Итак, больше уже не было речи о том, что Господь избрал Густава рукой, карающей нынешнюю Семирамиду за ее преступления, как это было в прошлом году. Письмо вопиюще лицемерно, но его надобно оценивать как политический ход, а не как личный документ в собственном смысле этого слова.

Храповицкий рассказывает о реакции Екатерины на письмо. О просьбе Густава о возвращении ее дружбы она коротко сказала: «Ее я никогда не питала». Кажется, она оценила анекдот о Вилл аре и принце Евгении Савойском как хорошую историю и ответила Густаву кратко и формально, но не неприветливо. На обращенную к ней через несколько дней повторную просьбу Густава она в легком литературном стиле, которым так хорошо владела, ответила подробнее, что скала, о которую разбиваются все интриги, — олицетворение честности и справедливости. Это кузен Густав мог истолковывать по своему усмотрению; отношения были теперь возобновлены. Екатерина осознавала, что игра на струнах чувств, которую попытался затеять Густав, могла быть применена против него самого. Пока она соглашалась на эту игру и делала хорошую мину. При существующем положении дел прочный мир с Швецией был для Екатерины жизненно важен.

Король Швеции снова сидел со всеми козырями на руках, за исключением того, что его финансовое положение было и оставалось никуда не годным. Он был, скажет он позже осенью, подобен необрученной девушке, вокруг которой вьются женихи. Война между Россией и Турцией продолжалась, а Австрия из нее вышла. Пруссия заключила союз с Турцией и была противником России в соперничестве за польские территории. Великобритания была союзницей Пруссии. Пруссия старалась избежать войны против России в 1790 году и вследствие этого ее потенциальный и важный союзник Швеция вышла из войны и оказалась потерянной для тройственного союза Англия-Голландия-Пруссия. У Швеции было как раз то, чего не имел тройственный альянс, — армия, способная связать русские войска на севере, и сильный шхерный флот как возможное дополнение к могучему английскому корабельному флоту. А потому для берлинского кабинета стало большим разочарованием полученное в конце августа через Петербург известие о Верельском мире. В Лондоне, где стремились к всеобщему миру, эту новость восприняли спокойнее. Густав III до самого конца помалкивал об этом деле, главным образом чисто из злости. Он был сыт нерешительностью союзников, торговлей малыми суммами субсидий, а кроме того, планами Пруссии относительно Шведской Померании.

Маневрирование Густава III в европейской международной политике на протяжении полутора лет с Верельского мира и до гибели довольно хорошо изучено в специальных исследованиях. Внешние контуры известны, но по-прежнему дискуссионным остается вопрос об основных мыслях и мотивах Густава. Он был подобен искусному жонглеру, для которого делом чести является держать в воздухе как можно больше шаров. Одним из них была новая дружба с Россией, которой, правда, мешало то, что, несмотря на полученные в Вереля заверения, война с союзником Густава турецким султаном все еще продолжалась. Другим шаром были продолжавшиеся попытки союзных держав приманивать его субсидиями и приобретением территорий, если наконец начнется война между Пруссией и Россией и если Швеция присоединится к альянсу. Одним из факторов в этой игре было устройство заговора с недовольными в Норвегии, который, правда, не привел ни к какой договоренности, ни тем более к какому-либо плану действий, но который при надобности мог привести к волнениям, способным ослабить Данию и, возможно, подготовить приобретение территорий в Норвегии. И последнее, но не самое маловажное: Густав предполагал катастрофическое развитие событий во Франции, революция в которой могла вызвать цепную реакцию переворотов по всей Европе. Густав ясно понимал опасность того, что Франция, до сих пор являвшаяся для Европы образцом для подражания, может стать таковым и в качестве передовой революционной страны. Конечно, для шведского короля было плохо то, что больше не существовало его прочной опоры и союзной с ним великой державы. Это означало, что ситуация, несмотря на все таящиеся в ней возможности, была нестабильной, а Россия, невзирая на все заверения в дружбе, оставалась потенциальной угрозой.

