- Хватит стучать-то, надоел до смерти, - буркнул Спиридонов, отходя к печурке.
- Что я тебе, делаешь свое дело и делай. Чай, у меня расписание…
- Нечего зря передатчик включать. Засекут немцы…
Николай щелкнул выключателем. Правой рукой он продолжал работать ключом. Дробные звуки морзянки отчетливо слышались между всхрапываниями спавших.
Спиридонов подбросил в печурку угольку, хотел лезть на нары, но в этот момент издалека донесся треск мотоцикла и тут же пропал.
- А ведь это наши! - Спиридонов схватил полушубок, шапку и выбежал на улицу.
С нар мигом повскакали несколько человек и, на ходу одеваясь, побежали.
В землянке остался один Николай. Жил он здесь постоянно, обеспечивая радиосвязь с отрядом. Радист снова включил передатчик. Красный огонек судорожно заметался…
Через несколько минут с мешками и свертками шумно ввалились разведчики, раскрасневшиеся и веселые. На столе тотчас выросла гора из буханок, хлеба, банок консервов и различных кульков. Костя Сванишвили обрадованно крикнул:
- Э, хлопцы, халва! - и развернул на столе сверток с серой комковатой массой, поблескивающей льдинками. Сразу же потянулось несколько рук, и на щеках у ребят выросли большие желваки.
«Но что такое? Холодная, как лед, твердая, на зубах хрустит, а сладости никакой», - недоуменно переглядывались разведчики.
- Это же мыло мерзлое, - догадался Синчаков.- У Непомнящего-то пена изо рта лезет…
- Где? - Сережа провел ладонью по губам.
Досталось бы Косте на орехи, будь у ребят настроение похуже.
- А Спиридоныч-то самый большой кусок зацапал,- давясь от смеха, хрипел Гупалов.
- Три дня встречать ходил, - невозмутимо добавил Кадурин. Рот у него остался полуоткрытым, а глаза, словно у магометанина во время молитвы, закатились кверху.
Все захохотали. Кадурин обладал редкой способностью вызывать у людей смех. Сам он никогда не улыбался.
Спиридонов плевался в углу у порога. Сжалился над ним Сванишвили, зачерпнул из ведра кружку воды:
- Спиридоныч, вадичкой, харашо будет…
- Шо ты даешь? Ему спиртику подай. И закусывать не надо, - сострил Дибров.
По землянке вновь покатился хохот.
Спиридонов все еще плевался. Он был очень привередливым в пище. Зная его слабость, ребята иногда ради шутки пользовались этим. Только он ложку ко рту, а кто-нибудь возьмет да и бухнет этакую смачную гадость про лягушку или крысу. Прощай обед. Зажав рот, вылетит из-за стола и больше не подойдет. А ребята едят да похваливают.
Но Спиридонов не обижался. Такой уж имел характер, покладистый, незлобивый. Только вот с Николаем у него были нелады. Он и сейчас метал на него недобрые взгляды. Может, потому, что тот оказался предусмотрительнее и не притронулся к «халве»?
О их взаимной неприязни знали в отряде. За каждым разведчиком, как тень, по пятам ходила негласная репутация. Определялись люди по трем основным качествам: смелости, выдержке и чувству товарищества. И в этом смысле репутация Николая была небезупречной. Дважды он ходил в операции на пару, а возвращался оба раза один, убитых товарищей оставляя на вражеском берегу. Такие случаи не являлись в отряде редкостью, но всегда настораживали, несмотря на то, что те, кто оставался в живых, сами еле-еле дотягивали до своего берега.
Спиридонов, наоборот, вскоре после того, как Николай вернулся из операции один, в ледяной воде плыл с Михаилом Звенцовым, тяжело раненным и потерявшим сознание, километров десять. Все-таки он дотащил друга. Вылезть сам на берег уже не мог: его выволокли из воды под руки.
В другой раз Спиридонов так же очень долго тащил по заливу своего напарника и только у берега выяснилось, что тот давно уже мертв… Николай пытался тогда заговорить с ним, что ни к чему, мол, было так делать. Сам мог погибнуть. А кому это нужно? Спиридонов угрюмо отмолчался, как будто не слышал.
Николай и сейчас попробовал найти ключ к сердцу старого разведчика.
