Никогда больше он не будет вынужден оправдывать ожидания Франции.

Великие Густавы

«…Я не нашел иного выхода, кроме как, помимо помощи Всевышнего, прибегнуть к средствам, которые помогли другим неустрашимым народам и в старину самой Швеции под знаменем Густава Васа освободиться от невыносимого господства и гнета. Бог благословил мое дело, и я сразу увидел, как в чувствах моего народа оживилось то рвение к отечеству, которое некогда горело в сердцах Энгельбректа и Густава Васа; все прошло удачно, и я спас себя и государство, не причинив вреда ни единому гражданину».

Оперная проза, странные слова, прозвучавшие подобно риторическому трубному гласу спустя два дня после государственного переворота перед теми же представителями сословий, которые раньше старались заблокировать Густаву все возможности осуществлять власть. Подразумевалось ли что-то под сказанными им словами? Упивался ли он своим красноречием в миг победы, чтобы потом вновь вернуться в мир будничных мыслей и приступить к исполнению своих новых функций в том изменчивом обществе, какое являла собой Швеция 1772 года?

Он, без сомнения, играл риторическую роль, но было бы ошибкой полагать, что он переживал эту роль как нереальную. В эти дни он не раз повторял, что Всевышний его оберегает. Он достоин имени Густава, как выразился Вольтер в своих поздравительных стихах. Два великих Густава, бывшие его предшественниками на троне, были, каждый по-своему, ему примером. В 1780-е годы он оформит их образы в драматических произведениях, но их пример с самого начала был для него живой реальностью.

«Юный принц, одаренный всеми телесными и душевными качествами и рожденный спасти государство», — писал Густав в своем похвальном слове Леннарту Торстенссону о Густаве II Адольфе. В его историческом видении роль спасителя отечества была общей для Густавов. В случае с Густавом Адольфом эта роль была двойной, согласно с тем взглядом на историю, который Густав с детства перенял от своего учителя Улуфа фон Далина. С одной стороны, роль Густава Адольфа заключалась в спасении государства от внутренних раздоров и раскола посредством примирения сторонников Сигизмунда с оппозиционно настроенными высшими дворянами, которое Густав Адольф осуществил вопреки своему жестокому отцу. С другой стороны, его роль состояла в избавлении государства от внешней угрозы, исходившей от враждебных соседних держав. Все совпадало с ситуацией самого Густава III, кроме, разумеется, реалий. Вот почему он взял на себя роль Густава Адольфа, когда призывал сословия к примирению и согласию. Его форма правления уже была подготовлена к встрече с сословиями 21 августа, на которой он заявил о своем «отвращении к королевскому единовластию, или так называемому самодержавию, полагая, что наши самые большие счастье, честь и польза состоят в том, чтобы жить свободными и независимыми, творящими законы, но и законопослушными сословиями под управлением короля, обладающего властью, но ограниченного в ней законом; и сословия, и король объединены и защищены законом, который ограждает нас и наше дорогое отечество от таких опасностей, какие влекут за собой беспорядок, своеволие, единовластие, аристократическое правление и многовластие, принося несчастья обществу, отягощая и печаля каждого гражданина…» Здесь перемешались идеи равновесия просветительской философии, бегство от ясных, сформулированных по Аристотелю форм правления и желание общего блага в духе гражданственности, которую он декларировал с ранней юности. Все должны жить согласно закону, который может устанавливаться и изменяться лишь совместно королем и сословиями, но право применения закона в решениях правительства принадлежит королю; он сам будет править государством с помощью риксрода, который будет им самим назначен и который не будет иметь права принимать решений, противоречащих королевской воле, кроме тех случаев, когда риксрод единодушно возражает королю в вопросах, касающихся мира, перемирия и союза. Само собой разумеется, что такое оппозиционное единодушие было на практике немыслимо среди людей, которых король выбрал сам.

