Изменить стиль страницы

— Ложь, ложь! Эта женщина безумна! О, мой господин! Я всегда был верен вам! Накажите ее! Накажите! Убейте! Обратите в камень! Лживая дрянь! Она…

— Заткнись! — сказал генерал, так холодно и властно, что горбун сразу же умолк, и только трясся всем телом да пускал слюну. Я глубоко дышала, усмиряя рвущееся из груди негодование. На лице Ганса отражалось крайнее презрение.

— Мэрион, это действительно так? — спросил генерал, не глядя на меня. — Вас втолкнул в запретную комнату Игор?

Я облизала губы, вздернула подбородок и ответила негромко:

— Да, Ваше Сиятельство.

— Хорошо, — сказал генерал, и снова улыбнулся, на этот раз жутко, как хищник. — Я должен проверить, действительно ли проклятие снято. Прошу вас, дорогая жена, отвернитесь. И ты, Ганс.

— Нет, нет, не-ет! — завизжал горбун. Я прижала ладони к груди, чувствуя, как едва не выпрыгивает сердце, но не могла сдвинуться с места. Тогда адъютант шагнул ко мне и положил ладонь на мое лицо.

— Не смотрите, — шепнул он. Я послушно зажмурилась, холодея от страха.

— Нет, господин, нет! — кричал горбун. — Она лжет! Все они лгут! Она такая же, как Тереза! Как Катерина! Как Гретхен! Все они, все, все! Недостойные лживые твари! Я защищал вашу тайну, хозяин! Хранил ее и вас! Я…

— Игор, — проскрежетал василиск. — Посмотри на меня.

Горбун завыл. Мне снова захотелось зажать уши, но я лишь уткнулась носом в грудь адъютанта и всхлипнула. К горлу подкатила тошнота, голова загудела, будто рядом со мной из всей силы ударили в гонг. Я покачнулась, но Ганс не дал мне упасть. Сквозь обложивший уши звон я слышала сухой шорох и скрежет, с каким, должно быть, осыпаются камни. Ганс тяжело дышал, его куртка медленно пропитывалась потом. Наверное, взмокла и я сама, но не ощущала этого. Потом услышала голос:

— Все.

И долгий свистящий выдох, закончившийся странным всхлипом.

Я отняла лицо от груди адъютанта и прижала ладони к губам. В траве, там, где недавно лежал Игор, валялся булыжник, отдаленно напоминающий человека: колени подтянуты к подбородку, голова запрокинута, рот широко распахнут и из него на траву сыплется каменная пыль. Над камнем стоял генерал и поправлял очки.

— Проклятие не исчезло, — тихо проговорил генерал. — Не исчезло… Идите домой, Мэрион. Куда хотите.

Его плечи опустились, он весь сгорбился и постарел. Я сглотнула вставший в горл комок и прошептала еле слышно:

— Дитер, но…

— Уходите! — повторил он, отшатываясь. — Если желаете, я верну вас в поместье Адлер-Кёне завтра же! Вы ведь этого хотите, да? Ступайте! И не смотрите на меня! Никогда, слышите? Никогда больше! — он закрыл лицо руками, пошатнулся и повторил на выдохе: — Все пропало, Августин… Все прошло, все…

8. Незваные гости

Следующий день принес сразу три события: одно хорошее и два не очень.

Хорошее — ко мне приехала Жюли. Лишь увидев меня, девочка бросилась в мои объятия, и я крепко прижала ее к груди и поцеловала в щеку.

— Госпожа! — всхлипнула служанка. — Я думала, вы оставили меня…

— Как можно, милая? — я улыбнулась и приподняла ее за подбородок. — Не зря давала обещание.

— Но я думала… вы… вы, — она запнулась и с испугом ощупала взглядом мою фигуру.

— Не окаменела, как видишь, — ответила я на ее невысказанный вопрос.

Жюли выдохнула с облегчением и улыбнулась.

— Все не так плохо, да?

— Не так, моя хорошая, — согласилась я. — Но все-таки не очень хорошо.

Поморщилась, вспомнив, как сразу после нашего разговора адъютант Ганс велел запрягать виверн, чтобы отвезти меня в поместье Адлер-Кёне, и очень удивился, когда я ответила, что ни за что не вернусь к мачехе.

— Мне некуда возвращаться, — сказала я тогда. — Мачеха ненавидит меня и желает моей смерти, чтобы завладеть поместьем. У меня никого нет, ни родных, ни дома. Я чужая в этом мире.

