На самом деле ситуация была настолько изменчивой, что Кройтц настойчиво убеждал Густава сближаться вместо России с Данией — альянс с Россией вызывал у Кройтца с его сугубо профранцузской ориентацией отвращение. Похоже, что толчок к таким разговорам дал Кройтцу французский министр в Стокгольме маркиз де Пон, так как в интересах французского кабинета было предотвратить исполнение известных планов Густава воевать против Дании. Это предложение вовсе не попало на благодатную почву; 30 мая король ответил, что инициатива в этом направлении с предполагаемой поездкой в Копенгаген противоречит его личным склонностям. У России была тысяча причин объединиться со Швецией, если бы она, Россия, не была ослеплена высокомерием; Дания, напротив, при первом удобном случае предаст Швецию. В качестве примера Густав ссылался на Акселя Уксеншерну. Датский кронпринц — круглый ноль, его кабинет министров раболепствует перед Россией и не имеет ни мужества, ни мозгов, ни денег, но тщеславие не позволит датскому кабинету отказаться от титула короля двух государств.
Густав определенно считал датский отказ от Норвегии единственной основой прочного согласия между Данией и Швецией.
Он и Толль как раз в это время были заняты тайным делом, которое больше напоминало приключенческий роман, нежели серьезную политику. В июне Толль был отправлен в Копенгаген с официальным заданием и сумел вступить в контакт с вдовствующей королевой Юлианой Марией, которая руководила правительством до совершенного кронпринцем государственного переворота и теперь содержалась в изоляции в замке Фреденсборг. Толль передал ей письмо от короля Густава и на свой страх и риск изложил еще вымышленную историю о том, что кронпринц и его советчики готовят по отношению к вдовствующей королеве акцию мести в наказание за то, что она свергла и унизила королеву Каролину Матильду. Напугав этим вдовствующую королеву, Толль уговаривал ее бежать в Швецию и искать поддержки у шведского короля. Толлю нравилось играть главную роль в плутовском романе, и тому свидетельство его рассказ о революции в Кристианстаде в 1772 году. Другой вопрос, насколько правдив был этот рассказ.
Так или иначе, но Густаву III он понравился. В письме от 3 июля он не находил слов, чтобы выразить свое удовлетворение «ловкостью», с которой Толль выполнил в Дании его поручение. Только что представленный бароном Функом отчет о положении в Норвегии показывал, что с этой страной «дело за малым»: «эту корону надо брать в Копенгагене; я давно уже так думаю и теперь еще больше в этом убедился». Пробудить республиканскую мысль в Норвегии легко, но кто знает, будет ли она развиваться в нужном направлении и, кроме того, ею могут заразиться в Швеции, где с этой заразой покончено так недавно. «Прощайте, мой дорогой Толль, — завершает он письмо, — хорошо готовьте кашу, заваренную вами в Фреденсборге, тогда мы скоро воспользуемся результатами дела, которое вы столь быстро уладили».
Для этого Толлю следовало вернуться в Копенгаген, и Густав инструктировал его в письме от 15 июля. Письмо выдает состояние аффекта — не проставлены надстрочные знаки над большинством букв å, ä и ö. «Всему прочему я предпочитаю революцию, — пишет Густав. — Полагаю ее возможной, если у короля Дании теперь, как и прежде, нет в Фредриксборге охраны, а если она сейчас и есть, то дело легко можно осуществить в самом Фреденсборге, если королева пригласит его и кронпринца на обед, а когда окажется, что персона короля в ее руках, она возьмет на себя правление. Но мы хорошо понимаем, насколько эта власть будет непрочной и насколько необходимой окажется тогда поддержка Швеции. Если же это не удастся осуществить, то хорош будет и побег, но я предпочитаю революцию, ибо она может привести к гражданской войне, и мы сможем принять в ней участие более, чем одним, способом, без того чтобы это называлось — вести войну. Кроме того, настоящий проект предстает перед Европой исключительно как средство отделить Данию от России, а не как стремление к завоеваниям, но конец и результат будут теми же: когда во времена Дмитриев Якоб Делагарди господствовал в России, речь шла об унаследовании престола так называемым законным правителем, а великими князьями были избраны Густав Адольф с братом». В знак того, что Толль облечен полномочиями, с письмом посылался «оригинал» королевы; сильный испуг и превосходная перспектива обрести власть и репутацию — вот два стимула, которые далеко заводят принцев, но еще дальше — женщин. Письмо завершается сообщением о том, что Эренсвэрд в Карльскруне, фон Карлссон в своей усадьбе, а Кройтц в Медеви, где он говорит и думает только о карусельной игре. Это означало, что из членов военной экспедиции только сам Густав и Толль знали о новом секретном деле.
Оно двигалось ни шатко, ни валко и в значительной степени существовало лишь в воображении Толля и Густава. Оно и было быстро и легко похоронено, не оставив сколько-нибудь глубоких следов. Толль никогда больше не был представителем у королевы Юлианы Марии. Им стал один врач, возможно, врач Густава француз Мартино, передавший письмо от короля. Вдовствующая королева ответила тотчас же: она рассчитывает на дружбу к ней короля Густава и просит его особенно проявить ее, запретив Толлю ездить к ней; она скорее пренебрежет всем, нежели позволит нарушить покой своего тела и души, который теперь милостью Божией обрела. Вероятно, у нее были собственные каналы информации, по которым она смогла проверить сведения Толля о покушении на нее и разоблачить этот обман. Но, как это было вполне характерно для Густава, он не сразу расстался со своей мечтой: согласно полученным им известиям, в Дании готовились «большие сцены». Путешествие наследного принца Фредрика в Германию с посещениями Шверина и Берлина, по-видимому, стало причиной резкого обмена мнениями между вдовствующей королевой и кронпринцем, и ненависть к нему со стороны приверженцев вдовствующей королевы и общая неприязнь усилились, вместо того чтобы ослабеть. Всем этим Густав поделился с Толлем в письме от 25 августа и просил его внимательно следить за интересными новостями из Дании и сообщать о них. В постскриптуме Густав провозглашал, что он не знает, но предчувствует висящий в воздухе заговор против существующего правительства, который не замедлит разразиться. В таком случае Густав доволен, что не принял в этом деле участия, но может извлечь из него пользу. Его воображение разыгралось. Выгоды, извлеченные Густавом II Адольфом из великой смуты в России были манящим примером, а президент канцелярии Кройтц со своими карусельными играми и предложениями о сближении с Данией был очень далеко.
И станет еще дальше, ибо спустя два месяца скончается. При всей своей поэтической восторженности он являлся сдерживающим элементом в окружении Густава III; его авторитет зиждился не на личном расположении короля, а на долгой карьере дипломата и высокопоставленного чиновника. Пропасть между людьми короля и его дворянскими критиками расширилась.
На совещаниях военной экспедиции поздним летом и осенью обсуждались, с одной стороны, предложение Толля о соглашениях относительно пассволанса с держателями рустхоллов некоторых полков, с другой — сделанные Эренсвэрдом и фон Карлссоном расчеты расходов на строительство в ближайшие годы новых кораблей. В мае оказалось, что подсчитанная Эренсвэрдом сумма, потребная на обновление флота в течение трех лет, нереальна, о чем король Густав милостивейше его известил. 14 сентября они представили новый расчет, который в основном исходил из того, что трехлетний план растягивается на шесть лет, но в конечном результате будет построено значительно больше фрегатов. Это было королем одобрено, что следует рассматривать на фоне постоянно актуального для него плана приобрести в Копенгагене Норвегию. План молниеносного нападения, бывший актуальным в 1783 году, теперь был снят с обсуждения. Вместо него сосредоточились на постоянной готовности к войне, избегая любых действий, которые могли бы быть истолкованы как наступательные. Отсрочка со срытием крепости в Карльсвэрде на Готланде и перенесением ее запасов в другие фортификации была, следовательно, объяснена Толлем тем, что такие действия могли пробудить опасения.