В перспективе были также планы относительно «Густава Васа». В представлениях Густава III Густав Васа был воинственным мстителем, тогда как Густав II Адольф — великодушным примирителем. Но в опере, какой она была написана в 1786 году, Густав Васа едва ли является главным действующим лицом, хотя она и носит его имя. На сцене доминирует со своей ненасытной кровожадностью и своей ненавистью к Швеции отпетый негодяй Кристиан Тиран, датский король. Пьеса не была рассчитана на придворный любительский спектакль, она осталась в набросках в ожидании более высоких целей. Ее основная идея — ненависть к Дании и датскому королю, и она вскоре действительно станет актуальной.
В общем и целом драматургическое творчество Густава отражает его мечтания, которые в это время становились все более и более преобладающими в рисуемом его воображением мире.
Heroica I — Иллюзии
Ночью с 19 на 20 мая 1781 года Густав в одной рубашке сидел в своем кабинете Дроттнингхольма и пытался вызвать духов. Его доверенными лицами в этом предприятии были Адольф Фредрик Мунк и Юхан Кристофер Толль, занимавшие видное положение в организовавшемся вокруг герцога Карла мистическом братстве, к которому в это время присоединился и король. Густав описал этот сеанс в письме к Толлю от 25 мая, подписанном Corona Vindicata. Заклинание, несмотря на то, что проводилось с большой энергией, не удалось, но оно явно и не оказалось вовсе тщетным. «Когда я вышел во внешнюю комнату и снова надел свою обычную одежду, от очага, который далеко от комнаты, где я работал, послышался звук (annonce). Мунк, который за время моего длительного пребывания в кабинете не испытывал никакого страха, услышал, как он мне сказал, сильные звуки (annoncer). Вот что произошло в Дроттнингхольме». Мунк заболел ангиной и полагал, что это случилось от «нашей работы», и такое вероятно, поскольку в замке, кажется, в ту майскую ночь было очень холодно. «Должен, однако, добавить, — пишет Густав, — что я почувствовал себя гораздо спокойнее после окончания действа и что не получил полной уверенности в том, что странный контраст между моим физическим теплом во время действа и страшным холодом, царившим в комнате, совершенно снял сомнения в справедливости этого предположения». Письмо завершается опасениями в совершенной ошибке, которая как-то повредила Толлю и Мунку.
Помимо ангины Мунка, кажется тем не менее, что оба приятеля остались незатронутыми миром духов. Для главного из участников сеанса, Толля, мнимое общение с тем миром было, наоборот, предпосылкой успеха и повышения по службе. Его доверительные отношения с герцогом Карлом в мистических делах с очень большой степенью вероятности способствовали тому, что в 1780 году он заменил герцога в должности полковника Сёдрасконского кавалерийского полка. С 1777 года он был членом Военной коллегии, где очень энергично занимался реформами. Для Густава он был полезным сотрудником, но отнюдь не родственной душой. Неприятно язвительный склад ума и здравый реализм Толля вселяли в большинство людей неуверенность при общении с ним — герцогиня полагала, что он был злым. Поддержка мира духов была ценна в кругу соперничавших любимцев короля, где антагонисты Толля Армфельт и Шрёдерхейм превосходили его если не деловыми качествами, то обаянием и светскими манерами.
Летом, осенью и зимой 1782/83 года Толль находился в долгом зарубежном путешествии. Отчасти оно было вызвано нездоровьем — он время от времени страдал болезнью, предположительно ревматизмом, и искал лечения на светский манер при помощи ванн в Аахене и питья из источника в Спа. Но он путешествовал также и по заданию короля. Ему надлежало разыскать и проверить особо искусных мастеров «тайного знания», прежде всего барона Райхенберга, который уже писал королю Густаву, предлагая свои услуги. То обстоятельство, что такое задание Густав поручил именно способному на это Толлю, позволяет сделать вывод о том, насколько серьезно король в ту пору относился к оккультизму. Толль разыскивал Райхенберга по северу Европейского континента и слал донесения об этой охоте и об интересных делах, замеченных им, из Копенгагена, Гамбурга, Вердена, Аахена, Спа, Парижа, Берлина, Варшавы и снова из Берлина. Наконец он нашел Райхенберга, а до этого — самого великого Калиостро. Насколько серьезно это дело воспринималось, видно из того, что выдающийся ориенталист профессор в Лунде Маттиас Нурдберг подверг Калиостро в Страсбурге своего рода экзамену и констатировал, что тот не знает арабского языка. Калиостро был достаточно умен, чтобы отчасти признать перед Толлем, что не может вполне удостоверить свои возможности. Толль в конце концов нашел, что и Калиостро, и Райхенберг — оба мошенники. В Польше он получил особенно надежное подтверждение своим подозрениям.
