Вот почему даже после шестимесячной оккупации Брянщины в Герасимовку еще не ступила нога немца.
Герасимовка оказалась одной из последних деревень в глубине леса. Дальше, если не считать отдельные строения, вплоть до Десны простирались дремучие дебри.
Жители Герасимовки встретили нас радушно. Они еще не видели немцев, и теперь с большим интересом рассматривали трофейную одежду на некоторых партизанах, вооружение. В каждый дом пришлось вселить пять-шесть здоровых парией. Многим достались пугливо покосившиеся, в два оконца, избенки, никогда не видевшие столь многочисленного сборища людей. Других квартир для нас не нашлось: во всех крупных деревнях уже квартировали отряды.
Партизаны со всей энергией принялись наводить «воинский порядок» в своих новых жилищах: мыли и скоблили полы и стены, топили бани. Все это необходимо было и для того, чтобы не допустить заболеваний из-за перенаселения.
В таком же примерно положении оказались и другие Хинельские отряды, занявшие лесные села по соседству с орловскими партизанами. Хинельский объединенный штаб, прекративший свою деятельность после решения о перебазировании, не возобновил своей работы, — начался другой, новый этап нашей жизни, когда каждый день порождал новые отряды, новое их расположение и формы взаимосвязи.
Леса Суземского района скрывали в своих недрах множество мелких партизанских отрядов и групп, некоторые из них уже имели боевой опыт. Это были пришедшие еще осенью с Украины отряды Воронцова, Богатыря, Сабурова, Погарский отряд Кошелева. Другие отряды представляли собою местные формирования самообороны.
В глубине леса обосновались организующие партизан центры: штаб Сабурова, штаб уполномоченного областного центра Емлютина и областной партийный центр во главе с членом бюро Орловского обкома ВКП(б) Бондаренко.
Во всех этих штабах рождались различные проекты и планы партизанских объединений.
По прибытии в Брянский лес Севский отряд сразу же влился в Орловское объединение. Обособленно расквартировались в Старом и Новом Погоще отряды Гудзенко и Покровского. Отряд Красняка занял деревню Денисовку. Отдельно, не входя в другие объединения и никого не подчиняя себе, обосновались на лесной опушке ковпаковцы — Путивльский, Глуховский и Шалыгинский отряды. Объединенную группу отрядов составляли сабуровцы.
С подходом к Брянским лесам регулярных фашистских дивизий лесной край резко изменил свою жизнь. Самооборона быстро обратилась в отряды, отряды превратились в объединения, и все эти силы начали развертываться вдоль южных опушек леса, готовясь к защите Суземки и Суземского района. Вдоль и поперек — по всему Брянскому лесу засновали посыльные, разъезды, делегации.
То в одном, то в другом штабе шли совещания, руководителей и командиров, решавших вопросы взаимодействия и обороны края, руководители зачастили друг к другу с визитами, крупные штабы рассылали «всем, всем» разведсводки, приглашения, требования.
Фомич не спешил связывать себя с какими-либо объединениями. Это объяснялось тем, что свое пребывание в Брянском лесу мы рассматривали как временное явление. Червонный райком намеревался вернуться в Хинель при первой возможности.
Но моей группе не пришлось долго засиживаться в Герасимовке. Вдруг обнаружилось, что продовольственных запасов не хватит и на половину месяца, а сена, которым располагала Герасимовка, уже и вовсе нет. Жителям деревни грозил голод. Райком обсудил это чрезвычайное положение и распорядился послать первую группу на заготовку продовольствия и фуража в северные районы Сумской области, на Десну.
К исходу дня первого апреля мой отряд двинулся в далекий путь. Чтобы достичь района заготовок, предстояло проехать около полусотни километров сплошным лесом, а потом километров двадцать — полями.
Чуя весну, застоявшиеся кони бежали резво. Полозья легко скользили по мягкому зимнику. Вечернее солнце зажигало радужные искры на вершинах деревьев, на коре стволов, на стынущих каплях и сосульках, отражалось в придорожных лужах и лесных речках. Дорога вилась по опушкам, огибала болота, ломалась на просеках и вдруг струной вытягивалась вдоль квартальных линий, уходя в бесконечную синеву леса.
Дышалось свободно и легко. Над вырванным из воины краем царили покой и глубокая тишина.
Как всегда, я ехал вместе с Дегтяревым, и каждый был погружен в свои думы. Однообразие дороги, лесная тишина, покой, пьянящий весенний воздух — все это способствовало мечтам и воспоминаниям. Невольно вставали в памяти мирные, родные картины: семья, друзья, радостный труд — все, чем была полна довоенная жизнь, — широкая, созидательная, большая. Припомнились знакомые места, незабываемые уголки моей Родины на Урале, на Украине, в Подмосковье.
Так начал я декламировать.
— Немного не то, — заметил Дегтярев. — И не прозрачен лес, и по времени суток не подходит. Вот, послушайте.
И он прочел на память чье-то двустишье:
— Хорошо! — сказал я. — Откуда это?
— Творение юности, Михаил Иванович, — ответил Дегтярев, вздыхая.
— Вот оно что! Значит, пишешь?
Он махнул рукой.
— Не до того теперь. Война!
— Не отмахивайся, Терентий, — сказал я, — писать можно и теперь. Вспомни Лермонтова: и воевал и писал. А Денис Давыдов? Этот даже сидя на коне писал! Вот нам бы такого сюда с его гусарами!
— А я думаю, что в боевых делах мы выше его партизан. Не смейся! Вспомни: кто такие были его гусары? Крепостные мужики. А мы? С нами весь советский народ, свободолюбивый, мужественный, единый…
— А полицаи? Куда их, полицаев, товарищ комиссар, деть прикажете? — вмешался в наш разговор Баранников.
— Полицаи не народ. Это выродки. Их — капля в море. Да и те — околпаченные немцами дураки, — возразил Дегтярев. — Есть, конечно, среди них и убежденные враги, но таких единицы. Основная масса наших людей воспиталась, выросла при советской власти. И умрет за нее, если надо. Умрет, но не предаст, не покорится.
Дегтярев помолчал и добавил:
— Наши дела не только не побледнеют перед делами партизан двенадцатого года, но и превзойдут их. Помяните мое слово!
Он залюбовался открывшейся перед нами полянкой.
— До чего хорошо! — в его глазах, в каждой черточке лица изобразилось искреннее восхищение человека, любящего родную природу. Я и сам всем сердцем люблю наши леса, поля, реки, пенье птиц и облака на заре…
— Ты прав, Терентий Павлович, — сказал я. — В таких вот местах будто и сила прибавляется, И недаром храбрых, благородных людей художники изображают красивыми!
— Русский человек красив и хорош, — отозвался на мое замечание Дегтярев. — Большое, верное сердце делает человека красивым, — добавил он как бы между прочим, для себя.
— А что, Михаил Иваныч, если б вот так всю войну пропартизанить? — спросил Баранников.
Я знал за ним слабость — спрашивать обо всем, что приходило на ум.
— Не понимаю, Коля, что ты хочешь сказать.
— Да вот в таких больших лесах немцы не справились бы с нами…
— Да разве дело в лесах? Плоховато же, братец, понимаешь наши задачи. Самые лучшие леса не заменят народа. Ведь не лес, а народ наша база. Без народа и лес партизану не помощник.