Кроме взрывчатки и всего остального к ней, диверсантам нужно еще одно оружие: топографические карты. Без карт на широких пространствах воевать невозможно, а у нас их не было. На весь Эсманский отряд приходилась одна большая карта — штабная. Лейтенант Инчин, оказавшийся, ко всему прочему, еще и неплохим топографом, размножал ее на досуге, обильно смазывая белую бумагу керосином и нанося на нее черным карандашом условные знаки.

Но главной задачей, как сообщил нам посланец ЦК КП(б)У, было возвращение сумских партизанских отрядов на Сумщину, где нужно было продолжать борьбу с оккупантами и поднимать на это новые слои населения.

Об этом уже шли разговоры с руководителями сумских отрядов.

Обсудив указание Центрального Комитета партии, райком Червонного района постановил: в ознаменование международного пролетарского праздника Первого мая Червонному отряду и всему составу районного комитета партии перейти из Брянских лесов в Хинельские.

Наша первая группа получила распоряжение от Фомича передать Улицу Покровскому и прибыть в Герасимовку.

Начались поспешные сборы в путь-дорогу. Село было оставлено, колонна партизан ушла по лесной дороге.

Я выезжал из села последним.

Проезжая мимо крайнего дома и глядя в окна, я увидел знакомую фигуру молодой женщины. Чуть высунувшись из-за косяка, она наблюдала за уходящим из села отрядом.

Я тронул за плечо Баранникова.

— Стоп, Коля, поворачивай.

Подъехав к домику, я еще раз вгляделся в окошко. Дегтярев озадаченно смотрел на меня, не понимая, в чем дело.

Сквозь двойные стекла на нас настороженно и беспокойно глядела какая-то пожилая женщина.

«Странно, — подумал я. — Уж если у окна стояла не Елена, то должно быть очень похожая на нее молодая женщина, но никак не эта».

— Эй, мамаша! Кто это у вас в хате? — крикнул я хозяйке.

К окну подошла девушка, но совсем не похожая на Елену.

И все же промелькнувший образ Елены был настолько цепко схвачен моими глазами, что я был убежден, что видел только ее. Мне казалось, что я ощущаю ее присутствие.

— Дочурка вот со мной! — открыв форточку, ответила хозяйка. — А больше нет никого, родимые, за весь день никто не бывал сегодня. И живем мы тут только двое с ней…

Дегтярев с Баранниковым перемигнулись.

«Что же это? — подумал я. — Неужели галлюцинация? Такого еще со мной не бывало…»

Догнав третий взвод, я отвел Митрофанова в сторону и тихо спросил.

— Послушайте, где ваша Елена Павловна, она не с вами?

— Что вы, товарищ капитан, она — в Демьяновке. Там осталась.

Он был искренне изумлен моему неожиданному вопросу.

С Митрофановым мне не приходилось до сих пор говорить на интимные темы. Как-то не представлялось подходящего повода. Бои, походы и обстановка ставили третий взвод в такое положение, что командир всегда был занят или же находился со взводом где-либо отдельно.

— Кстати, скажите, Семен Петрович, — продолжал я, — почему вы отлучились тогда из лесокомбината? Помните, после вечеринки?

Митрофанов смутился и заговорил сбивчиво:

— Виноват, но… Поймите сами: женщина, ночь, именины… А вы заперлись у Гудзенко. Я не смог увидеть вас в то время… Кроме того, она сказала, что вы разрешили проводить ее до Демьяновки, разве не так?

— Нет, не так. Вы не должны были отлучаться. И потом за вами пришлось посылать нарочных после бомбежки наших штабов. Вы не изволили явиться по тревоге сами. Я уже месяц жду вашего объяснения по этому поводу. Неужели вы думаете, что подобными вещами шутят?

— Прошу прощения, — оправдывался Митрофанов. — Я тоже хотел объясниться, но не знал, как начать. Мне стыдно. Впервые в жизни я был, как стелька. Меня споили… Если бы вы не прислали тогда за мной, меня наверняка схватили бы там немцы, у тещи. Я спал весь День мертвецки. Прошу вас не говорить никому об этом… Я обещаю исправиться. Но, поверьте, это было не умышленно. Ошибка.

Казалось, Митрофанов говорил искренне, и я отпустил его.