- А ты заешь сахаром, лучше будет.
Однако Спиридонов не внял его совету, а ответил всем сразу:
- Чего пристали, ешьте…
Разведчики шумно и весело поужинали за все три предыдущих дня, которые тянули впроголодь. Одни пошли к знакомым девчатам на зенитную батарею, другие улеглись спать.
Спиридонов с Гупаловым собирались на лед. Была их очередь отлежать день в спальных мешках под носом у немцев для наблюдения за неприятельским берегом. С этой целью и жили на дамбе разведчики. Фашисты, очевидно, догадывались о готовящемся прорыве блокады- вдоль берега на льду они устанавливали заграждения из колючей проволоки, причем работали днем, очень спешно, не боясь обстрела наших батарей.
… Проводили Спиридонова с Гупаловым до места еще затемно. Замаскировали снегом спальные мешки, в которые влезли ребята, и оставили их на весь день до наступления темноты. Назад наблюдатели возвращались всегда сами, по компасу. Если они задерживались, то им сигналили с дамбы красными ракетами и выходили встречать, развернувшись по льду цепочкой.
Провожавшие, обивая варежками снег с валенок, вернулись в землянку. Обступили печурку - холодная.
- А где же Николай? Он нынче дневалит, - недоуменно спросил Кадурин. И хотя рот его по обыкновению оставался полуоткрытым, никто даже не улыбнулся.
Растолкали спавшего на нарах мотоциклиста из отряда- он. ничего не знал. Сбегали к зенитчикам - нет. Обежали мыс дамбы, звали, сначала вполголоса, потом кричали - нигде нет.
Не объявился он и днем, Его или утащили немцы, или он сам сбежал к ним. Последнее было наиболее вероятным.
На льду в мешках лежали Спиридонов с Гупаловым. Подойти к ним сзади и захватить их живьем ничего не стоило. Навались неожиданно, завяжи мешок и волоки куда хочешь…
Переговорили по телефону с командиром береговой батареи на Лисьем Носу. На всякий случай с ним имелась договоренность - открывать огонь. Установили дежурство у дальномера на зенитной батарее на дамбе. По радио связались с отрядом и доложили командованию. Бати в школе не было. Ответил комиссар - немедленно выезжает.
Все это делалось в лихорадочной спешке, но исключительно четко. Люди понимали друг друга без слов. Все чувствовали себя в какой-то мере виноватыми и старались как можно быстрее и лучше сделать то, что от них требовалось. Такая обстановка бывает, когда в доброй семье неожиданно кто-то умрет. Один бежит заказывать гроб, другой - на почту, чтобы дать телеграммы, третий идет копать могилу…
Но это не были похороны. И виноватыми люди чувствовали себя не потому, что не удалось вовремя раздобыть какое-то новое лекарство или заполучить знаменито- го доктора, а потому, что никто не смог своевременно распознать человека, который так долго жил рядом, пил и ел за одним столом.
Не горечь утраты давила людей, а тяжесть обиды. Случившееся не укладывалось в сознании, было невероятным и, как всегда бывает с людьми, когда они оказываются не в состоянии понять какое-либо событие в целом, люди вспоминали отдельные разрозненные факты: кто-то, проснувшись ночью, укрывал Николая полушубком; другой, откладывая свои дела, несколько раз подменял его на дежурстве, чтобы дать возможность сходить в город и отнести сэкономленные продукты родным; третий сам заносил консервы и хлеб его старушке матери; четвертый по-дружески раскрыл перед ним душу - рассказал о своей первой любви…
Люди жили до сих пор одной большой семьей. Некоторые были заметнее - о них много и хорошо говорили, имена других назывались реже, а кое-кто вообще оставался в тени, но у всех было свое, заслуженное место. Все делилось поровну, было общим, одинаково касаемым всех: и горечь утраты, и случавшаяся иногда радость, и веселые шутки. Никому и в голову не приходило, что среди них есть человек, который все делает только для отвода глаз, а в душе живет совершенно другой жизнью.
Уже рассвет вставал над ледяным заливом. Четко обозначился вражеский берег. Где-то там лежали Спиридонов с Гупаловым. Лежали и не знали, что их ждет через час, два или, может, всего несколько минут.