Густава, очевидно, беспокоила не только «ипохондрия», как он написал в письме к Ульрику Шефферу. В начале путешествия, еще не успев покинуть Шведскую Померанию, он в Дамгартене слег с воспалением легких и был так плох, что лейбмедик Дальберг считал его находившимся в «пасти смерти». Непосредственной причиной болезни была запущенная простуда, но весь организм Густава был явно ослаблен. Он все же выкарабкался и спустя пару недель смог продолжить путешествие. Из предосторожности он остановился сначала в Аахене, чтобы неделю пользоваться там горячими источниками, и затем поехал в Спа. Там его ждали графини де ла Марк и Буффлер и многочисленное многонациональное общество, и там он ожил в легкой атмосфере остроумных бесед и лести.

Ульрик Шеффер переслал Густаву на утверждение проект конвенции с Россией о нейтралитете. В своем ответе, датированном 6 августа 1780 года, Густав обратил внимание на третью статью, устанавливавшую, что русские военные корабли получат право стоять зимой в шведских гаванях. «Если бы речь здесь шла только о России, на честность которой вполне можно положиться, то эта статья не вызывала бы сомнений, но в конвенцию входит и Дания, и следует меня извинить, если я не питаю доверия к этому моему соседу, который во все времена коварными затеями и интригами меньше всего заслужил доверие Швеции». Что касается России, то было бы достаточно сделать исключение для Свеаборга, но применительно к Дании казались необходимыми большие меры предосторожности, и посему следовало исключить Гётеборг, Мальмё и Ландскруну, с тем чтобы датские военные суда не могли зимовать в какой-либо из этих гаваней. Можно обратить внимание на заметное изменение во взгляде Густава на Россию по сравнению с прежними годами. Речь уже не идет о наследственном враге, желающем накинуть на Швецию свое ярмо, между тем как Дания, которая в 1770 году была столь поразительно цивилизованна, теперь отличается порочностью и потенциальной кровожадностью.

К кругу общения Густава в Спа принадлежали, в частности, граф Орлов, бывший любовник Екатерины И и убийца Петра III, а также фюрст Нассау-Зигенский, который потом направит русский шхерный флот у Свенсксунда против Густава. Но ни одно темное облачко не мешало идиллии.

11 августа Густав снова писал Ульрику Шефферу, на сей раз с характеристикой французской королевы Марии Антуанетты, личность которой он находил весьма интересной для всех, кто был особенно заинтересован в переговорах с Францией. В ней, писал Густав, «весьма редкое сочетание легкомысленности, присущей всему ее полу, с духом последовательности и постоянства в своих намерениях и в своей дружбе, что делает ее столь же полезной для друзей, сколь опасной для врагов или для тех, к кому она может быть холодна либо испытывать отвращение. Ее отношение к Швеции и особенно к моей персоне, по-видимому, самое доброе, а ее манера обхождения со шведами настолько примечательна, что она даже оскорбила австрийцев, притязающих на право ожидать от сестры и дочери самого большого внимания к их суверенам. Это пристрастие к моей персоне и к моей нации, которое она выказывает при всяком удобном случае, необходимо поддерживать, так как она побуждает самого короля разделять эти ее взгляды, о чем он самым дружелюбным образом сообщил месье д’Юссону в связи с известием о конвенции с Россией». Сведения о Марии Антуанетте наверняка исходили от Кройтца, поспешившего к своему королю в Спа, от д’Юссона, одного из ведущих дипломатов Франции, и от большого круга в Спа, имевшего связи с французским двором. Кроме того, Густав остановился на воспоминаниях о Людовике XV, на отеческой доброте, которую тот выказал Густаву, и на важных услугах, оказанных ему королем Франции. Это наполняло Густава нежными чувствами и оставило в нем об этом монархе память настолько дорогую, насколько мало она была теперь таковой во Франции. Потребность в том, чтобы умело обойтись с Марией Антуанеттой и полностью привязать ее к себе, была, кажется, очень весомой причиной посещения французского двора, побудившей Густава снова взвесить все «за» и «против» путешествия в Париж.

Причины «против» перевесили. На самом деле расположение Марии Антуанетты к Густаву было чистой иллюзией, такой же, как его представление о теплой дружбе к нему Екатерины II. У Густава была потребность держать в руках деятельных женщин, особенно монархинь, но его прочное убеждение в собственной неотразимости указывает на то, что он был в тесном плену иллюзий и желаемое принимал за действительное. В международной политике это окажется опасным для жизни.

