- Вота, - растерянно проговорил Фокин (он полз со мной рядом), поднимаясь с земли и вытирая мокрый лоб резиновым рукавом водолазного костюма. Шапки на нем так и не было.
Нас мигом окружили.
- Где немцы? - было первым вопросом.
- Больше нету. Сбегли. Кишка не выдержала, как увидели вас… На той стороне у них катеры были. Только сейчас сбегли. Туда, на Большую землю…
Остров находился в Рижском заливе, а жили на нем эстонцы. Пожилые мужчины свободно говорили по-русски. Но тут были и дети. Они не понимали русского языка- в буржуазной Эстонии изучать его категорически запрещалось. На загорелых, обветренных лицах ребятишек сверкали любопытством глазенки. Мальчишки жались к нам, а когда мы направились к деревне, наперегонки побежали впереди.
В деревне нам отвели просторный пятистенный дом одинокой моложавой вдовы. Она мило улыбнулась при встрече, а в переднюю не пошла: распахнула дверь и осталась на пороге. Потом без конца гремела на кухне чугунами или, подоткнув подол, метеором носилась с ведрами во двор и обратно.
Вечером в дом пришла целая делегация мужиков с большими свертками. В кухне на стол они выложили два копченых окорока, жирный бараний зад, полкуля вяленой рыбы и несколько краюх хлеба. Мы ничего не просили у них и не знали, что делать со столь необычными подарками. У нас были свои продукты: мясные консервы, сгущенное молоко, копчености, галеты. Капитан-лейтенант даже растерялся. Он попробовал вежливо выпроводить гостей, но мужики стояли на своем, даже и не думая уходить.
- За что вы нас обижаете? - заговорил по-русски пожилой статный эстонец. - У нас есть. Немцы не успели все взять. Это для вас…
Пришлось согласиться. А мужики уже вытаскивали из карманов бутылки с самогоном.
- Это уж совсем ни к чему, - рассердился было командир.
- Как ни к чему? У нас праздник. Пусть и у вас будет праздник.
- Мы. взяли две или три бутылки, чтобы немножко согреться и растереть застывшее в ледяной воде тело, и отнесли их в переднюю.
С остальными бутылками мужики тут же и разделались. Пили они прямо из горлышка, стоя, передавая бутылку из рук в руки по кругу, почти не закусывая. Кто выпивал последний глоток, тот должен был вынимать свою бутылку, и так до тех пор, пока не кончится вино.
Мы ужинали в передней, а на кухне мужики шумно галдели. Потом они принялись петь песни. Пели на своем языке, а все было понятно. Та же, что и в русских старинных песнях, душевная тоска, перемешанная с удалью и бесшабашностью. Это было настолько близко, трогательно, что и наши губы невольно шевелились.
Они пели долго, до полуночи, и мы не мешали им. Кто знал, может, они пели так свободно впервые за все три года немецкой оккупации…
На острове мы прожили больше недели. Корабли вы садили нас и ушли. В море разгулялся страшный шторм. Огромные пенные валы накатывались на лед, взламывали кромку и почти достигали берега острова. В воздухе стоял беспрерывный гул. От ветра гремели железные крыши, гнулись и жалобно стонали деревья.
А вокруг берегов лед толстел. По нему стало можно свободно ходить. Мужики опять пришли к нам - пригласили на охоту за тюленями. Командир заколебался, но пришлось согласиться. Оказывается, у жителей не было ни одного ружья - все отобрали немцы.
Охотились здесь своеобразно. По льду день-деньской кружили большущие черные собаки, выискивая тюленьи лунки. Найдет собака лунку и - домой. Хозяина за полу и давай тянуть в море. Охотнику только и остается замаскироваться и ждать, когда тюлень вылезет подышать воздухом. Удивительно умные собаки. Мы ни разу не слышали их лая. Подходили они к нам запросто. Стоило только дать кусочек сахару, и этого вполне было достаточно для дружбы. Сядет возле тебя этакий здоровенный пес и следит молча синеватыми глазами за твоей рукой - не полезет ли она в карман за следующим кусочком. Дашь ей сахар, покажешь - иди в море, и она затрусит на лед.
.. .Продукты наши вскоре кончились, но нужды мы не испытывали. У хозяйки, в доме которой мы жили, был полон двор скотины - три или четыре коровы, несколько свиней и табун овец. Как она управлялась со всем этим хозяйством, представить трудно, но управлялась. С утра и до позднего вечера она поила, кормила, доила, сепарировала молоко, сбивала масло и, как говорится, тепленькое подавала на стол. Пожилые наши разведчики, вроде Спиридонова, души в ней не чаяли, а нас, молодежь, постоянно тыкали носом - вот, смотрите, сколько всего может наработать один человек, А вы, мол, восемь часов поработаете и по девкам шататься. Откуда же оно чего возьмется-то?
Этот маленький островок с населением в какую-то сотню человек, очень дружных и хозяйственных, произвел на каждого из нас большое впечатление. Люди буквально купались здесь в сливках и масле (молоко вообще не считалось за продукт). Вдова варила нам суп из сливок с картофелем и свининой такой, что от мяса ложка стояла. Кушанье не особенно вкусное, несколько приторное, но съешь миску такого супа и целый день тебе больше ничего не надо.
Почти все мы родились и выросли в деревне, но такого обилия продуктов никто никогда не видел. У тощей каменистой земли острова, позволявшей людям держать столько всякой живности, была какая-то тайна…
В лесу от немцев осталась наблюдательная вышка, и мы поочередно несли на ней службу - следили за Рижским заливом. С вышки весь остров просматривался, как на ладони. Больших полей действительно не было -так, клочочки…
С вышки хорошо был виден и залив. Иногда в нем показывались немецкие транспорты. Шли они гуськом под охраной катеров. Мы вызывали наших бомбардировщиков. Что тут потом творилось! Ревели моторы пикирующих самолетов, на палубах и в трюмах рвались бомбы. Суда или горели, как свечи, или тут же тонули. В ледяной воде плавали раненые немцы. Никто их не подбирал.
Всем нам был хорошо памятен 1941 год - переход из Таллина в Кронштадт. Теперь история повторялась. Немцы расплачивались своей кровью, пожиная то, что посеяли сами. И все-таки было жаль смотреть на этих плавающих в штормовом заливе заживо обреченных людей. Тоска подступала к сердцу. Видно, уж такое оно русское, незлобивое, доброе от природы…