Так или иначе, но Тамара Савельевна решительно не позволяла себе строить в отношении Горохова каких бы то ни было планов, не позволяла себе ничего от него ждать и поэтому чувствовала себя с ним легко, естественно. И сейчас она радовалась случаю провести с ним вечер, поработать, поболтать, никуда не торопясь, не думая о больных, ожидающих в палатах обхода.

После телефонного разговора она почти бежала по коридору, даже полы халата развевались.

— Хеллоу, дорогая! — преградил ей дорогу Кулагин, направлявшийся в свой кабинет, чтобы отпереть его для Городецкой. — Куда вы? Что случилось? — Он отвел ее в сторону, чтоб не слышали проходившие по коридору больные и сестры, и сказал с шутливым укором: — Поспокойнее. И перестаньте улыбаться во весь рот, больным нет дела, что в вас бурлит молодая кровь, что у вас отличное настроение. Иных это даже раздражает — разве вы не знаете, что тяжелых больных часто раздражают здоровые и веселые люди?

Все это она отлично знала.

— Я тороплюсь к Богомазову, — переведя дыхание, сказала Тамара Савельевна. — Я обещала. Но вы правы, конечно, профессор.

Он мог бы сказать ей сейчас, что ни к какому Богомазову она не поедет, а пойдет с ним разбирать папки и будет сидеть до полуночи, — она ни словом бы не возразила. Он это знал. И она тоже знала. Он был ее профессором, ее Сергеем Сергеевичем, и с этим, пожалуй, ничто не могло конкурировать, выше этого для нее ничего не было.

Крупина стояла перед ним, ожидая приговора, и любой приговор приняла бы безропотно.

Кулагин рассмеялся — тепло, благодушно — и отпустил Тамару Савельевну, шутливо погрозив ей пальцем. А она отвела глаза, чувствуя, как у нее краснеют уши.

Горохов, конечно, будет, как всегда, подшучивать над ней, может быть, даже чуть обидно, — с него станется. Но она привыкла к этой его манере, знает, что относится он к ней очень хорошо. Любит ли? Конечно нет! Он вообще, кажется, никого не любит, кроме своей матери. Так, наверное, и проживет при ней холостяком. Была бы у него женщина — этого она, Тамара, не могла бы не почувствовать. Да он и сам признался бы ей, — ведь они дружат, он многое ей рассказывает и не раз говорил, что беседовать с ней ему приятно, хорошо. А она и не ждет от него ничего иного.

Встречались они редко, но этими встречами Тамара Савельевна дорожила, они были ей необходимы, и она боялась, что однажды он изберет для своих прогулок другую или просто исчезнет с ее глаз. Впрочем, куда ему деваться? Уедет в район? Он говорил, что не прочь бы уехать, но профессор Кулагин не отпустит. Профессор любит Горохова, хотя и находит его очень резким и, как он говорит, «шокирующе прямым». Но именно ему, между тем, доверяет наиболее сложные операции. «Когда в руках Горохова больной — я спокоен, — сказал как-то Сергей Сергеевич и неожиданно добавил: — Но вот здоровых я не всегда бы ему доверил…»

Тамара Савельевна не стала тогда уточнять смысл этого афоризма, но он ей понравился. Ей нравилось вообще все, что Сергей Сергеевич говорил и делал. Как и в годы студенчества, он оставался для нее высшим авторитетом, и Горохов даже посмеивался над этим ее преклонением. Но разве это так плохо — иметь предмет поклонения, уметь верить ему, уметь его любить? Чем это плохо? Каждому — свое. Вот Федор любит мать, и хотя говорит о ней очень редко, но никуда от нее не уедет. Старшие братья уехали, а Федор не уедет, потому что он — еж: иглы у него только снаружи.

Она торопливо запихала в сумку халат, чтоб надеть его, когда придет к Богомазову. Зимой, под пальто, можно было халат вообще не снимать, а теперь приходится таскать с собою. Фонендоскоп никак не влезал, одна трубочка все время торчала наружу, и пришлось обойтись с ней довольно грубо — затолкать силой.

Время у Тамары Савельевны еще было. У Богомазова делать особенно нечего, собственно, это даже не визит врача, а, как шутили в клинике, «знак внимания». Да и не загостишься там — человек он не из приятных.

