— Я понимаю… Без людей в лесу пропащее дело, но и без лесов тоже не обойтись. Вроде как если без поля, а полю без села погибель, — рассудил по-своему Баранников.

Обоз остановился. Орлик наткнулся на передние сани и резко осадил назад.

— Ну ты, чертяка! — ругнулся Гусаков.

Я привстал, чтобы посмотреть, что задержало наши обозы.

Дозорные стояли у моста через реку. Ледяной покров ее заливала буроватая наледь. За мостом виднелась толпа темно-голубых елок, закрывающих собой край занесенной снегом крыши. Возле елок на пригорке стоял вооруженный человек. Он что-то громко кричал, а потом выстрелил в воздух. Началась перекличка через реку.

— Вы кто?

— А ты кто?

— Я партизан!

— Ну, и мы партизаны! А стреляешь зачем?

— Начальника заставы вызываю…

— Разве не видишь, целый отряд идет! Пропускай по-хорошему!

— Попробуй только сунься!

— Пропускай! А нет, так сомнем, — задирали дозорные и двинулись было к мосту.

— Стой! — крикнул часовой и в ту же минуту бросился на землю. Показалось тупое рыльце станкового пулемета. «Максимка» повел носом, словно обнюхивая то, что было перед мостом.

— В кого, идол, пулеметом тычешь! Очки надень! Ужель не видишь, кто идет!

С правой стороны дороги выглянул еще один «максимка», и дозорные проворно сунулись в снег.

— Придется пойти, — сказал я Дегтяреву.

Но я не дошел и десяти шагов до моста, как меня узнали.

— Здравствуйте, товарищ капитан! Не обижайтесь, приказ такой — никого не пускать, — смущенно проговорил часовой, в котором я узнал знакомого мне партизана, одного из бывших связных при объединенном штабе.

— Ну, если формальности окончены, пропустите наш отряд, — сказал я.

— Нет, не могу. Вам надо в штаб, к Сидору Артемовичу.

Оказалось, что мы прибыли в Старую Гуту, отстоявшую от Герасимовки в пятидесяти километрах. Уютное украинское село, утонувшее в садах и декоративных посадках, вытянулось вдоль правого берега речки Улицы, как раз на окраине юго-западной опушки Брянского леса, на северной границе Сумской области.

Когда я вошел в штаб-квартиру, сам Сидор Артемович Ковпак сидел за картой и старательно водил по ней циркулем. Новенькая, хрустящая карта была, так любовно и тщательно сложена, что я невольно залюбовался. Это была обыкновенная «километровка», поднятая в четыре карандаша: зеленым окрашены опушки лесов, синим — кривулины рек и овалы непроходимых болот, коричневым — зубцы оврагов и замкнутые линии основных высоток. Расположение соседних партизанских отрядов было обозначено красными штрихами.

Оставив карту, Ковпак приветливо поздоровался со мною и пригласил в соседнюю комнату.

— Садись, чай липовый с медом будешь пить?

Я не отказался, но попросил разрешения сначала ознакомиться с картой. Ковпак довольно улыбнулся и широким жестом расправил передо мною бумажную простыню. Рассмотрев карту и поблагодарив Ковпака, я последовал за ним. На круглом столе уже стоял пузатый самовар. Мы уселись за стол.

Ковпак спросил:

— С чем добрым пришел ко мне?

— Иду за провизией и фуражом, Сидор Артемович, за Десну, — ответил я.

— Вот отдохнут кони, люди в баню сходят, и я проведу такую же операцию, — сказал Ковпак. — Мы только вчера здесь обосновались. А Десна сеном богата. Думаю, что там и прессованное найдется. Только успеешь ли до половодья?

— Надо успеть, Сидор Артемович, — отряд без хлеба сидит, лошади без сена.

— Что же вы за хозяева! — с тревожным упреком проговорил Ковпак. Мне стало немножко не по себе.

— А я по пути сюда кое-что заготовил в Середино-Будском районе, — продолжал Ковпак, — для того и прошел той стороной, чтобы с запасами уйти. А эти места скудные, — он сделал глоток, другой, крякнул. — Места эти мне еще с гражданской войны памятны, — пришлось бывать тут по партизанскому делу. Народ тут большей частью лесным промыслом кормился…

— А что вам известно о противнике на Десне? — спросил я.

