- Вот и наш сорокатрубный, - шутит Кириллов.

- Ну и линкор, - смеются ребята.

Школа!..

У кого не дрогнет сердце, переступая твой порог. И неважно, сколько тебе: двадцать, сорок или шестьдесят лет.

Совсем недавно здесь шумно вырывались из классов ребятишки. Они бегали по коридорам, съезжали по перилам. Без детских голосов школа кажется мертвой.

Классы превращены в матросские кубрики, каюты командиров и учебные кабинеты. По коридорам расхаживают молчаливые разведчики. Форму они не соблюдают. Рабочие брюки заправлены в яловичные сапоги, нет воротничков. Почти у каждого на поясе в чехле охотничий нож.

Все они делают сами: заготавливают дрова, топят буржуйки, готовят пищу, стирают белье. Даже обрабатывают огород, ранее пришкольный.

Командует отрядом капитан 3-го ранга Иван Васильевич Прохватилов. Ему около сорока. Это гигант - два метра роста и сто сорок семь килограммов веса. В прошлом тяжелый водолаз ЭПРОНа, один из тех, кто семи-, восьмипудовым кулем играет так легко, как футбольным мячом.

За глаза Прохватилова зовут Батей. Он медлителен и неразговорчив. Обдумывая что-то, любит ходить по двору, заложив руки за спину, посвистывая. Когда во двор влетают немецкие снаряды и с треском рвутся, разбрасывая выхваченную землю и поднимая клубы пыли, Батя не прячется, а как-то повернется боком, пригнется слегка и ругается:

- Вот черти…

Налеты бывают мгновенными: несколько секунд - два-три снаряда. Тут же немцы переносят огонь в другие квадраты города. О существовании разведывательного отряда они, видимо, не знают.

Живет отряд своеобразной жизнью. Строго соблюдаются только распорядок дня и устав караульной службы. Следит за ними старшина Лукин. Ему всегда что-нибудь нужно: то пилить дрова, то чистить картошку, то копать огород. Ребята прячутся от него на чердаке и читают там книги из школьной библиотеки. Поймает кого Лукин - пиши пропало: пять дней из гальюна не выпустит.

Любит службу и командир. Однажды стоявший на посту у входа матрос Фролов присел на бетонные ступеньки. Из-за угла вышел Прохватилов.

- Ты что это, устал?

- Есть отчасти, товарищ командир…

- Семенов! - крикнул Прохватилов вестового, - скажи писарю, пусть выпишет Фролову суток десять на гауптвахту. Ему, вишь, отдохнуть захотелось.

Но на «губу» никого не отправляют. Взыскание объявляют так, для порядка. Обычно провинившийся тотчас же является к командиру и в искупление вины просит послать его в операцию. Прохватилов скрипит стулом, мычит про себя что-то невнятное и говорит:

- Ну как же тебе доверять-то? Вон ты какой недисциплинированный. Пропадешь ведь, как муха, и людей погубишь.

Виноватый краснеет, мнется с ноги на ногу, а не уходит, ожидая последнего слова командира. Прохватилов наконец говорит:

- Ну ладно, пойдешь к финнам.

Батя грубоват, тяжел. С ним много не наговоришь, а вот комиссар отряда капитан Маценко, этот человек - душа. К нему можно прийти запросто с любым делом. Он никогда ни на кого не крикнет, выслушает всегда внимательно и, если в его силах, обязательно поможет. Иногда он сам отпускает ребят в город, на увольнение, без разрешения Бати. Только шепнет дежурному:

- Командиру не говорить. Пусть погуляют…

В разведку идти считается высокой честью. Людей в отряде берегут. Каждая операция тщательно продумывается и разрабатывается до мельчайших подробностей.

У отряда несколько быстроходных катеров. В случае необходимости ему выделяются более крупные силы, вплоть до эсминцев и подводных лодок.

Все разведчики умеют пользоваться тяжелым и легким водолазным снаряжением, выходить под водой из торпедных аппаратов подводных лодок. Многие свободно работают на агентурных радиостанциях.

Отряд ведет разведку береговых укреплений противника, посылает людей и в глубокий тыл врага.