Между тем в отношении здоровья Спа пошло ему на пользу. Уже 25 июля Густав писал к герцогу Карлу, свидетельствуя, как тронула его боль, испытываемая Карлом при отъезде Густава и с получением известия о его болезни в Дамгартене. Густав уже было подумал, что умрет или, во всяком случае, не проживет долго, но путешествие в Спа подействовало на него как «сильнейшее лекарство». Как королю ему не на что было жаловаться, но по-человечески он был несчастлив, так как отношения с матерью причиняли ему душевные страдания. Однако теперь здоровье его было почти полностью восстановлено.

Проведя месяца два у целебного источника, которым он пользовался неаккуратно, Густав, вновь исполненный жизненных сил, пустился в обратный путь через Брюссель, Гаагу и Амстердам. Долговременным следствием пребывания в Спа было то, что там он встретился и привязался к молодому финляндскому офицеру Густаву Маурицу Армфельту, дерзкому удальцу с располагающей внешностью и хорошей головой, но в остальном обладавшему лишь весьма незначительным багажом воспитания и средств. Он на годы стал преданным другом и, скорее всего, поддержкой и стимулом в развлечениях, которым вновь обретший неутомимость король был готов отдаваться с еще большим энтузиазмом.

На протяжении 1782 года Густав III наряду с делами государства и двора занимался также драматургией. Как замечает, по обыкновению недовольно, Ферсен в своих мемуарах, обычно у королей на подобное не оставалось времени-, в случае с Густавом дело выглядело так, что он вместе с Армфельтом запирался, чтобы спокойно поработать. Это творчество определенно имело для него большое значение, его не приходится понимать лишь и только как развлечение, хотя поводом к нему было желание дать двору шведский театральный репертуар на время пребывания в Грипсхольме. Темы были героико-историческими. Две пьесы — «Хельмфельт» и «Оден и Фригга» — представляют собой действа со сложными перипетиями и со счастливым концом, исполненные благородного пафоса и героики. Прочие были по тематике ближе самому Густаву. Одна пьеса была оставлена в набросках и позднее будет переработана в оперу «Густав Васа». Две — «Великодушие Густава Адольфа» и «Густав Адольф и Эбба Брахе» — были о кумире царственного автора и примере для других. Потому они заслуживают особого внимания.

Поразительно, что Густав Адольф в этих двух пьесах, как и в законченной через четыре года «Сири Брахе», выступает в одной определенной роли, можно сказать, определенной позе: благородного даятеля и примирителя, который очень жалеет детей врагов Карла IX. Это та роль, которую Далин, любимый и незабвенный учитель Густава, нарисовал в своей шведской истории как особенно характерную для Густава Адольфа и которая потом вновь появится в написанной Гейером истории шведского народа и затем доживет до наших дней. Царственный герой Густава III — это красиво декламирующий и беседующий культурный персонаж, весьма непохожий на плотного воина, который со временем стал довольно-таки толстым. Он прямо-таки почти Бог-отец — всеведущий, всемилостивый и всемогущий. И он обожаем своим безгранично преданным ему народом.

Фабула «Великодушия Густава Адольфа» — основанная на недоразумениях интрига, по Ферсену, заимствована из худшей пьесы Вольтера «La comtesse de Givry» («Графиня Живри») и очевидно неисторична. В доме вдовствующей графини Магдалены Стуре воспитывались мнимый сын Эрика Спарре, казненного канцлера Карла IX, а также его настоящий сын, считавшийся сыном незнатной кормилицы. Мнимый Ларе Эрикссон Спарре, грубый и необразованный человек, по желанию графини должен жениться на Мерте Банер, дочери казненного Густава Банера, которая любит и любима настоящим Ларсом Спарре, храбрым и благородным воином, отличившимся в сражении на глазах у Густава Адольфа. Король прибывает на свадьбу в сопровождении Акселя Уксеншерны, разбирается в путанице, водворяет во всем справедливость и в качестве свадебного подарка жалует благородному и восстановленному в правах Ларсу Спарре конфискованные имения отца, между тем как у мнимого Спарре, относительно которого не было подозрений с самого младенчества, отнимается все, и он спасается бегством вглубь страны, понеся таким образом наказание за свое недворянское происхождение и скверный нрав.