосыпания, мы переправлялись вплавь, темной ночью. Бурное течение преодолели немногие…
Долго можно описывать лишения, которые пришлось испытать нам, Мы остались в тылу врага и должны были действовать самостоятельно…»
На следующий день лейтенант Инчин, сидя на огромном гриваче и размахивая лохматыми рукавами своей невообразимо ветхой одежды, картинно вытягивался, вздымая лозину. Он кричал так, что было слышно за околицей:
— Ор-ру-дие, на позици-ю-у!
Пушка при полном расчете номеров, стоявших на лыжах и сидевших на лафете и на передке, мчалась вдоль села. Пара сильных коней дробила дорогу большими копытами. Грязные комья снега и коричневая вода обдавали шарахающихся прохожих. Восхищенные мальчики и девчата, блестя глазенками, выглядывали в щели плетней.
В конце улицы пушка развернулась, и отцепленные «передки», в данном случае дубовые хинельские подсанки, вместе с лошадьми и ездовыми быстро исчезли за укрытием — копной сена: молодые артиллеристы учились слаженной работе расчета.
Лейтенант Инчин, принятый вчера в партизаны, уже был известен в отряде как толковый артиллерийский командир, остроумный балагур-песенник, гитарист и душа парень.
Наше пребывание на Десне кончилось.
Грозила большая вода, и, чтобы не быть отрезанными половодьем от Брянских лесов, мы повернули 10 апреля в Герасимовку, С нами уходили сотни новых друзей — окруженцы и местные жители с Десны, сроднившиеся с Брянской армией.
Обратный путь был долгим и трудным. В Брянские леса на Десну, на ослепительно белые поля и луга пришла сияющая, шумливая весна.
До предела нагруженные возы глубоко увязали в ложбинах, заполненных талым снегом, и тогда партизаны с шумом наваливались на возы, волокли с присвистом, щелканием, пробиваясь через косогоры и села по чернеющей обнаженной земле.
Ездовые перевязывали лошадям кровоточащие ноги, бинтовали раны и обломанные копыта брезентом, ватниками, мешковиной.
Весна обгоняла нас. Поля, пересеченные речками и канавами, обратились в своеобразные озера. Лесные села превратились в острова. На десятки километров разлилась многоводная по весне Нерусса.
Наши возы плыли в шумных потоках. Партизаны садились на спины коней по двое, по трое или стояли на плывущих санях, держа оружие в поднятых руках и распевая песни.
В Старом Погоще партизаны остановились, залюбовавшись веселым зрелищем. На песчаном бугре сидел гармонист, окруженный парнями и девушками. Подойдя ближе и вглядевшись в лица людей, я узнал среди них партизан из отряда Гудзенко.
Гармонист играл плясовую. Стройный парень, заломив на затылок кубанку и упираясь руками в немецкий автомат, висящий у него на шее, плясал и разудало, в такт гармоники пел:
От группы девчат отделилась одна с алыми и синими лентами в косах и высоким, звонким голосом пропела:
— Ух ты! Огневая! — вырвалось у кого-то из партизан, в то время как танцоры напевно выговаривали:
— Молодец! — кричали зрители.
— Не сдавайся, Нюська! — слышались девичьи голоса, и Нюська, лихо притопнув, взглянула на танцора и ответила ему певучей скороговоркой:
Танцор приосанился, круто прошел по кругу:
— Силен парень! — заметил подошедший ко мне Гудзенко. — Толковый командир и разведчик.
— Здорово, крой еще, Гришка! — подбадривали ворошиловцы. Но девушка запела новую, еще более задористую и вызывающую: