Еще до приезда Густава Сталь фон Гольштейн завершил небольшие переговоры. Франция искала шведской гавани с правом складирования французских товаров в обмен на один остров в Вест-Индии, которого добивался Густав III. Он хотел иметь Тобаго, но Сталю удалось получить лишь остров Сен-Бартелеми, экономически самый никчемный из Малых Антильских островов и тщательно выбранный французским кабинетом именно за это свое качество. Взамен Франция получила право складирования товаров в Гётеборге, который можно было считать самой выгодной для данной цели шведской гаванью. Договор не стал шедевром дипломатии Сталя. Важнейший вопрос о том, что может дать новый пакт о дружбе и взаимопомощи, целиком зависел от способности короля Густава использовать ситуацию.

Возможно, создавалось впечатление, что он был очень популярен среди парижских народных масс. Перед ним преклонялись, адресуя ему стихи, как «полубогу», перед поднятым занавесом на представлении «Свадьбы Фигаро»; считали, что к нему благосклоннее, чем к другим, относилась актриса мадемуазель Контат, игравшая Сюзанну, и Бомарше восхвалял его в неумеренных выражениях, и все это едва ли подняло акции Густава при версальском дворе. Но его атакующее очарование в обществе оставило свои следы. Недовольство Верженна по отношению к Густаву оставалось, но, если судить по одному записанному размышлению, получило оттенки: по крайней мере признавались превосходный французский язык Густава, легкость речей и обходительность, особенно со старшими дамами; одновременно признавалось, как записывает Верженн, что шведский король не обижался в Париже на критику и даже сатиру. Однако наиважнейшим было впечатление, произведенное Густавом на королевскую фамилию. В конце пребывания Густава в Париже Сталь докладывал Кройтцу, что шведский король стал более популярен при дворе в конце своего пребывания во Франции, нежели был в начале. Это отчетливо проявилось на переговорах, проводившихся на высшем уровне между двумя монархами об условиях взаимопомощи между их странами.

Для Густава было чрезвычайно важно, ослабить финансовую напряженность получением увеличенных субсидий, дабы можно было завершить снаряжение его вооруженных сил. Поначалу это было отклонено; на совещании 6 июля, на котором присутствовали Верженн и Бретель, король Людовик установил неизменными условия альянса 1773 года: помощь в случае войны двенадцатью тысячами человек пехоты, необходимой артиллерией, двенадцатью линейными кораблями и шестью фрегатами; вместо этого могут быть выплачены деньги в случае, если эти военные силы не смогут быть эффективно предоставлены в распоряжение Швеции. Но если Великобритания будет в числе держав, с которыми Швеция вступает в войну, то военно-морские силы не предоставляются и наличные деньги вместо них — тоже. О какой-то другой денежной помощи речи не будет.

Ответом Густава на это стало личное письмо от 11 июля, в котором он красноречиво и ясно изложил, насколько дорогой традицией была дружба с Францией для Густава I и Густава II Адольфа и насколько неотступно он сам следовал этой традиции. Острая угроза со стороны его соседей теснит сейчас единственного союзника Франции на Севере, почему и является необходимой требуемая денежная помощь. Король Людовик уже на следующий день ответил любезно, смущенно и уклончиво. Но 13 июля Густаву удалось убедить министра финансов Калонна и Верженна согласиться на предоставление значительных субсидий: 1 200 000 ливров в год на протяжении пяти лет. Это было подтверждено королем Людовиком в письме к Густаву от 14 июля и вошло в окончательный текст трактата об альянсе и субсидиях от 19 июля. Ответным обязательством явилось предоставление Швецией в случае войны вспомогательной эскадры из 12 линейных кораблей.

То был значительный дипломатический успех, на который Густав мог оглянуться, когда 20 июля отправился из Парижа домой. Пребывание в Париже было омрачено гибелью на дуэли его любимца Пейрона. С другой стороны, Густав был в восторге от многих эстетических переживаний, в частности, от праздника в «hameu»[32] королевы в Трианоне. Французские связи Густава возобновились, и он до предела использовал их в финансовом отношении. Сейчас от него зависело, как распорядиться возможностями, которыми он располагал. Балансированию между великими державами пришел конец.

Он никогда больше не увидит Франции, этой своей «второй родины».

В Швеции в 1784 году после нескольких неурожайных лет и после исключительно холодной и долгой зимы свирепствовал голод. Несмотря на усилия специальной хлебной комиссии по сбору и поставкам продовольствия, «целые провинции были истощены», особенно в северном Сконе, Халланде, северо-западном Смоланде, Эстеръётланде и Даларна и в северной и восточной Финляндии. Ели не только хлеб с примесью луба, но и солому с крыш, которую делили со скотом. Долгие зимние холода привели к ужасающим последствиям. Даже продажа армейских запасов в Финляндии крестьянам и прекращение полковых сборов и генеральных смотров принесли лишь временное облегчение. «Народ страдает и умирает без жалоб», — писал Кройтц Густаву III, однако локальные волнения имели место. Количество заключенных браков и рождаемость упали гораздо ниже обычного, а смертность возросла в соответствующей степени. В мае 1784 года в Стокгольме была введена система распределения приютских детей по стране на содержание — официально главным образом для пользы их здоровья, но в действительности дабы уменьшить острую нехватку рабочей силы в земледелии.

Голод сделал долгое зарубежное путешествие Густава III еще менее популярным, чем оно могло быть при других обстоятельствах. Оно воспринималось как увеселительное, каким, собственно, изначально и предполагалось быть, когда его целью был военно-морской камуфляж, и это повлекло за собой неприятные последствия. К тому же пронесся слух, что король у Папы в Риме подумывал поменять веру и перейти в католицизм, что было еще хуже легкомыслия и развлечений. Слухи были опровергнуты, но все это явилось симптомом отчуждения между королем и народом. Возрастающее число критиков сокрушалось о больших расходах на путешествие, в то время как было жизненно важным где только возможно закупать продовольствие.

Возвращение Густава из Парижа было рекордно скорым: спустя 11 дней, 2 августа 1784 года, он уже был в Стокгольме. Согласно единодушным свидетельствам, он пребывал в кошмарном настроении. Он худо отзывался о французском кабинете и о Марии Антуанетте, и это привело окружение Густава к ошибочному выводу о том, что во Франции его постигли тяжелые дипломатические неудачи. По свидетельству Шрёдерхейма, Густав был недоволен тем, что приятный и безобидный Кройтц приобрел популярность как руководитель временного правительства; при существующих обстоятельствах это было похоже на фокус. Герцогиня Хедвиг Элисабет Шарлотта была удивлена и уязвлена тем, что король постоянно держал себя с нею неприветливо. Это последнее было, возможно, связано с попыткой герцогской четы отдалиться от двора и вести уединенную жизнь в замке Русерсберг. Герцог Карл объявил об этом решении, когда еще Густав находился во Франции, мотивируя решение необходимостью в экономии — его финансы опять были на пределе. Густав написал Карлу, настоятельно прося этого не делать: он подчеркивал, что Карл, в отличие от Фредрика Адольфа, всегда был особенно близок с ним, Густавом, и обещал уладить его дела. Возможно, Густав подозревал герцогиню в том, что именно она настояла на решении удалиться в Русерсберг — теперь она более, чем прежде, была другом своему мужу и была близка с семьей Ферсенов, так как дружила с Софией Ферсен. Но реакцию Густава проще всего объяснить переходом к жизни, которая после Парижа должна была казаться застойной. Он с головой ушел в занятия придворным театром и планами строительства и должен был подвергнуть пересмотру свою внешнюю политику.

Ситуация на Севере изменилась не только вследствие того, что улаженный конфликт с Турцией развязал России руки на севере, но и потому, что датский кронпринц Фредрик достиг совершеннолетия и 14 апреля совершил мирный государственный переворот. Слабое и вялое правительство вдовствующей королевы Юлианы Марии было заменено более компетентными людьми. Сам кронпринц, фанатически влюбленный в военное дело, энергично повышал боеготовность датских вооруженных сил — сухопутных и морских. Поскольку и в Копенгагене, и в Петербурге располагали смутными сведениями об угрозе, которую в 1783 году Швеция представляла для Дании-Норвегии, обе союзные державы весной 1784-го приняли по отношению к Швеции угрожающую позу. Густав III, который попридержал осуществление своих завоевательных планов, но вовсе не отложил их надолго, теперь был вынужден соблюдать осторожность, а она прежде всего предполагала завершение снаряжения флота и армии.