30 августа Густав III совершил свой триумфальный въезд в Стокгольм. 8 сентября он в Дроттнингхольме имел продолжительную доверительную беседу с обманутым и грустным фон Борке. Беседа значительно взбодрила прусского министра. Густав рассуждал о том, насколько неохотно он отказался от возможности продолжить войну в соратничестве с кузеном Фридрихом Вильгельмом, вот если бы только тот совершил решительное нападение на Лифляндию. Когда Борке пустил пробный шар, заговорив о возможности того, что Россия продолжит войну с Турцией и тогда у Швеции были бы развязаны руки для вмешательства, Густав с заговорщическим видом согласился. Ему всегда следует помнить о необходимости пересмотра восточной границы, дабы иметь возможность защищать Финляндию. Густав завершил беседу приятным предсказанием о том, что он вместе с Фридрихом Вильгельмом восстановит монархию во Франции.

Листон, не имевший таких же, как Борке, обычных контактов с шведским королем, 14 сентября докладывал, что невозможно ничего знать о будущей политической системе короля Густава, поскольку Армфельт, его единственный доверенный человек, все еще слаб здоровьем; однако есть признаки сближения с Россией. Но Армфельт был не настолько слаб, чтобы не найти в себе сил посовещаться с Борке о мерах по приведению в готовность флотов и армии на случай, если война между Россией и Турцией продолжится. 5 октября Листон доносил о том, что он узнал на сей счет от Борке, в частности, что артиллерия и тягловые лошади останутся в Финляндии на случай возобновления войны. 12 октября Густав сам поднял эту тему в разговоре с Листоном. Густав «полунасмешливо, полуторжествующе» заметил, что весной берлинский двор ощутит последствия глупости, в которой повинен, не дав ему, Густаву, возможности продолжить войну, пока он еще держал в руках оружие. Листон сказал, что ведь в таком случае участие Густава ограничивалось бы ожиданием, поскольку он еще имел обязательства перед турками. Это верно, ответил Густав, но излишне было бы напоминать Листону о скверных финансовых обстоятельствах, не позволявших Густаву браться за чье-либо дело, не получив помощи. «Он не хочет, добавил Густав, ссылаться как на мотив на сдержанность и человеколюбие, поскольку знает, что я не поверю, будто он считает их достаточными причинами для уклонения от войны, которая может сулить ему славу и завоевания, но его позиция очень разнится от занимаемой им три месяца тому назад». Теперь, если ему предстоит драться, он должен иметь полную уверенность в экономическом отношении. Он говорил о прежнем твердолобом поведении союзников, особенно Пруссии: он проникся таким отвращением к берлинскому двору, что Англия должна быть главным союзником в его возможных будущих договорах. Согласно донесению Листона от 22 октября, этот мотив Густав развил позднее, когда превозносил ведущего министра Австрии князя Кауница за то, что тот напугал пруссаков вероятностью вступления Австрии в войну на стороне России, если Пруссия нападет на эту страну. Густав произносил это с оттенками недоброжелательного преувеличения и явно не столько расточал комплименты Кауницу, сколько порицал прусского министра, о котором в последнее время неодобрительно отзывался при всяком удобном случае. Армфельт еще более открыто, чем его государь, злословил по адресу Херцберга и сказал, что надеется, что судьбой всех его проектов станут разочарование и проклятие. Эта враждебность Армфельта придавала правдоподобие серьезности высказываниям Густава о том, что при возможных будущих переговорах с союзниками Великобритания должна быть «ведущим и ответственным партнером соглашения».

Этими высказываниями Густав обозначил свою позицию и свои условия по отношению к союзникам. Он готов был выслушать предложения, но не выклянчивал их. Прежде всего он хотел получить английские субсидии и мог, если их получит, поразмыслить о вступлении в новую войну как брат по оружию воюющей Пруссии. С Херцбергом он не желал иметь дела, и Шведская Померания исчезла со сцены. Присоединение к союзникам не было делом решенным, Густав мог в какой-то форме сойтись с Россией.