Она подумала еще, что у больного приводить себя в порядок будет неудобно и надо сделать это здесь.

В ординаторской стояло трюмо, старинное, как и большая часть мебели в клинике. Обычно Тамара как-то не замечала его и, находясь в этой же комнате, перед уходом домой доставала свое копеечное зеркальце, чтобы попудрить нос.

А сегодня она со вниманием оглядела себя — от ажурных чулок до кружевных манжет на платье, напоминающих старинные брыжи.

— И это все ради Богомазова?

Тамара резко обернулась.

В дверях стояла врач-рентгенолог Кривицкая.

— А что, собственно, «все»? — спросила Тамара Савельевна, застигнутая врасплох и потому рассерженная этим вопросом. — По-моему, я одета, как обычно.

— Да я пошутила! — воскликнула Кривицкая и, оглядев Тамару, заключила: — Хороша, хороша!

Полная, добродушная, она была вполне счастлива в своей семье и отнюдь не относилась к числу женщин, завидующих молодости и красоте. Всем и всегда она старалась говорить приятное, и к этому привыкли. Но сегодня Тамаре Савельевне хотелось поверить Кривицкой, и искоса она еще раз глянула на себя в старинное трюмо, словно проверяя полученную оценку.

Когда Крупина вышла на улицу, первое дуновение ветра прошло по городу. Она услышала гудок теплохода и подумала, что хорошо было бы в отпуск поехать на теплоходе по южному морю, и чтоб мимо проплывали берега в вечной зелени, в пальмах и белых дворцах, и чтоб звезды были южные, мохнатые, и чтоб — музыка…

Горохов добавил бы: «И чтоб как на рекламе сберкассы…» Непременно именно это бы и сказал! Ну и пусть! Если на рекламе рисуют то, чего людям хочется, что их влечет, — значит, и это правильно.

Горохов, Горохов, Горохов…

Сегодня она не запрещала себе думать о нем и даже мысленно им распоряжаться. Пусть сегодня у нее будет праздник. Все равно никто об этом не знает, а французы говорят: то, чего никто не знает, наполовину не существует.

Тамара Савельевна чувствовала себя почти счастливой, а счастье красит человека. И она ловила на себе взгляды. Мужчины смотрели вслед красивой, золотоголовой женщине с неторопливой, удивительно легкой походкой.

— Ух ты, какая пава! — сказал кто-то, проходя мимо нее, и Тамара Савельевна улыбнулась, безошибочно угадав, что именно в ее адрес брошено было это доброе русское слово.

А если сказать про мужчину «павлин»? Нет, нехорошо будет, смешно и обидно. Почему же приятно звучит слово «пава»?..

Полная жизни, весны, ожидания, вошла она в квартиру Богомазова. И сразу же ощутила чуть ли не стыд оттого, что так занята собой, своими мыслями.

В комнате было жарко. На столе стояла пепельница, полная окурков, обгоревшие спички валялись на полу, одна сигарета еще дымилась. Давно не бритый, Богомазов лежал, до пояса покрытый простыней, прижавшись щекой к подушке, и как будто спал.

Но Крупина сразу увидела, что он не спит.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Это был трудный больной. И не потому трудный, что болел он как-то особенно тяжело по сравнению с другими. Спору нет, позавидовать здесь было нечему, но сверхнормальная мнительность, озлобленность на все и на вся высасывали из Богомазова силы, необходимые для борьбы организма с недугом. Человек с другим характером на его месте поправлялся бы неизмеримо быстрее. Его же посещали иногда такие пароксизмы озлобления, что Тамара Савельевна всерьез опасалась инсульта, тем более что гипертония у Богомазова была давняя.

Иногда ей удавалось, призвав на помощь всю силу воли и изобретательность, несколько успокоить его, доказать не только не безнадежность, но и относительную безопасность его положения, заставить его сколько-то расслабиться, освободиться от напряжения, которое в первую очередь отравляло его самого.

Однажды он даже засмеялся, отвлекшись от разговоров о своей болезни на хоккей. И надо было видеть, каким счастьем отозвался этот смех на лице его жены, некрасивой, какой-то запущенной, замученной женщины средних лет.

— Ничего, он поправится, — уходя, сказала ей в тот день Крупина. — Это болезнь его издергала.