Толль был представлен при дворах и в Париже, и в Варшаве и сделал политические наблюдения, которые не были ни оригинальными, ни глубокими, но и не компрометировали его рассудительности и знания людей. В Берлине он был проницателен достаточно, чтобы скептически высказаться о знаменитой прусской организации армии, которая через несколько десятилетий обнаружит свою несостоятельность на европейских полях сражений.
Король несколько раз ответил на письма Толля. 18 июня он писал из Грипсхольма, хвалил Толля за осмотрительность и сообщал, что полковник Синклер муштрует гвардию, так что она отличается в лучшую сторону от полка вдовствующей королевы. «Армфельт настаивает на том, что в полку вдовствующей королевы больше кавалеров орденов, чем в гвардии; разве это не великое кощунство?» Армфельт, по-видимому, делал все возможное, чтобы подорвать влияние Толля, удостоенного ордена, но Густав пока еще был тверд в своем доверии к нему.
30 августа он отвечал на пять писем Толля и извинялся, ссылаясь на все хлопоты, которые у него были в связи с кончиной Лувисы Ульрики, но не захотел останавливаться «на теме, столь часто мною обсуждаемой и которая теперь завершена, я думаю, слава Богу, к всеобщему одобрению». От этой озадачивающей бесчувственной надгробной речи Густав перешел к планам путешествия Толля, согласившись, что ему следует отправиться в Париж и в Польшу и предсказывал, что австрийский дом должен теперь занять в Польше доминирующее положение, какое почти пятьдесят лет занимала Россия. Поэтому он просил Толля представить ему подробную картину ситуации в Польше и описать тамошних особ, представляющих интерес, особенно же возможных будущих претендентов на престол. В заключение Густав снова вернулся к своим семейным обстоятельствам, сообщив радостную весть — у него родился второй сын: Карл Густав, герцог Смоландский. Тайное знание отступило на задний план: параллельно со скептическими наблюдениями Толля на континенте врач Свен Андерс Хедин разоблачил отечественного пророка Бьёрнрама как обманщика, и Густав втихомолку ограничил свои надежды на увеличение своих возможностей при помощи магических сил. Толль между тем сохранят положение близкого доверенного человека, особенно в военных вопросах.
Рождение герцога Смоландского ненадолго принесло в королевскую семью большую радость, а его неожиданная смерть вызвала глубокую скорбь. То был крупный, красивый и здоровый ребенок, который через полгода закончил свои дни после непродолжительной болезни, вероятно, от неправильного кормления. Для отца малыш был вдвойне желанным, потому что вокруг его рождения не было скандальных слухов. Его смерть стала сильным ударом; по свидетельству герцогини, Густав никогда прежде не обнаруживал столь глубокого отчаяния, как теперь. Скорбь была кратковременной и сильной. Царственный отец ринулся в новую деятельность, которая по крайней мере отчасти была вызвана потребностью забыться и отвлечься. Маленький герцог Смоландский успел лишь косвенно повлиять на жизнь отца.
В мае 1783 года внешнеполитическая ситуация обострилась. Екатерина II в согласии с Австрией планировала по-крупному свести счеты с Турцией и в качестве подготовительной меры приказала Потемкину вторгнуться в татарское ханство Крым, который и был потом присоединен к России. Нависла опасность войны. В Швеции одновременно произошла давно подготавливаемая смена президента канцелярии — вместо Ульрика Шеффера этот пост занял Кройтц. Король Густав мог больше не опасаться самостоятельных мнений со стороны своего первейшего помощника во внешнеполитических делах. Кройтц еще в 1779 году в одной из своих льстивых поэм в прозе в письме к королю распространялся о его возможностях вершить великие дела и прежде всего завоевать Норвегию. Когда же теперь он приехал домой, чтобы занять свою новую должность, то моментально был поставлен перед перспективой подготовить это великое дело политически, что его вряд ли могло обрадовать.