«Если здесь находилась Елена, и Митрофанов об этом не знает, то что все это значит? — думал я. — Обыскать дом? Момент упущен. Село было уже далеко, кроме того, за домом начиналась сразу же речка в лозняках, за лозняками — лес. Конечно, ушла, если только это была она…»

Кони шли резвясь, позвякивали колечки дуг, которые ездовые везли с собой. Пушки передвигались по-летнему — колесным ходом.

Снег стаял, мы двигались большей частью по бездорожью, по лесным полянам, обходя, насколько возможно, грязь и полыньи. Сквозь серую влажную корку робко пробивались нежно-фиолетовые лепестки первых подснежников.

На черемухе и на березе набухали почки. Разгоряченные, усталые, мы жадно пили березовый сок. Его в изобилии добывали местные жители. Всюду на деревьях виднелись зарубки, под ними — новенькие липовые кадушки и белеющие желобочки. Сок струился тонкой прозрачной нитью и с тихим звоном наполнял кадушки.

Обоз шел вяло, немазаные оси скрипели и загорались от трения. Телеги здешних крестьян нас не устраивали. Короткие, высокие, они были очень неустойчивы и тяжелы на ходу. Их деревянные оси то и дело ломались под большим грузом. Не было возможности напастись на них колесной мази.

— Эй! Эй! Поскрипывай! Овин походный! — шутили ездовые.

— Нет, это не боевой обоз, Тереша! Надо найти настоящие повозки, — говорил я Дегтяреву. — Пожалуй, именно от повозок зависит успех нашего похода на Сумщину.

Повозки мы скоро нашли, и вот при каких обстоятельствах.

Еще осенью вблизи Суземки десант противника перехватил значительный воинский обоз нашей армии. Во время жаркого танкового боя ездовые загнали обоз в лес и болота. Очутившись в тылу противника, ездовые оставили лошадей и повозки в лесу, а сами решили пробираться через фронт пешком. Чтобы перевести обозы на колеса, я на другой же день отправил из Герасимовки весь командный состав своей группы на поиски военных повозок. Сидя на конях, оснащенных полным комплектом упряжи, «заготовщики» во главе с Гусаковым утром появились на окраине села Негино.

— Давайте решим, товарищи, с чего начинать? — сказал Буянов, когда партизаны собрались на топкой дороге.

— И решать нечего! — заявил Троицкий. — Где хозяин молодой мужик, там повозка непременно будет, а то и две!

— Правильно, — поддержал Пузанов.

— А ты как думаешь, старшина? — спросил Инчин у Гусакова.

Оглядев улицу и остановив свой насмешливый взгляд на избе с развороченной крышей, Гусаков не спеша ответил:

— Нет, хлопцы, так мы вряд ли что достанем. Хоть есть тут повозки, но, знаешь, они хитро захованы. Одно колесо тут, другое в лесу, а осью стреха от ветра придавлена. Нам бы разведать сперва, что и как. Пойдем вон в ту ободранную хатенку; видать, хозяин на фронте, одни пацанята в окна высунулись. Они то знают, кто нахапал.

Все последовали совету Гусакова и направились к бедной хате.

Улица была пустынной; большие лужи воды и грязи расплылись перед палисадниками. Местами держались еще рыхлые сугробы снега.

Хозяйка хаты оказалась молодой женщиной с красивым, но изможденным лицом.

— Вам военные повозки? — переспросила она, — Этого добра на всех хватит! Далеко и ходить не надо. Сосед мой, — она показала в окно на просторный двор, — дезертировал с фронта, понахватал всего!

— Оно сподручней бы знать, где шукать, — сказал Петро Гусаков.

Молодайка усмехнулась.

— Вон, за огородом, бревна на новое место перекатили, видите? Под ними десяток телег найдете. Сама видела, а колеса, наверное, в колодце держит… Воду через улицу приходится брать, испортил колодец: ни себе, ни людям, — в сердцах произнесла женщина. — Да еще говорит: «Деготь или мазут в колодец попал!..» Заколотил, мол, не до чистки теперь, твердой власти дожидается. Боров краснорожий!

— Точно, боров! — подтвердили партизаны.

— Вот пойдите, да и заберите все. У него и обмундирования на целый отряд хватит, как следует поищите! Мало жадюге! С побитых шипели да сапоги стягивал. Только меня не выдавайте! Вы уйдете, а мне с ним жить, ведь мы соседи.