За сословиями сохранялось право вводить чрезвычайный налог и право надзора за государственным банком сословий; их одобрение являлось необходимым для оказания чрезвычайной военной помощи и обложения чрезвычайными податями, кроме случая, когда государство подвергалось нападению и король должен был принять спешные оборонительные меры. До сих пор Густав в кратких и общих выражениях следовал основным правилам Мерсье. Согласие сословий требовалось на сухопутную и морскую войну, которые король «делал» в соответствии с §48 Государственной конституции, но, с другой стороны, согласно §45, король обладал правом охранять и избавлять государство от внешней опасности. Как это будет осуществляться в жизни, было и осталось вопросом неразрешенным. Сквозным принципом являлось то, что возможности сословий вмешиваться в текущие дела управления государством оказались сильно ограниченными, как и их право участвовать в осуществлении правосудия. Сословия не могли собираться на срок, превышающий три месяца. Их власть «эры свобод» была заменена на равновесие властей, в котором в действительности перевешивала королевская власть.

Через два дня после государственного переворота, когда новая форма правления была одобрена сословиями, в государственном устройстве имелась одна реалия, которая затеняла собой все: вооруженные силы, находившиеся в распоряжении Густава III. То обстоятельство, что он все же ограничивал свои полномочия, в данный момент могло служить доказательством его истинного стремления к примирению и того, что фразы о восстановлении свободы не были только красивыми словами. Но эта сработанная на скорую руку форма правления была в сравнении с ее предшественницей 1720 года продуктом с государственно-правовой точки зрения сырым, неясным и плохо продуманным, полным красноречия и модных слов. Она таила в себе возможности для многих разногласий.

Толкование Густавом «свободы» было историческим. Его форма правления отменяла все основные законы 1680 года, но более ранние должны были свято чтиться. То были устав риксдага 1617 года Густава II Адольфа и постановление о Рыцарском доме 1626 года; форму правления 1634 года Густав III признавал не иначе как временной, рассчитанной на годы до совершеннолетия Кристины. Государственное устройство эпохи великодержавна до введения Каролинского единовластия, политика примирения Густава Адольфа — вот это и была свобода, несколько дополненная новым учением о разделении властей. Можно найти различия в форме правления 1772 года с тем проектом конституции, над которым Густав работал в ноябре 1768 года. Но еще в июне-июле 1772-го разные побуждения заставляли его колебаться то в том, то в другом направлении: с одной стороны, требования сильной королевской власти, с другой — он был связан клятвой сохранить конституцию «эры свобод» и претворить в жизнь замысел Спренгтпортена о двухпалатном парламенте по английской модели. И естественно, что ход и результат государственного переворота лишь в последнюю очередь должны были стать определяющими то, что он отважился потребовать и в чем благоразумие продиктовало ему пойти на уступки. Форма правления 1772 года была сработана на скорую руку и кое в чем несет на себе отпечаток монархической небрежности. Для Густава тоже были существенными не эти параграфы, а то содержание, которое он хотел вложить в них. «Густавианский» дух в современной упаковке.

Понадобилось несколько лет на то, чтобы это стало очевидным, поскольку сословия были быстренько распущены по домам, партии прекратили свою деятельность, и другие, не конституционные вопросы требовали внимания центрального государственного руководства и кругов, формировавших в стране общественное мнение. Наступило временное облегчение благодаря внутреннему миру, благодаря тому, что вдруг прекратились жестокие противоречия и политическая карусель коррупции, накладывавшие отпечаток на повседневную жизнь дворянского и недворянского высшего класса, который и являл собой официальную Швецию. Общественная жизнь набирала ход, так как не сдерживалась партийными противоречиями и проявлениями верноподданнических чувств. Риск войны с тремя державами, гарантировавшими конституцию 1720 года, — Россией, Данией и Пруссией — дал пищу для политических спекуляций и одновременно явился сильным стимулом к объединению. Волна нового демократического мышления, атаки податных сословий на сословные привилегии пока сдерживались вооруженным единством короля, высшего военного командования и чиновников, занимавших ключевые посты. Это, вероятно, способствовало настроениям, стимулировавшим активность общественной жизни.