Труднее ходить к финнам. Фронт с ними проходит несколько западнее Сестрорецка. Южным концом он упирается в отмель залива, усыпанную валунами, вечно мокрыми и скользкими. Откуда-то с запада война пригнала сюда тюленей. Они иногда вылезают на камни. На передовой не прекращаются пулеметные и автоматные перестрелки, а тюлени лежат себе и лежат на камнях. Никто их не трогает: не до них.

На передовой за узкой полосой нейтральной линии - несколько рядов заграждений из колючей проволоки с минами и всевозможными сигнальными средствами - оголенными электрическими проводами, осветительными ракетами и погремушками из пустых консервных банок. Чуть подальше, под завалами леса, начинается сложнейшая система траншей, соединяющих долговременные оборонительные точки, командные пункты и жилые землянки.

Мощная система обороны тянется на несколько километров и вдоль берега залива. С воды видны проволочные заграждения, которые проходят между валунами. Огневые точки скрываются глубже, в завалах старого соснового леса, от которого мало что осталось. Большинство деревьев выворочено с корнем, оставшиеся умирают, желтея макушками. Но внизу уже пробивается молодая поросль.

Огневой шквал бушевал здесь в первые дни войны. Наши части, прижимаясь тылами к Сестрорецку, ни за что не хотели отступать дальше, а немецкие войска, опьяненные первыми успехами, лезли напролом. Лес несколько раз переходил из рук в руки, по нему нещадно били сотни орудий с той и другой стороны. Наконец обескровленные фашисты вынуждены были остановиться и закопаться в землю, прикрыв свои головы бревенчатыми накатами и ощетинившись в нашу сторону пулеметами.

На передовой теперь находятся исключительно финские части. Немцы располагаются во втором эшелоне.

Финны несут службу ревностно. Когда в их руки попадают наши разведчики, офицерье доходит в усердии до изуверств. Изуродованные трупы подбрасываются для устрашения на нашу сторону…

К немцам, на южное побережье, ходить несколько спокойнее. Как и у финнов, на передовой и вдоль берега у них дыбятся многорядные заграждения, множество огневых точек, но немцы все еще чувствуют себя победителями и потому ведут себя несколько беспечнее: в их руках Петергоф, Стрельна, а передовая начинается сразу же за Нарвскими воротами.

Только узкая полоска южного берега залива от Ораниенбаума и до фортов Серая лошадь и Красная горка остается у нас.

Крупных атак фашисты пока не предпринимают - сыты. Ждут нашего наступления. Заросли камыша вдоль берега выкосили пулеметным огнем. И все-таки ходить в разведку сюда проще. Южный берег хорошо знаком всем. До войны он был нашим. Многие разведчики-ленинградцы приезжали сюда отдыхать и знают здесь каждое деревце, каждый камешек.

Инструктором для обучения нас водолазному делу назначили мичмана Никитина - невысокого ростом, кругленького. Он и трубку курил под стать себе: пузатенькую, с коротким прямым мундштуком.

Вначале Никитин казался нам придирой. Но вскоре мы поняли: иначе нельзя. К тому же мичман хорошо знал водолазное дело.

…Странно себя чувствуешь первое время под водой. Пудовые ботинки со свинцовыми подошвами, двадцатикилограммовые медали-груза, тяжелый сам по себе водолазный костюм - все это вдруг теряет весомость, но управлять своими движениями ты не можешь. Изо всех сил стараешься идти вперед, но ничего не выходит: неведомая сила тянет тебя назад или валит набок.

Все дело в количестве воздуха, который ты держишь в костюме. Чуть растерялся, не «стравил» лишний воздух, нажав головой золотник, в следующую минуту и золотника самого не достанешь. Костюм раздувает, шлем отрывается от плеч, иллюминатор уже не на уровне глаз, а где-то выше. Между тем компрессор продолжает подавать воздух и. тебя все дует и дует и вот, как пузырь, выбрасывает на поверхность. Друзья, конечно, хохочут, а тебе не до смеха: Никитин такую порцию «горячих» приготовил, что и матушку и дедушку вспомнишь.

А научиться надо не только свободно ходить под водой, но и рубить топором, пилить двухручной пилой, забивать гвозди. Размахнешься топором, а удара нет. Как во сне. Рубашка на спине прилипла, глаза застилает пот. Не хватает воздуха.