Если мои слова и удивили Ганса, виду он не подал, ответил вежливо:

— Как пожелаете, фрау.

И отменил приказ.

Первым неприятным событием стал приезд в замок моего сводного братца Якоба. Окаменевшего Игора убрали с глаз долой, и место конюха освободилось, поэтому генерал исполнил обещание и взял Якоба на службу, чему тот оказался не очень рад. Встретив меня, мерзавец полоснул ядовитым взглядом, и если бы он обладал силой Его Сиятельства, я бы давно застыла каменным идолом посреди клумбы. Но к его досаде, я осталась жива, срезала букет тюльпанов, и, приняв королевскую осанку, гордо продефилировала мимо, краем глаза заметив, как побелело его лицо.

Жюли щебетала без умолку. Рассказывала, что после моего отъезда мачеха отхлестала ее по щекам, но вскоре успокоилась и начала готовиться к трауру.

— Она уже вывесила черные занавески, представляете? — с ужасом рассказывала служанка. — А герр Якоб ходил напыщенным гусем и каждый день они с матушкой подсчитывали наследство и мечтали, куда его потратят. Фрау Кёне уже распорядилась перепланировать восточное крыло, где были ваши покои, а себе заказала наряд к королевскому балу. Хочет показаться Его Величеству, как новая богатая наследница старинного родового поместья.

— Ощипанную курицу хоть в павлиньи перья наряди, — хмыкнула я, а Жюли рассмеялась.

— Вспомни, дорогая, — попросила я, — вот этот кулон, ты обмолвилась, он остался на память от родителей?

— Вы говорили так, госпожа, — подтвердила Жюли. — Еще до болезни. Этот кулон подарил ваш батюшка, а до того он принадлежал вашей покойной матушке.

— После болезни и этих событий все в голове перемешалось, — вздохнула я. — Ты не вспомнишь, Жюли, говорила ли я еще что-нибудь?

— Это нетрудно, госпожа, — улыбнулась девушка. — Лунный камень — счастливый камень рода Адлер-Кёне. Есть поверье, что в нем заключен дух Белого Дракона, хранителя вашей семьи.

— Вот как, — пробормотала я и сжала кулон, он был все таким же гладким и теплым, но теперь я чувствовала еще и слабую пульсацию, словно в моей руке билось крохотное и живое сердце.

Жюли отвели милую комнатку на этаже, где жили слуги, но чаще она оставалась со мной, заменив ворчливую полнотелую Марту. От слуг Жюли приносила любопытные сплетни, и последние разговоры, как я и предполагала, крутились вокруг меня и окаменевшего Игора.

— Вы представляете, госпожа, — широко распахнув глаза, доверительно делилась Жюли, — поговаривают, вы не первая, кого горбун заманил в запретную комнату и заставил Его Сиятельство поверить, будто жены сами нарушили его приказ.

— Какая низость! — отвечала я, дрожа от возмущения, и если поначалу мне было немного жаль горбуна, теперь не испытывала ничего, кроме омерзения. — Но зачем ему это было надо?

— Ах, госпожа, слуги говорят, он всегда отличался скверным нравом и был охоч до молоденьких фройлен! Вот только кто на такого урода посмотрит? Слуги рассказывали, что Игор не раз с ненавистью отзывался о герцоге и говорил, — Жюли пугливо оборачивалась, приникала к моему уху и шептала: — Говорил, что они с хозяином оба уроды, и оба выходцы из низшего сословия. Только герцогу перепадают лакомые кусочки, а Игору не достается и объедков.

— Какая гадость! — отшатывалась я. — Не удивлюсь, если он ненавидел не только жен Его Сиятельства, но и его самого.

— Адъютант Ганс давно подозревал его и грозился высечь, — кивала Жюли.

— Как и Его Сиятельство, — вспомнилось мне.

— Он такой непреклонный! — улыбнулась Жюли.

— И упрямый.

— Сразу видно, человек военный.

— И, несмотря на это, уязвим.

— Он просто молод.

— Но уже при чинах.

— Однажды он станет генералом.

— Так ведь уже, — удивилась я и приподняла брови: — Постой, постой… Я говорю о Его Сиятельстве, а ты о ком?

— Ах! — ответила Жюли и вспыхнула румянцем. — А я о молодом адъютанте…

И отвела лукавые глаза.

В последующие пару дней адъютант был единственной ниточкой, связывающей всех обитателей замка с его мрачным хозяином, и вторая неприятная новость состояла в том, что Его Сиятельство загулял.