— До Зноби путь свободен. Моя разведка только что прибыла оттуда. Комендант еще с вечера удрал в Хильчичи! Нервы у него, видимо, не выдержали быть около леса. Без боя Знобь оставил и, по всему видно, очень спешил поближе к Новгород-Северскому присоседиться…

— А я вас, Сидор Артемович, ожидал на Новгород-Северском шляху. Оконце для ваших отрядов прорубил! Весь день в бою провести пришлось.

Ковпак понял.

— Раненые были? — спросил он с беспокойством.

— Пятеро, — ответил я.

— Вот это напрасно. Я, как почув вашу канонаду, взяв трошкы левее, мимо Михайловского, на Голубовку… полями по снегу пробивался. У нас без боя обошлось. Не люблю ходить туда, где немцы меня чекают…

Ковпак хитро прищурился и пояснил, что не тот бой хорош, который противником нам навязан, а тот, что партизаны сами начинают.

— Но не они нас побили, а мы их!

Я рассказал о бое у Тарлопова.

— Го! Инша справа! Люблю, колы добре наши дерутся… Сердце радуется. У многих хлопцев за эту зиму клыки выросли! А из тебя, я бачу, толк будет немалый! Только голову задурно не подставляй немцам…

Расставшись с Ковпаком, я разместил отряд в соседнем селе, а ранним утром мы заняли два местечка: Знобь-Новгородскую и Знобь-Трубчевскую.

Знобь-Новгородская — районный центр. Знобь-Трубчевская — рабочий поселок. Оба селения городского типа с каменными зданиями в центре, с прямыми широкими улицами.

В Знобь-Новгородской на базарной площади, возле больших каменных домов и около церкви, которые были приспособлены немцами к обороне, валялось множество каких-то ящиков, под ногами хрустело рассыпанное зерно.

Тут же мы увидели груды немецких плакатов, они шелестели, перекатываясь вдоль улицы, мелькала ярко раскрашенная физиономия бесноватого Гитлера… Плакаты обещали прекрасную жизнь тому, кто добровольно завербуется на работу в «великую Германию»…

В ближайших дворах и квартирах мы увидели ту же картину, дополненную брошенными противогазами, стальными шлемами, гранатами, пачками патронов и даже вполне исправным оружием.

Всё это свидетельствовало о поспешном бегстве немецкого гарнизона.

От жителей мы узнали, что фашисты ушли вчера, после полудня. Они были охвачены паникой. Солдаты говорили между собой о партизанах. Слышались выкрики: «Партизанен! Генерал Ковпак!» Немцы оглядывались в ту сторону, где был лес, откуда ждали нападения.

Ковпаку в то время еще не было присвоено звание генерала, но враг, видимо, определял воинское звание противника по силе его ударов.

На площади старая бабка спросила нас:

— Кто же вы такие будете?

— Сумские партизаны, бабуся! — отвечали мы.

— Хиба в Сумах вже наши? — изумленно переспросила она.

— Наши, бабуся, наши! Куда придут партизаны, там и наши советские порядки заводятся.

Я остановился в уютной квартире. Хозяевами ее были две молодицы, В комнате, куда они пригласили войти меня и Баранникова, сидел за мольбертом впалощекий человек лет двадцати пяти и писал масляными красками пейзаж.

— Здравствуй, хозяин! — приветствовал Баранников художника.

— Я не хозяин, а квартирант, — ответил он на приветствие.

В комнату вошло еще несколько партизан; вместе с Баранниковым они с интересом рассматривали работу художника.

Это был зимний шлях с характерными чертами русского пейзажа. Вдоль обочин дороги из-под сугробов снега торчали разбитые орудия и машины. Кое-где виднелись печные трубы — жалкие остатки селения. На одиноком колодезном журавле сидел, нахохлившись, коршун. По шляху в восточном направлении шла одинокая фигура человека, закутанного в тряпье. Он зябко ежился. Косой снег с ветром хлестал его по лицу, рвал ветхую одежонку…

— Что это такое? — спросил Баранников.

— Это Россия сорок первого года, — ответил художник, не оставляя работы.

— Рос-си-я? — удивленно протянул Сачко.

— Она самая, — подтвердил художник.

— А немцы видели эту картину? — спросил Дегтярев.

— Видели. Несколько раз… Находят, что хорошо получается, — не сразу ответил художник.